никитаЛампочка в кухне потрескивала, словно насмешничала над их разговором. Геннадий смотрел на свои руки — большие, узловатые, с въевшейся в кожу машинной смазкой, которую не брало ни одно мыло. У него был один и тот же гель для душа уже лет восемь, кажется. Или десять? Он пах хвоей, совсем как те леса под Архангельском, куда отец возил его мальчишкой. Нет, сын… не возил. Геннадия вдруг кольнуло острым чувством потери: он никогда не возил Настю в настоящий лес, только в городской парк.
— Гена, ты слышишь меня? — Валентина сидела напротив, сложив руки перед собой на столе. Её пальцы — всё ещё красивые, хоть и с заметными теперь узелками суставов — сжимались и разжимались, как будто пытались уловить ускользавший смысл.
— Слышу, — ответил он, но собственный голос показался чужим.
— Ты понимаешь, о чём я говорю? Я только что сказала, что…
— Понимаю. — Он перебил её не из грубости, просто слова выскочили сами. — Понимаю. Настя — не моя дочь.
Чайник на плите засвистел так пронзительно, что оба вздрогнули. Валентина вскочила, будто обрадовавшись возможности что-то сделать, отодвинуть этот разговор ещё на минуту. Геннадий проследил за ней взглядом. Свитер с оленями — тот самый, рождественский, что подарила тёща пять… нет, семь лет назад — болтался на ней мешком. Валя похудела за последние месяцы, когда начались её приступы, так и не диагностированные толком.
Она поставила перед ним чашку с чаем, но Геннадий не притронулся к ней.
— Знаешь, когда это случилось? — спросил он, не глядя на жену.
— В тот год, когда ты уезжал на объект в Нижний, на четыре месяца. Это было одно… одно событие, Гена. Глупость, ошибка… — Валентина говорила ровно, словно готовилась к этому разговору годами.
Оказывается, в их кухне капает кран. Тихо, монотонно. Кап. Кап. Геннадий никогда раньше не замечал.
— Почему сейчас? Пятнадцать лет прошло. Зачем?
— Я умираю, Гена. — Она произнесла это так же обыденно, как могла бы сказать «На улице дождь». — Врачи говорят, что осталось несколько месяцев. Я не хочу уходить с этой тяжестью.
Несколько месяцев. Поразительно, как самые страшные слова могут звучать так просто — словно оброненная у двери фраза «не забудь купить хлеба».
Геннадий посмотрел в окно. Начинало смеркаться. На пятом этаже дома напротив женщина развешивала белье на балконе. Простыня надулась от ветра, как парус. Будничная жизнь продолжалась за окном, словно ничего не случилось.
— А… кто?
— Неважно. Человек, которого ты не знаешь. Он давно уехал. Исчез из моей жизни на следующий же день.
— И ты ничего ему не сказала? — В голосе Геннадия не было злости, только усталость.
— Решила, что ты не заметишь. А потом… потом уже нельзя было говорить.
Между ними нависло молчание. Снизу доносилось дребезжание пианино — соседка учила какого-то ребенка гаммам. До-ре-ми-фа-соль-ля-си… фальшиво, не к месту.
— А почему ты решила, что она не моя?
Валентина прижала ладони к щекам:
— Разве ты не считал? Я забеременела через два месяца, как ты вернулся. И роды были не преждевременные, Настя родилась здоровой, восемь фунтов.
— Но ведь я приезжал на майские, помнишь? — Он сам не понимал, зачем цепляется за эту соломинку. — На несколько дней.
— Нет, Гена, в тот год ты не приезжал. Ты собирался, но были проблемы с конструкцией, и твой начальник не отпустил. Мы ещё поругались по телефону из-за этого.
Он вдруг вспомнил — действительно не приезжал. Странно, что создал себе это воспоминание.
— А как же… — пробормотал он. — Всегда говорили, что Настя — вылитый я. Твоя мать ещё сказала…
— Люди видят то, что хотят видеть, — тихо ответила Валентина.
Она поставила перед ним старую жестяную коробку из-под печенья, в которой хранила важные документы. На крышке всё ещё виднелся выцветший рисунок — какой-то английский замок в тумане.
