никита— Марина, ты что, совсем из ума выжила? Это бабушкин сервиз, ты не имеешь права его забирать! — Тётя Клава выхватила из рук Наташи хрустальную вазу и прижала к необъятной груди, словно защищая от грабителя.
— Это мы ещё посмотрим, кто что имеет право! — донеслось из спальни, где двоюродный брат Виктор методично выдвигал один за другим ящики старого комода. — На каждую вещь должен быть документ, а у тебя, Наташка, никаких бумаг нет!
Наташа застыла посреди комнаты, не веря своим глазам. Не прошло и трёх дней после похорон бабушки Зины, а квартира превратилась в растревоженный муравейник. Родственники, которых она годами не видела, слетелись как вороньё. Каждый тащил что мог: посуду, скатерти, светильники. Даже старенький телевизор уже стоял у двери, готовый к отправке.
— Наташ, ты же понимаешь, бабушка хотела, чтобы вещи достались всем, — елейным голосом проговорила тётя Клава, заворачивая вазу в газету. — У тебя и так вся жизнь впереди, а нам, старикам, что осталось? Только память…
— Какая память? — Наташа подняла с пола фотоальбом, который кто-то небрежно отбросил. — Вы хоть раз навестили её за последние пять лет? Хоть звонили?
Виктор появился в дверях с картиной под мышкой.
— Слушай, племяшка, давай без морали. Баба Зина была всем родственникам бабушкой, а не только тебе. И нечего тут права качать, — он заговорщицки подмигнул тёте Клаве. — У меня, между прочим, трое детей, им тоже память нужна.
— Память? — Наташа горько усмехнулась. — А ты помнишь, как её зовут полностью? Какое у неё отчество?
Виктор замер на секунду, а потом нахмурился:
— Не переводи стрелки! Зинаида… эээ… Николаевна? — неуверенно произнёс он.
— Петровна, — отрезала Наташа, крепче прижимая к себе альбом. — Зинаида Петровна Воронцова. И она терпеть не могла, когда её звали Зиной.
В коридоре что-то грохнуло, и из кухни высунулась ещё одна родственница — тётя Люба, держа в руках стопку тарелок.
— Что за шум? Наташка опять истерику закатывает? Успокойся, деточка. Мы же договорились — каждому по справедливости. Тебе вот эту полочку с книгами никто не трогает.
— С чего вы решили, что я позволю разграбить бабушкину квартиру? — Наташа почувствовала, как внутри поднимается волна гнева. — Где вы все были, когда я возила её по больницам? Когда ей нужны были лекарства?
— А ты на что намекаешь? — прищурилась тётя Клава, и её добрая маска мгновенно слетела. — Что мы ей не помогали? Так мы все работаем, у всех семьи! А ты, между прочим, не замужем, времени свободного полно.
— Да чего с ней разговаривать, — отмахнулся Виктор. — Завещания нет, квартира отойдёт всем наследникам, а вещи… — он выразительно посмотрел на Наташу, — вещи — это… как их… движимое имущество. Берём что хотим, пока не поделили официально!
Наташа поставила альбом на полку и достала из сумки сложенный лист бумаги.
— Вы ошибаетесь, — тихо сказала она. — Завещание есть. И не только на квартиру.
В комнате повисла тяжёлая тишина. Наташа развернула лист бумаги, и родственники, как по команде, подались вперёд, вглядываясь в строчки.
— Это подделка, — первой опомнилась тётя Клава. — Ты её заставила подписать, когда она уже плохо соображала! Мы оспорим!
— Оспаривайте на здоровье, — Наташа пожала плечами. — Завещание заверено у нотариуса Петровской, можете позвонить в контору и проверить. Дата — два месяца назад. Бабушка была в здравом уме и твёрдой памяти.
Виктор бросил картину на диван и вырвал бумагу из рук Наташи. Его лицо менялось с каждой прочитанной строчкой — от самоуверенности до бледной растерянности.
— Квартиру и всё имущество… внучке Наталье… с условием сохранения семейных реликвий… — забормотал он. — Не может быть!
