— Мы же договаривались, что до тридцати ты про детей мне не напоминаешь, а как с матерью своей пообщался, всё, сразу отцом готов стать? — возмущалась Катя, когда муж ей начал выговаривать, вернувшись от своей матери, что они должны чуть ли не прямо сейчас начинать делать детей, потому что время идёт и они должны уже стать нормальной семьёй.
Она с силой воткнула вилку в салат, так что хруст свежего огурца прозвучал в наступившей тишине как выстрел. Дима сидел напротив, понуро ковыряясь в своей порции гречки с куриной грудкой. Он вернулся час назад от своей матери, Светланы Борисовны, и всё это время молчал, создавая в квартире напряжение, которое можно было резать ножом. Катя знала этот его вид — надутые губы и взгляд, устремлённый в никуда, словно он решал в уме сложнейшую математическую задачу, хотя на самом деле просто переваривал очередную порцию материнских наставлений. Так он всегда выглядел после «промывки мозгов», которую ему регулярно устраивала родительница во время его воскресных визитов.
— При чём тут мама? — пробубнил он, не поднимая глаз и продолжая методично разделять волокна куриного филе. — Я просто рассуждаю как взрослый мужчина. Нам не по двадцать лет, Кать. Мы женаты три года. Все наши друзья уже с колясками бегают, а мы всё карьеру строим. Вон, у Сашки уже второй на подходе.
— «Мы»? — Катя отложила вилку и скрестила руки на груди, внимательно глядя на мужа. Её взгляд стал жёстким и оценивающим, как у следователя. — По-моему, карьеру строю я, потому что мне это интересно и нужно. Ты свою работу «отсиживаешь» с девяти до шести в своём НИИ и больше ни о чём не думаешь. И тебя это, кстати, всегда полностью устраивало. А теперь вдруг озаботился? И какими словами-то заговорил: «коляски», «время идёт», «второй на подходе». Это же лексикон твоей мамы, дословный. Она тебе сегодня опять рассказывала про сына её подруги Марины, у которого уже второй родился?
Дима дёрнулся, словно его укололи. Катя попала в точку, как и всегда. Он наконец поднял на неё обиженный взгляд, в котором читалось детское негодование.
— А что в этом плохого? Что я хочу нормальную семью? Я хочу приходить домой и слышать детский смех, а не твои бесконечные разговоры по телефону про квартальные отчёты и нового коммерческого директора. Семья — это не только мы с тобой. Семья — это продолжение, это традиции.
Он произнёс эту тираду с таким пафосом, будто цитировал какого-то великого философа, а не повторял слово в слово то, что ему полтора часа вливали в уши вместе с борщом и пирожками. На кухне, где ещё минуту назад приятно пахло жареным луком и укропом, теперь отчётливо запахло Катиным раздражением.
— Нормальная семья, Дима, — начала она чеканить слова, отмеряя каждое, как удар молотка, — это там, где люди уважают договорённости, которые они дали друг другу. У меня сейчас самый важный проект за последние три года. Если я его вытяну, я получу должность руководителя отдела. Я тебе об этом говорила тысячу раз. И мы договорились. До моих тридцати лет. Точка. Мне сейчас двадцать восемь. У тебя проблемы с математикой или с памятью после маминых пирожков?
— Да при чём тут твой проект! — он наконец-то взорвался, стукнув ладонью по столу так, что подпрыгнули солонки. — Вечно у тебя проекты, отчёты, совещания! А жизнь мимо проходит! Ты о себе думаешь, о своих амбициях! А обо мне ты подумала? О нас?
— О «нас» я подумала в тот самый момент, когда согласилась выйти замуж за человека, который сидел напротив меня и клялся, что уважает мои цели и готов подождать. Или это был не ты? Может, я за твою маму замуж выходила? Судя по тому, чьими словами ты сейчас со мной разговариваешь, очень на то похоже.
— Перестань приплетать сюда мою мать! — огрызнулся Дима, отодвигая от себя тарелку с недоеденной гречкой. Этот жест был его стандартным способом показать, что разговор ему неприятен, а аппетит испорчен. — Она вообще ни при чём. Это моё собственное, взвешенное решение. Я хочу стать отцом. Любой нормальный мужчина в моём возрасте этого хочет. И любая нормальная женщина хочет стать матерью, а не директором отдела!
Катя тихо хмыкнула, но в этом звуке не было ни капли веселья. Это был звук презрения. Она откинулась на спинку стула, её поза выражала полное превосходство и спокойствие, которое так бесило Диму. Он суетился, жестикулировал, повышал голос, а она становилась только холоднее и неподвижнее.
— Нормальная женщина? Дима, ты сейчас серьёзно используешь терминологию своей мамы из семидесятых? Что ещё входит в комплект «нормальной женщины»? Фартук, трое детей и молчаливое согласие со всем, что скажет муж, обработанный её свекровью? Ты забыл, на ком женился. Я никогда не играла в эти игры и не собираюсь начинать.