— Я сделала тест ДНК, Гена. Две недели назад. Вот результаты.
Она протянула ему конверт, но он не взял.
— Зачем? — только и спросил он.
— Должна была убедиться перед тем, как сказать тебе. Я… я попросила лаборанта найти наиболее полные маркеры. Они сделали самый точный тест. — Её голос дрогнул. — Открой, пожалуйста.
Геннадий наконец взял конверт, но не спешил открывать. Словно бумага жгла пальцы. Настя. Их Настюшка. Смешная девчонка с его — как он всегда думал — упрямым подбородком и любовью к механизмам. Как она в детстве разбирала часы, а в одиннадцать уже помогала ему чинить старенький «москвич». Нет, он не может… не может…
Валентина ждала. На её лице застыло странное выражение — между отчаянием и надеждой. Геннадий медленно вскрыл конверт. Бумаги, цифры, какие-то графики. Он не разбирался во всем этом.
— Ну и что тут? — Слова застревали в горле. — Говори прямо.
— Тест подтвердил, что ты НЕ отец Насти, — Валентина опустила глаза. — Но показал кое-что ещё. И я не понимаю, как такое возможно.
Геннадий нахмурился. Валя продолжила, её голос звучал странно:
— Я… тоже не являюсь биологической матерью Насти.
Больничный коридор казался бесконечным. Геннадий шёл вдоль зеленовато-бежевых стен, глядя на номера палат. 217, 219, 221… Сколько раз за последний месяц он проделывал этот путь? Он остановился у двери с номером 223 и осторожно постучал.
— Да-да, входите.
Валентина сидела на кровати, замотанная в больничный халат. Волосы отросли на пару сантиметров после последней химиотерапии — седые, жесткие, совсем не похожие на те золотистые пряди, которые он любил перебирать пальцами, когда они были молоды.
— Привет, — сказал он и положил на тумбочку пакет с яблоками. — Твои любимые, белый налив. Настя прислала из деревни, от её подруги.
— Как она? — Валентина вяло улыбнулась.
— Нормально. Сдала последний экзамен на «отлично». Спрашивала, когда тебя выпишут.
— Скоро, наверное. Хотя какая разница где… — Она не закончила фразу.
Геннадий присел на край кровати. Вот уже месяц они ходили вокруг да около этой темы, не решаясь заговорить напрямую. С той самой ночи, как они вместе прочитали результаты теста ДНК.
— Я встречался с главврачом. — Геннадий откашлялся. — Запросил архивы роддома.
Валентина напряглась.
— И что?
— В ту ночь, когда ты рожала, в роддоме было ещё две женщины с девочками. — Он помолчал. — Одна из них — Тюрина Ирина Викторовна.
— Тюрина? — Валентина нахмурилась. — Это та, которая…
— Да. Она умерла при родах. Ребенок выжил. — Он замолчал, взял её руку. — Валя, там было такое совпадение. Её муж, Тюрин Виктор Степанович… он был в командировке в Нижнем в тот год. В то же время, что и я.
Валентина закрыла глаза.
— Тогда ты думаешь, что…
— Почти уверен. Он приезжал на майские. Только не ко мне, а к тебе. — Геннадий сказал это без злости, как констатацию факта. — А потом… потом случилась путаница в роддоме. И когда Ирина умерла, их дочь отдали тебе, а нашу… — он запнулся, — …твою биологическую дочь отдали ему.
Валентина закрыла лицо руками.
— Боже мой… значит, Настя…
— Дочь Тюриных. У меня есть их адрес. Виктор жив. И девочка тоже. Ей столько же, сколько нашей Насте.
— Не может быть. — Валентина покачала головой. — Как же так получилось? Бирки… документы…
— Я разговаривал со старшей медсестрой, она всё ещё работает там. Помнит ту ночь. Был пожар, эвакуация. Дети были временно перемещены в другое крыло. Они говорят, что всё проверили, но… — он пожал плечами. — Ты же знаешь нашу систему.
Они помолчали, переваривая информацию.