Тётя Люба выронила из рук тарелку, и та с грохотом разбилась о пол.
— Никакого уважения к старшим! — взвизгнула она. — Это всё твои манипуляции! Ты всегда была хитрой девчонкой, всегда умела к бабке подлизаться!
Наташа наклонилась и подняла осколок тарелки. Старинный фарфор с голубой каёмочкой — бабушка так дорожила этим сервизом, доставшимся ещё от прабабушки.
— Разбили память, — тихо сказала она. — Вот и вся ваша забота о семейных ценностях.
— Не строй из себя святошу, — процедил Виктор, комкая завещание. — Думаешь, мы не понимаем, зачем ты крутилась возле старухи? Выслуживалась ради наследства!
Наташа почувствовала, как к глазам подступают слёзы, но сдержалась. Бабушка никогда не плакала на людях. «Слёзы — это только для тех, кто заслужил их видеть», — говорила она.
— Можете забрать свои вещи и уходить, — сказала Наташа, глядя в сторону. — У меня есть опись того, что находилось в квартире. Так что лучше верните, что уже упаковали.
— Мы ещё посмотрим, — пригрозила тётя Клава, нехотя выкладывая вазу на стол. — Не радуйся раньше времени. Завещания оспариваются.
Когда родственники наконец покинули квартиру, Наташа медленно опустилась на старое кресло, в котором любила сидеть бабушка. Из соседней квартиры постучали в стену — сигнал от бабы Тани, соседки, с которой они дружили много лет.
Дверной звонок заставил Наташу вздрогнуть. На пороге стояла баба Таня, опираясь на потёртую деревянную трость.
— Слышала весь концерт, — проговорила соседка, проходя на кухню. — Стены-то тонкие. У Зинаиды Петровны небось все чашки в шкафу от их воплей подпрыгивали.
Наташа механически достала чайник, поставила на плиту. В бабушкиной кухне всё оставалось на своих местах — пока что. Родственники не успели до конца разорить квартиру.
— Они вернутся, — сказала Наташа, доставая заварочный чайник с отбитым носиком. — Клава уже юристу звонит, я слышала.
— И пусть звонят хоть президенту, — фыркнула баба Таня, усаживаясь за стол. — Твоя бабушка всё предусмотрела. Знаешь, сколько мы с ней об этом говорили? Она же видела, что творится. Как только слегла два года назад, сразу родственнички зашевелились.
Наташа вспомнила, как Виктор приезжал прошлой весной — первый раз за несколько лет. Привёз дешёвые конфеты, дежурно поцеловал бабушку в щёку и как бы между прочим поинтересовался состоянием её здоровья и «документами на всякий случай».
— Ты прости меня, что не пришла на похороны, — баба Таня отхлебнула чай. — Ноги совсем не держат. Я свечку дома поставила.
— Ничего, — Наташа рассеянно крутила в руках чайную ложку. — Зато они все припёрлись. Даже те, кого я в жизни не видела. Стояли с постными лицами, а потом, не успели землю бросить на гроб, уже спрашивали про квартиру.
Баба Таня покачала головой:
— Видит Бог, Зина всё правильно сделала.
Дверной звонок снова разорвал тишину, на этот раз требовательно и долго. Наташа вздохнула и пошла открывать.
На пороге стоял Виктор, но уже не один, а с высоким лысеющим мужчиной в очках.
— Это Семён Аркадьевич, юрист, — без приветствия начал Виктор. — Мы ознакомились с ситуацией и считаем, что завещание составлено с нарушениями. Бабушка находилась под твоим давлением.
— Давлением? — Наташа усмехнулась. — Это когда я её с инсультом в больницу возила, пока вы на морях отдыхали?
— Видите? — Виктор повернулся к юристу. — Она сама признаёт, что Зинаида Петровна была нездорова! Какие уж тут завещания…
Наташа сложила руки на груди, пытаясь сдержать злость.