— Это не игры! Это жизнь! — его голос сорвался на фальцет. — Ты зациклилась на своей работе, на этих бумажках! Ты не видишь ничего вокруг! Твоя должность — это что, главное в жизни? Пройдёт десять лет, твой проект забудут, а ты останешься одна у разбитого корыта, потому что твои биологические часы не вечные!
— Во-первых, следи за своим тоном. Во-вторых, моё «разбитое корыто», как ты выражаешься, будет полностью оплачено из денег, которые я заработаю на своей «бессмысленной» работе. А в-третьих, давай по фактам. Кто из нас эгоист? Я, которая честно сказала о своих планах до брака и следует им, или ты, который согласился на все условия, а теперь, поджав хвост после очередного визита к маме, пытаешься сломать меня через колено, потому что «Сашка уже второго ждёт»? Тебе ребёнок нужен или галочка в списке «я не хуже Сашки»?
Эти слова попали точно в цель. Дима покраснел. Он и сам не мог бы честно ответить на этот вопрос. Желание стать отцом было не его собственным, выстраданным, а навязанным, внушённым. Оно казалось правильным и логичным только в стенах маминой квартиры, под её одобрительным взглядом. Здесь, под холодным, анализирующим взглядом Кати, вся эта конструкция рассыпалась, обнажая жалкую правду: он просто хотел, чтобы мама его похвалила.
— Ты ничего не понимаешь в семейных ценностях! — выпалил он единственное, что пришло в голову. — Для тебя главное — деньги и статус! Ты превращаешься в мужика в юбке!
— А ты, видимо, мечтаешь стать приложением к своей маме, — парировала Катя, её голос стал совсем ледяным. — Её филиалом в нашей квартире. Так вот, Дима, я замуж выходила за самостоятельного мужчину, а не за мальчика, который бежит к маме за инструкциями, как ему жить со своей женой. У тебя есть хоть одна собственная мысль в голове? Одна личная инициатива, которая не была бы продиктована Светланой Борисовной? Видимо, нет. Иначе бы ты сейчас не сидел тут и не позорился, пытаясь продавить решение, на которое сам не имеешь ни воли, ни желания.
Последние слова Кати повисли в воздухе, словно приговор. Дима смотрел на неё, и его лицо медленно приобретало багровый оттенок — от ушей к щекам, а затем и ко лбу. Он открывал и закрывал рот, как выброшенная на берег рыба, но не мог выдавить из себя ни одного связного аргумента. Все его заготовки, полученные у матери, были разбиты о ледяную логику жены. Он был пуст. В его голове не осталось ни одной собственной мысли, чтобы защитить позицию, которую он так рьяно пытался отстаивать.
Катя молча наблюдала за этой внутренней борьбой. Она видела его растерянность, его унижение, но не чувствовала ни капли жалости. Она спокойно встала, взяла свою тарелку и тарелку мужа и направилась к раковине. Этот бытовой, будничный жест стал для Димы последней каплей. Она действовала так, будто спор был окончен, а он — проигран и списан со счетов. Этого он вынести не мог.
— Ах так? — выкрикнул он ей в спину. — Ты думаешь, это конец разговора?
Катя, не оборачиваясь, включила воду. Шум льющейся воды стал для него персональным оскорблением. В этот момент, доведённый до предела, он совершил то, что окончательно определило его судьбу в этой квартире. Он выхватил из кармана телефон и, нервно тыкая пальцем в экран, нашёл в списке контактов заветное «Мама».
Катя выключила воду и обернулась, прислонившись бедром к кухонной столешнице. Она не сказала ни слова. Она просто смотрела. На её лице не было ни злости, ни удивления, только холодное, почти научное любопытство. Она наблюдала за тем, как её тридцатидвухлетний муж, её партнёр и глава их маленькой семьи, звонит своей маме, чтобы пожаловаться на жену.
— Мам, привет, — залепетал он в трубку, его голос мгновенно превратился из гневного в обиженно-жалобный. — Да… Нет, она не понимает. Я ей всё объяснил, как ты говорила, про нормальную семью, про время… Она смеётся надо мной! Говорит, что это всё твои слова! Представляешь?
Он ходил по кухне из угла в угол, обходя стол, за которым они только что ужинали. Катя не двигалась с места, её взгляд провожал его, не отрываясь.
— Что? Да, я сказал, что хочу быть отцом! А она мне про свой проект! Про какую-то должность! — Он на секунду замолчал, слушая то, что ему говорили на том конце провода. Его лицо начало немного разглаживаться, на нём снова появилась уверенность, но уже не своя, а чужая, заёмная. — Да. Да, я понимаю. То есть, мне надо ей прямо сказать? Хорошо. Да, ты права. Конечно, права. Всё, я понял.
Он нажал на кнопку отбоя и с решительным видом положил телефон на стол. Он втянул в грудь побольше воздуха, готовясь к новому раунду наступления. Он посмотрел на Катю, ожидая увидеть её испуганной или хотя бы напряжённой. Но она смотрела на него так же спокойно и холодно, как и минуту назад. И от этого взгляда вся его напускная смелость начала испаряться.
— Ну что, получил новые инструкции? — тихо спросила она. Голос был ровным, без единой дрогнувшей ноты. — Что на этот раз велела передать тебе Светлана Борисовна? Какой ультиматум поставить?