— Ты не спросил… он не показывал свою дочь? Фотографии? — тихо спросила Валентина.
— Пока нет. Но я видел её фамилию в документах. Она замужем, Валя. Её зовут Елена Тюрина-Савельева. Живёт в Санкт-Петербурге.
Валентина вдруг разрыдалась — впервые с того момента, как сообщила ему о своём «признании». Геннадий обнял её за плечи, ощущая, как её кости выпирают под тонкой тканью халата.
— Что нам теперь делать, Гена? — прошептала она между всхлипываниями. — Ей говорить? Им говорить?
— Не знаю. — Он действительно не знал. — Наверное, имеют право…
В дверь постучали, и, не дожидаясь ответа, в палату вошла Настя — их Настя, с копной каштановых волос, заплетенных в небрежную косу, с рюкзаком через плечо. Увидев мать в слезах, она бросилась к кровати.
— Мам! Что случилось? Тебе хуже?
— Нет-нет, — поспешно вытирая слезы, ответила Валентина. — Просто… гормоны. От лекарств.
Настя недоверчиво перевела взгляд с матери на отца. Геннадий отметил, как в её лице не было ни одной его черты — ни его, ни Валентины, ни даже их родителей. Как он мог не замечать этого раньше?
— Ты чего так рано? — спросил он, стараясь говорить непринужденно. — У тебя же пары до четырех.
— Отменили. Представляешь, декан женится! В шестой раз! Все в шоке. — Настя рассмеялась и села на стул рядом с кроватью. — А еще…
Она начала рассказывать что-то о своих университетских делах, размахивая руками так энергично, что чуть не сбила вазу с тумбочки. Геннадий смотрел на неё — совершенно чужую по крови и такую родную по всему остальному — и думал, что глупее ситуации в жизни не встречал.
Небольшая квартира на окраине Санкт-Петербурга оказалась уютной, но безликой, как гостиничный номер. Геннадий неловко переминался с ноги на ногу в прихожей, пока Виктор Степанович — грузный мужчина с пышными седыми усами — помогал ему снять пальто.
— Проходите, проходите, — приговаривал хозяин, будто боялся, что гость передумает. — Чаю? Или чего покрепче?
— Чай, пожалуйста, — кивнул Геннадий. — Она… дома?
— Лена-то? Нет, она с мужем на даче. — Виктор Степанович вздохнул. — Я ей не сказал, что вы приедете. Хотел сначала сам… понять.
Они прошли на кухню — такую же стерильно-аккуратную, как и вся квартира. Ни одной лишней вещи, ни одной крошки на столе. Будто здесь не жили, а останавливались временно.
— Давно вы один? — спросил Геннадий, принимая чашку с чаем.
— Семь лет как Клавдия умерла. Вторая жена. — Виктор Степанович тяжело опустился на стул. — Ирину-то я и не помню толком. Она умерла, когда Лена родилась.
— Да, я знаю.
Они помолчали, отхлебывая горячий чай.
— И как же вы… — начал хозяин.
— Случайно. — Геннадий поставил чашку. — Жена заболела. Рак. Перед смертью решила признаться, что ребенок… — он запнулся, — …не от меня. Сделали тест ДНК. Оказалось, что вообще не наш.
— Вот так поворот, — пробормотал Виктор Степанович, качая головой. — И что, нашли сходу?
— Почти. Запросил документы в роддоме, нашел совпадение по дате.
— А я всегда… всегда думал, что Ленка на тещу похожа. — Виктор Степанович вдруг рассмеялся — тихо, безрадостно. — А оказывается…
— Она знает?
— Что не на тещу похожа? — он горько усмехнулся. — Нет, конечно. Зачем ей такое? Я её вырастил как родную.
— Наша… то есть, ваша биологическая дочь… — Геннадий прокашлялся, — она тоже не знает. Мы ничего не сказали.
Виктор Степанович кивнул.
— Правильно. К чему теперь? Столько лет прошло.
Он встал, тяжело опираясь на стол, и подошел к шкафчику. Вынул оттуда рамку с фотографией и протянул Геннадию. На снимке была красивая молодая женщина с каштановыми волосами, широко улыбающаяся рядом с бородатым мужчиной на фоне Исаакиевского собора.