— Юрист знает, что инсульт был два года назад, а бабушка полностью восстановилась? И что завещание составлено два месяца назад?
Семён Аркадьевич неловко кашлянул:
— Тут ещё момент… психологического влияния. Если пожилой человек находится в зависимом положении…
Из кухни появилась баба Таня, грозно стуча тростью.
— Это кто тут про зависимое положение разоряется? Я, Татьяна Николаевна Савина, свидетельствую: Зинаида в полном уме завещание составляла! И я при этом присутствовала!
Виктор на мгновение растерялся, но быстро взял себя в руки.
— Бабуля, вам бы полежать, отдохнуть… Что вы в чужие дела лезете?
— Это кто тут бабуля? — Баба Таня угрожающе подняла трость. — Я тебя ещё сопляком помню, когда ты к Зинаиде конфеты таскал из буфета! А сейчас носик задираешь?
Наташа заметила, как юрист отступил на шаг назад.
— Я вижу, разговора не получится, — сухо сказал Виктор. — До встречи в суде.
Через две недели после похорон Наташа получила официальное уведомление о начале судебного процесса. Родственники оспаривали завещание, утверждая, что бабушка не могла осознанно распоряжаться своим имуществом. Подписи поставили все: и тётя Клава, и тётя Люба, и Виктор, и ещё трое дальних родственников, которых Наташа едва знала.
Она сидела на кухне, перебирая бабушкины рецепты, когда снова раздался звонок в дверь. На пороге стояла тётя Клава с большой коробкой в руках.
— Можно войти? — спросила она непривычно тихим голосом.
Наташа молча отступила, пропуская её. В гостиной тётя поставила коробку на стол и начала неуклюже:
— Тут вещи Зинаиды Петровны… которые я взяла в тот день. Подумала, что лучше вернуть.
— Спасибо, — сухо ответила Наташа, не притрагиваясь к коробке. — Это неожиданно.
Тётя Клава опустилась в кресло, тяжело вздохнув:
— Наташенька, давай поговорим по-человечески. Зачем нам эта война? Мы же семья.
— Вы подали в суд на меня, — напомнила Наташа. — Какая уж тут семья.
— Так ведь это Витька всё. Растравил, науськал… — тётя Клава понизила голос. — Мне, знаешь, как неловко… Но я подумала: может, договоримся? Ты молодая, тебе квартира ни к чему. Продадим её, деньги поделим. Всем хватит.
Наташа подошла к окну, глядя на старый двор, где когда-то играла под присмотром бабушки. Сколько же воспоминаний здесь осталось.
— И это ваш компромисс? — тихо спросила она. — Бабушка прожила здесь сорок лет. Она хотела, чтобы эта квартира осталась в семье.
— Так ты же всё равно замуж выйдешь, уедешь! — всплеснула руками тётя Клава. — А нам деньги нужны сейчас. У Витьки ипотека, у меня дача недостроенная…
— Как интересно, — Наташа повернулась. — А ведь бабушка мне про всех вас рассказывала. Как вы к ней приходили только когда деньги нужны были. Как тётя Люба даже на день рождения не звонила. Как Виктор просил денег на ипотеку, а потом машину купил.
— Всё не так было! — вспыхнула тётя Клава.
— Бабушка вела дневник, — Наташа указала на полку, где стояла толстая тетрадь. — Последние десять лет, каждый день. Про всех вас там есть.
Тётя Клава побледнела:
— Дневник? Она… про нас писала?
— Про всё. И про то, как вы наследство делили ещё при её жизни. И про то, как Виктор советовал ей в дом престарелых переехать, чтобы квартиру освободить.
Тётя Клава вскочила с места:
— Что ты выдумываешь! Никто такого не говорил!
— Хотите, зачитаю страницу от пятнадцатого февраля прошлого года? — Наташа потянулась к дневнику, но тётя Клава замахала руками.
— Не надо! Я… я не понимаю, зачем она такое писала! Это же личное, семейное!