— Мама сказала, что ты просто боишься ответственности! — с новыми силами выпалил он. — И что я должен поставить вопрос ребром: или семья, или твои эгоистичные амбиции! Ты должна выбрать, что для тебя важнее!
Катя медленно кивнула, словно соглашаясь с каким-то своим внутренним выводом. На её губах появилась едва заметная, горькая усмешка.
— Знаешь, Дима? А ведь она, пожалуй, впервые в жизни сказала что-то действительно дельное. Я и правда должна выбрать. И спасибо тебе. Ты мне в этом очень помог. Прямо сейчас. Этим звонком.
Дима смотрел на неё, совершенно не понимая, что она имеет в виду. Его мозг, только что получивший порцию материнской уверенности, не мог обработать её спокойный, почти безразличный тон. Он ожидал криков, обвинений, спора, но не этого холодного согласия. Он всё ещё думал, что держит в руках ультиматум.
— Что значит «помог»? — переспросил он, пытаясь вернуть себе инициативу. — Ты согласна, что нужно выбирать? Так выбирай!
— Я уже выбрала, Дима, — ответила Катя. Она сделала шаг вперёд, выйдя из тени кухонного гарнитура в свет люстры. Её лицо было спокойным и строгим. — Ты и твоя мама поставили вопрос ребром: семья или амбиции. Так вот, я выбираю амбиции. Я выбираю свой проект. Я выбираю свою должность. Я выбираю свою карьеру, свою зарплату и свою жизнь, в которой я принимаю решения сама.
Он ошарашенно смотрел на неё. Это был не тот ответ, который ему запрограммировала мать. В её сценарии Катя должна была сломаться, испугаться и согласиться на «семью».
— Ты… ты что, отказываешься от семьи? От меня? — в его голосе прозвучало недоверие и подступающая паника.
— Нет, Дима. Я отказываюсь от той модели семьи, которую вы с мамой пытаетесь мне навязать. Я отказываюсь быть инкубатором для реализации планов Светланы Борисовны. Я отказываюсь жить с мужчиной, у которого нет собственного мнения и который при любом разногласии бежит звонить маме за поддержкой. Я выходила замуж за партнёра, а не за мальчика, которого нужно постоянно контролировать, чтобы его не перепрограммировала собственная родительница. Ты провалил этот экзамен. Окончательно.
Она говорила не как обиженная жена, а как руководитель, который подводит итоги проваленного проекта. Каждое её слово было взвешенным, точным и беспощадным.
— Но… мы же любим друг друга! — это был его последний, самый жалкий аргумент.
— Любовь не живёт там, где нет уважения, Дима. А ты меня не уважаешь. Ты не уважаешь наши договорённости, мои цели, меня как личность. Ты видишь во мне функцию, которую нужно срочно активировать по маминому приказу. Так вот, эта функция больше недоступна. Собирай самое необходимое — ноутбук, зарядку, сменную одежду. И иди к маме. Уверена, она будет рада, что её мальчик наконец-то сделал «правильный выбор» и вернулся домой.
Он застыл посреди кухни, и вся его заёмная уверенность испарилась, оставив после себя лишь растерянность и страх. Он понял, что это не шутка и не угроза. Это был конец. Он ничего не сказал, молча прошёл в спальню, сунул в рюкзак ноутбук, бросил туда пару футболок и джинсы. Катя не пошла за ним. Она осталась на кухне, методично вытирая со стола крошки.
Когда он, уже одетый, с рюкзаком на плече, стоял в коридоре, она вышла к нему.
— Ключи оставь на тумбочке, — сказала она так же ровно, не глядя на него.
Он вытащил из кармана связку, отцепил ключ от их квартиры и положил его на деревянную поверхность. Он не хлопнул дверью. Он просто вышел и тихо прикрыл её за собой, словно уходил на работу.
Через сорок минут он уже сидел на диване в маминой квартире. Светлана Борисовна суетилась вокруг, наливая ему чай.
— Ну вот и правильно, сынок. Давно пора было поставить её на место, — одобрительно говорила она, ставя перед ним чашку. — Ничего, поживешь пока у меня. Нельзя мужику жить с такой эгоисткой. Мы тебе быстро нормальную девушку найдём. У Анны Петровны с третьего этажа племянница есть, Вика. Скромная, домашняя, врач. Которая детей хочет, а не портфели в офисе носить. Завтра же позвоню, договорюсь.
Дима смотрел на рисунок на обоях — какой-то унылый бежевый орнамент, который он ненавидел с детства. Он слушал бодрый голос матери, которая уже расписывала план его жизни на ближайшие месяцы. И в этот момент он понял, что не одержал победу и не отстоял свою позицию. Он просто сбежал из одной квартиры, где его считали партнёром, в другую, где он был вечным, несамостоятельным сыном. Он променял женщину, которая требовала от него быть мужчиной, на женщину, которой было нужно, чтобы он навсегда оставался её мальчиком. Он отхлебнул чай и впервые за весь этот вечер по-настоящему осознал, что такое безысходность и что такое настоящая, удушающая клетка…