— Это Лена с мужем. В прошлом году сделали.
Геннадий всмотрелся в лицо женщины. Было в нём что-то смутно знакомое… что-то от старой Валиной фотографии из студенческих времен. И подбородок… да, что-то в линии подбородка неуловимо напоминало его собственный. Он сглотнул.
— Красивая.
— А у вас есть? — с надеждой спросил Виктор Степанович. — Фотография вашей девочки?
Геннадий достал телефон, нашел последнее фото Насти — она стояла возле Валиной больничной койки, держа в руках букет полевых цветов.
Виктор Степанович долго всматривался в экран, потом вдруг снял очки и протер глаза.
— Ирочка, — прошептал он. — Вылитая Ирочка в молодости.
Они сидели на кухне еще час, может больше, разговаривая о пустяках, избегая главной темы. Наконец Геннадий поднялся.
— Мне пора на поезд.
— Уже? — В голосе хозяина послышалось разочарование. — Может, останетесь? У меня диван раскладывается.
— Спасибо, но нет. Валентине сейчас нехорошо, я не могу надолго её оставлять.
Виктор Степанович проводил его до двери.
— А что дальше? — спросил он, когда Геннадий уже обувался. — Так и будем…?
— Не знаю. — Геннадий выпрямился и посмотрел ему в глаза. — Я думаю, нашим дочерям лучше не знать. По крайней мере, пока. Валентина… она долго не протянет. Не хочу, чтобы для Насти это стало двойным ударом.
Виктор Степанович кивнул.
— Понимаю. Лена тоже… у неё скоро ребенок родится. Первый. Зачем ей лишние волнения.
Они неловко пожали друг другу руки.
— Но, может… — неуверенно начал хозяин, — мы могли бы иногда созваниваться? Рассказывать друг другу… ну, как они там. Как девочки.
Геннадий подумал о том, как странно сложилась их жизнь. Какая-то нелепая ошибка в роддоме, пожар, путаница с детьми. А теперь они стоят здесь — два пожилых мужчины, по сути, чужие друг другу, связанные этой причудой судьбы.
— Конечно, — ответил он наконец. — Я дам вам свой номер.
Домой Геннадий вернулся поздно вечером. В квартире было тихо, только приглушенно работал телевизор в гостиной. Настя дремала на диване, укрывшись старым пледом. На экране мелькали кадры какого-то американского боевика.
Он остановился в дверях, разглядывая спящую дочь. Теперь, когда он знал правду, ему казалось, что не заметить отсутствие сходства было невозможно. Но пятнадцать лет они жили с этой девочкой, считая её своей. И она была их — со всеми своими привычками, вкусами, шутками, со своей историей в их семье.
Настя вдруг открыла глаза.
— Пап? — Она сонно моргнула. — Ты вернулся.
— Да. Спи, поздно уже.
Но она села на диване, потирая глаза.
— Где ты был? От тебя пахнет поездом.
— В командировке. — Он отвёл взгляд. — На один день всего.
— А мама?
— Лучше. — Геннадий присел рядом. — Доктор Климов говорит, что, может быть, получится выписать её на несколько дней домой. На следующей неделе.
— Правда? — Настя просияла. — Это же здорово!
Она вдруг нахмурилась, глядя в потолок.
— Пап, помнишь, когда мы с тобой чинили крышу на даче, ты рассказывал, как в детстве ходил с дедушкой на болота за клюквой?
— Помню, — кивнул Геннадий, сбитый с толку резкой сменой темы.
— А я сегодня вспоминала, вспоминала — и не могу вспомнить, чтобы мы когда-нибудь ходили с тобой в лес за ягодами. Хотя это же такая классная штука, почему мы никогда не делали этого вместе?
Геннадий замер. Странное совпадение — она словно прочитала его мысли из того разговора с Валентиной.
— Не знаю, Настюш. Всё как-то времени не было.