— Да, семейное, — Наташа кивнула. — И я этот дневник на суде предоставлю. Пусть судья почитает, как вы все о бабушке заботились. И ещё видеозаписи есть, когда она рассказывала об отношениях с родственниками. Специально для суда записывала, будто знала, что вы затеете.
Тётя Клава побледнела ещё сильнее:
— Какие… записи?
— На телефоне, — Наташа достала смартфон. — И на флешке. И в облаке. Копии везде, на всякий случай.
— Ты блефуешь! — вскрикнула тётя Клава. — Никаких записей нет!
Наташа включила видео. На экране появилась бабушка, сидящая в том самом кресле, где сейчас сидела тётя Клава.
— Хотите послушать, что она говорит о вашем последнем визите? — спросила Наташа, глядя прямо в глаза родственнице.
В тишине гостиной раздавался только шелест листьев за окном да тихий голос бабушки с экрана телефона: «Сегодня приходила Клава. Просила денег на ремонт дачи. Я отказала — пенсии едва хватает на лекарства. Обиделась, даже чай не допила…»
Тётя Клава вскочила, опрокинув чашку, которую Наташа поставила перед ней. Чай разлился по скатерти — той самой, которую бабушка берегла для особых случаев.
— Выключи! — закричала она. — Зачем ты всё это затеяла? Хочешь нас всех перессорить?
Наташа выключила запись и спокойно посмотрела на родственницу:
— Вы и так давно поссорились. Только не друг с другом, а с бабушкой. Она всю жизнь вам помогала, а когда сама стала нуждаться в помощи — вы исчезли.
Тётя Клава опустилась на стул, словно из неё выпустили весь воздух:
— Ты не понимаешь… У всех своя жизнь, свои проблемы.
— Да, — кивнула Наташа. — У всех. И у бабушки были. Только она о других думала, а не только о себе.
Повисла тяжёлая пауза. Тётя Клава смотрела в чашку с разлитым чаем, будто видела там что-то важное.
— И что теперь? — наконец спросила она. — Опозоришь нас всех в суде?
Наташа подошла к письменному столу и достала папку:
— Не буду. Потому что суда не будет. Вот, — она протянула бумаги. — Отказ от исковых требований. Виктор уже подписал.
— Как… подписал? — тётя Клава растерянно взяла документы. — Когда?
— Сегодня утром. После того, как я показала ему дневник и записи, — Наташа слабо улыбнулась. — Представляете, он даже извинился. Сказал, что не знал, как бабушке одной было тяжело.
Тётя Клава покраснела и отвела взгляд:
— А остальные… Люба и все?
— Ещё не видели. Вы вторая. Я всех обойду.
Наташа подошла к шкафу и достала оттуда небольшую шкатулку:
— Вот, — она открыла крышку. Внутри лежали старинные бусы из янтаря. — Бабушка хотела, чтобы это было у вас. Она написала в завещании, что эти бусы должны перейти старшей племяннице. Это вы.
Тётя Клава недоверчиво взяла бусы, провела пальцами по тёплым янтарным камням:
— Я думала… она меня не любила.
— Она всех вас любила, — тихо сказала Наташа. — Просто ей было больно, что вы забыли о ней.
Тётя Клава надела бусы и неожиданно всхлипнула:
— Прости нас, — сказала она дрожащим голосом. — Прости… Зинушку.
Когда тётя Клава ушла, Наташа села в бабушкино кресло и открыла ту самую тетрадь с дневником. Только это был не дневник — обычная тетрадь с рецептами. Никаких записей о родственниках там не было. Как не было и видеозаписей с откровениями.
Она погладила старую тетрадь и улыбнулась:
— Спасибо, бабушка. Ты меня научила главному — иногда блеф работает лучше, чем война.
А из шкатулки, стоявшей на комоде, она достала настоящее письмо от бабушки, где та просила прощения у всех родных и объясняла своё решение оставить квартиру внучке, которая единственная не оставила её в одиночестве. Наташа знала, что никогда его не покажет — некоторые раны лучше не растравливать. Но память о бабушке она сохранит. И не только в вещах, но и в сердце.