— И теперь уже поздно, да? — В голосе Насти зазвенела детская обида. — Я уже большая тётка, двадцать лет скоро. Кому нужны эти детские развлечения…
Геннадий неожиданно для себя взял её за руку.
— Не поздно. Ничего не поздно. Вот выпишут маму, и мы все вместе поедем в лес. И за клюквой, и за черникой. За чем захочешь.
— Правда? — глаза Насти загорелись точно так же, как в детстве, когда он обещал купить ей новый конструктор. — А мама будет здорова к тому времени?
Геннадий хотел ответить честно — нет, не будет. Врачи давали Валентине максимум два месяца. Но вместо этого он просто кивнул.
— Конечно.
Настя улыбнулась и снова откинулась на подушки. Через пару минут она уже спала.
Геннадий сидел рядом, глядя на неё — чужую и родную одновременно. Он вдруг со странной ясностью понял, что неважно, чья кровь течет в её венах. Она — его дочь, в любом, самом важном смысле этого слова.
Он достал телефон и открыл фотографию, которую тайком сделал на телефоне Виктора Степановича. Елена Тюрина-Савельева, его биологическая дочь, улыбалась в камеру — счастливая, красивая, чужая. Геннадию стало интересно, есть ли у неё его привычка просыпаться на рассвете? Или этот его жест — потирать переносицу, когда нервничает? Он никогда не узнает.
А через месяц у неё родится ребенок — технически, его внук или внучка. И этого ребенка он тоже никогда не узнает.
Сможет ли Настя когда-нибудь понять и простить их? Поймет ли, что они скрывали правду не из злого умысла, а из любви и страха потерять её? А Елена — захочет ли она узнать своих настоящих родителей, когда одна уже на пороге смерти, а другой — потрепанный жизнью автомеханик, который даже не способен собрать собственную развалившуюся семью? Стоит ли вообще открывать эту шкатулку с секретами?
Телефон завибрировал в его руке. Сообщение от Виктора Степановича:
«Только что звонила Лена. У неё будет мальчик. Сделали УЗИ.»
Геннадий смотрел на экран и не знал, что ответить. Время покажет.
Он набрал ответ:
«Поздравляю. У меня тоже есть новости. Врачи говорят, что у Валентины появился шанс. Новое экспериментальное лечение. Шанс небольшой, но он есть.»
На самом деле, никакого нового лечения не было. Врачи были безжалостно честны. Но сейчас, глядя на Настю, Геннадий понял, что иногда ложь может быть актом милосердия.
А что, если действительно случится чудо? Разве не бывает таких совпадений? Ошибка медсестры в роддоме шестнадцать лет назад перевернула их жизни. Почему бы другой случайности не повернуть колесо судьбы в обратную сторону?
Телефон снова завибрировал:
«Рад за вас. Держите меня в курсе. Кстати, вы упоминали, что ваша… то есть, моя дочь увлекается механикой. Ирина тоже любила возиться с техникой. У неё был мотоцикл.»
Геннадий улыбнулся. Настя недавно заговорила о том, что хочет научиться водить мотоцикл.
«Наша Настя тоже хочет мотоцикл. Валентина против, конечно. Говорит, слишком опасно.»
Он смотрел, как на экране появляются три точки — Виктор Степанович что-то печатал в ответ. И вдруг Геннадия охватило странное чувство — будто они с этим человеком связаны неразрывно. Не дружба, не родство, а что-то иное, не имеющее названия. Их дочери поменялись местами, и эта случайность сплела их жизни в причудливый узор, который, возможно, ещё не закончен.
«Лена выбила себе права на мотоцикл в 19 лет. Я тоже был против. Но знаете, это у них в крови — упрямство. И… она до сих пор жива, представляете? Иногда нужно позволять детям делать то, что они хотят. Даже если страшно».
Геннадий смотрел на эти слова и думал, что незнакомый человек на другом конце города, возможно, только что дал ему самый важный родительский совет. Он отложил телефон и ещё долго сидел рядом с Настей, думая о странностях жизни, о крови, которая, оказывается, ничего не значит, и о любви, которая значит всё.
Август выдался знойным. Валентина сидела в инвалидном кресле под старой яблоней на их дачном участке, укутанная в плед, несмотря на жару. Экспериментальное лечение дало ей отсрочку — не выздоровление, просто немного времени. Она смотрела, как Настя возится с мотоциклом — старенькой «Явой», которую Геннадий купил у соседа по гаражу.
— Не слишком туго затягивай, — крикнул Геннадий, помогая дочери с регулировкой цепи. — Вот так, чувствуешь?
Настя кивнула, её лицо было перепачкано машинным маслом, но глаза светились счастьем.
Телефон в кармане Геннадия пискнул. Он украдкой проверил сообщение от Виктора Степановича:
«У Лены родился сын. 3800 грамм, 52 сантиметра. Назвали Кириллом. Высылаю фото».
К сообщению было прикреплено фото младенца, закутанного в голубое одеяло. Геннадий быстро спрятал телефон, чтобы Настя не заметила. Он расскажет Валентине позже, когда они останутся одни.
— Папа, смотри! — воскликнула Настя, заводя мотоцикл. Мотор зарычал, задрожал и уверенно заработал. — Получилось!
Валентина покачала головой, но всё же улыбнулась: — Только не разгоняйся сильно. И шлем надень.
Геннадий подошёл к жене, присел рядом с её креслом на корточки.
— Как ты?
— Нормально. — Она посмотрела на него своими глазами, которые стали огромными на исхудавшем лице. — Знаешь, я думаю, мы поступили правильно. Что не сказали ей.
Геннадий кивнул. За последние месяцы они не раз возвращались к этому разговору. Иногда сомневались, спорили, но всегда приходили к одному: Настя — их дочь, и ничто этого не изменит.
— А как… — Валентина запнулась, — как там та девочка? Елена?
— У неё всё хорошо, — тихо ответил Геннадий. — Виктор иногда пишет.
Он не сказал о рождении внука. Это могло расстроить Валентину. Хотя, возможно, и обрадовать. Он не знал, как она отреагирует, и поэтому промолчал. Ещё одна маленькая ложь милосердия.
Настя подъехала к ним на мотоцикле, горделиво выпрямившись.
— Мам, пап, поехали в лес! Давайте прямо сейчас! Папа обещал показать места, где растёт клюква.
— Какая сейчас клюква, глупенькая, — улыбнулась Валентина. — Она осенью поспевает.
— Ну тогда за черникой, — не сдавалась Настя. — Я корзинки взяла. Мам, тебя папа на машине отвезёт, к самой опушке. А я на мотоцикле. Давайте?
Геннадий переглянулся с Валентиной. Стоило ли напрягать её? Врачи говорили, что нужно беречь силы… Но в глазах Валентины он увидел то же, что чувствовал сам — желание провести этот день так, будто он не может оказаться последним таким днём.
— Поехали, — решительно сказал он. — Только переодеться надо.
Через полчаса они уже ехали по просёлочной дороге — Геннадий с Валентиной в старенькой «Ладе», Настя следом на мотоцикле. Валентина дремала, прислонившись головой к окну. Геннадий то и дело поглядывал в зеркало заднего вида, проверяя, как там Настя.
Она ехала осторожно, в шлеме, соблюдая дистанцию, как он учил. И хотя это был не её первый выезд, Геннадий всё равно нервничал. Дорога петляла между сосен, и солнечные пятна плясали на асфальте.
В боковое зеркало он увидел, как Настя вдруг ускорилась и поравнялась с машиной. Она помахала рукой и что-то прокричала — слов было не разобрать, но по её счастливому лицу он понял: всё хорошо.
Когда они добрались до опушки, Геннадий помог Валентине выбраться из машины и устроил её на расстеленном пледе. Настя уже носилась между деревьями, высматривая ягоды. А потом оказалось, что она вообще не наша, и я поняла…
— Что? — спросил Геннадий, когда она замолчала.
— Что это совершенно неважно. Настя — наша дочь. Такая, какая есть.
Геннадий сжал её худую, почти прозрачную руку: — Я никогда не думал иначе. Ни на секунду.
Настя подбежала к ним с полной горстью черники: — Смотрите, сколько нашла! Папа, пойдём, я покажу, там целая поляна!
Валентина легонько подтолкнула его: — Иди. Я посижу здесь, отдохну.
Геннадий поднялся и пошёл за дочерью вглубь леса. Оглянувшись, он увидел Валентину — маленькую фигурку на пледе, в солнечном пятне между теней от сосен. Она помахала им рукой.
Геннадий сразу понял — она ушла. Тихо, без мучений, в окружении леса, который так любила, дожидаясь их возвращения.
Он замер, не зная, как сказать об этом Насте. Но девушка, поставив корзину, уже сама опустилась на колени рядом с матерью.
— Она ушла, да? — тихо спросила она, глядя на безмятежное лицо Валентины.
Геннадий только кивнул, не в силах произнести ни слова. Горе сдавило горло. Но в этом горе не было отчаяния или протеста — оно было светлым, как день вокруг них.
Настя положила голову ему на плечо. Они долго сидели молча, провожая Валентину, женщину, которая не была Настиной биологической матерью, но была самой настоящей матерью во всех смыслах, которые имели значение.
Прошло три года. Настина комната опустела — она переехала в Санкт-Петербург, поступив в технический университет. Квартира казалась Геннадию слишком большой и тихой, хоть он уже и привык к этой тишине.
Телефон завибрировал. Сообщение от Виктора Степановича:
«Встретил Настю в Эрмитаже. Случайно. Но узнал сразу — копия Ирины. Не подошёл, конечно. Она была с каким-то парнем. Выглядит счастливой».
Геннадий улыбнулся. Значит, Настя не обманула его — действительно поехала в музей, а не на мотосборище, как он подозревал. Хотя какая теперь разница. Она взрослая, живёт своей жизнью.
«Спасибо, что сообщили. Кирилл как?» — набрал он ответ.
Через минуту пришло фото — светловолосый мальчик лет трёх восседал на игрушечном мотоцикле, широко улыбаясь. Под фото подпись:
«Весь в бабушку и мать. И, похоже, в вас тоже. Только о технике и говорит».
Геннадий долго смотрел на фото внука, которого никогда не видел вживую. В дверь позвонили — наверное, соседка снизу, опять жаловаться на протечку. Он пошёл открывать, всё ещё думая о странном повороте судьбы, который сделал чужих людей навсегда связанными друг с другом.
На пороге стояла Настя.
— Сюрприз! — Она бросилась ему на шею. — Я на два дня в Москву, по работе. Представляешь, меня отправили на конференцию!
Геннадий крепко обнял дочь. Его дочь — единственную и настоящую, какими бы ни были результаты тестов ДНК.
— Пап, я хотела кое-что спросить, — Настя вдруг стала серьёзной. — Помнишь, перед смертью мама начала говорить что-то странное… про какую-то девочку Елену? И про то, что я не ваша. Я тогда подумала, что это из-за лекарств, бред какой-то…
Геннадий похолодел. Оказывается, она слышала. Всё это время знала, но молчала.
— Настя, это…
— Нет, подожди, — она подняла руку. — Я не об этом хотела спросить. Просто… ты никогда не хотел найти… ну, ту девочку? Если она правда где-то есть?
Геннадий встретился с ней взглядом. В её глазах не было ни обиды, ни гнева — только забота о нём, беспокойство, что он что-то упускает в жизни.
— Нет, — твёрдо ответил он. — Моя дочь — это ты. И никто другой.
Настя улыбнулась и снова обняла его: — Я так и думала. Просто хотела убедиться.
Она прошла в квартиру, по-хозяйски заглянула в холодильник.
— Папа, у тебя опять пусто! Давай закажем что-нибудь. И знаешь что? Я встретила одного парня в Питере. Он тоже на мотоцикле ездит. Хороший такой, инженер. Думаю, он тебе понравится.
Геннадий наблюдал, как она двигается по кухне, такая взрослая, уверенная. Его телефон снова завибрировал, но он не стал проверять. Это мог подождать. Сейчас была его очередь быть отцом — единственной дочери, которая у него когда-либо была.