— Собирайте свои пожитки и убирайтесь! По закону эта квартира наша!
Валентина Фёдоровна стояла посреди гостиной, сжимая в руках справку о смерти мужа. Анжела, дочь Михаила Ивановича от первого брака, смотрела на неё с холодной решимостью.
— Как это ваша? — Валентина едва слышно прошептала. — Миша же говорил, что всё оформит на меня…
— Говорил! — фыркнул Сергей, младший сын покойного. — А где завещание? Где документы? Ничего нет!
Анжела прошлась по комнате, словно уже прикидывая, что где поставить.
— Тридцать лет папа с мамой прожили в этом доме. Потом развёлся, тебя привёл. Но строил-то он его для нас, для своих детей!
— Но мы же семь лет были женаты… — Валентина почувствовала, как голос становится тоньше. — Я за ним ухаживала, когда болел, готовила…
— Ухаживала? — Анжела насмешливо приподняла бровь. — Он тебя содержал, квартирой обеспечил. Теперь его нет — и тебе здесь делать нечего.
Валентина огляделась. Ещё час назад это был её дом. Их дом с Мишей. Теплый, обжитой, пропахший пирогами и табачным дымом. На комоде стояли их свадебные фотографии, на кухне висела его любимая кружка с надписью «Лучший папа». А теперь…
— У вас есть родители, братья-сёстры, — продолжала Анжела. — Поживите у них. А мы тут семью создавать будем.
Сергей кивнул.
— Ничего личного, Валентина Фёдоровна. Просто закон есть закон.
— Какой же вы жестокий… — Валентина присела на край дивана. Руки тряслись. — Ваш отец меня любил. Он бы этого не простил.
— Папа нас тоже любил, — резко сказала Анжела. — И если бы знал, что умрёт, обязательно бы всё правильно оформил. Но не знал. Значит, по закону всё переходит к детям.
— Но ведь можно же как-то договориться… — Валентина встала, подошла к окну. За стеклом качались ветки яблони, которую они с Мишей сажали в первый год совместной жизни. — Я никуда не денусь, никого не потесню. Просто позвольте мне остаться. Я же не требую ничего лишнего.
— Остаться? — Сергей поднял голос. — На каких правах? Мы будущим детям комнаты готовить будем, а тут бабушка чужая путается под ногами?
Валентина вздрогнула от слов «чужая бабушка». Михаил Иванович рассказывал, как водил Сергея в детский сад, как учил его кататься на велосипеде. Неужели за семь лет она так и осталась для них чужой?
— Ладно, — она повернулась к ним. — Дайте мне хоть неделю собраться. Найти куда деться.
Анжела переглянулась с братом.
— Три дня. Этого хватит, чтобы упаковать личные вещи.
— А мебель? — спросила Валентина. — Холодильник мы вместе покупали, телевизор…
— Мебель остаётся, — жёстко отрезала Анжела. — Это обстановка дома. Забирайте только своё: одежду, косметику, украшения, если есть.
Валентина кивнула. В горле стоял комок, но слёзы почему-то не шли.
— Хорошо. Соберусь.
Дети Михаила Ивановича направились к выходу. У двери Анжела обернулась:
— И ещё. Ключи завтра же сдайте. Мы слесаря вызовем, замки поменяем.
Дверь хлопнула. Валентина осталась одна среди привычных стен. Встала, подошла к фотографии на комоде. Михаил Иванович улыбался из рамки — довольный, счастливый.
— Мишенька, — прошептала она. — Что же это такое творится? Как же так вышло?
По щекам потекли слёзы. Впервые за эти страшные дни, что прошли после похорон.
На кухне Валентина заварила себе чай в любимой чашке мужа — большой, синей, с отколотым краешком. Михаил Иванович всегда говорил: «Из неё чай вкуснее». Теперь эту чашку тоже придётся оставить.
Она села за стол, обхватила кружку руками. Тепло согревало ладони, но внутри всё равно было холодно и пусто. Сегодня утром она проснулась вдовой, а к вечеру стала бездомной.
— Как же так, Миша? — спросила она вслух, словно он мог услышать. — Ты же обещал всё оформить. Говорил: «Всё будет твоё, Валечка, не переживай».
Михаил Иванович и правда обещал. Ещё в прошлом году, когда у него начались проблемы с сердцем. Записался к нотариусу, даже деньги отложил за услуги. Но всё откладывал: то работа срочная, то плохо себя чувствовал, то просто забывал.
— Успею, — говорил он. — Никуда я не денусь. Ещё лет двадцать проживём вместе.
А дожил только до шестидесяти двух.
Валентина встала, подошла к окну. Во дворе она увидела соседку Любовь Степановну, которая поливала цветы.
— Любаша! — окликнула она, открыв форточку.
— А, Валечка! — соседка подняла голову. — Как дела? Оправляешься потихоньку?
— Люба, можно к тебе на минутку?
Через десять минут они сидели на соседской кухне. Любовь Степановна наливала чай и качала головой.
— Вот сволочи! — не стесняясь в выражениях, говорила она. — Отца в землю не успели зарыть, а уже тебя выгоняют!
— Что делать-то, Люба? — Валентина беспомощно развела руками. — Они правы ведь. По закону всё их.
— По закону! А по совести? Семь лет ты с их отцом прожила. Не год, не два — семь лет! Дом тоже пополам вела, деньги в хозяйство вкладывала.
— Да куда теперь доказывать… — Валентина вздохнула. — Документов никаких нет. Одни чеки да расписки.
— А родные у тебя есть?
— Сестра в Туле живёт. Но у неё своих проблем хватает — сын с семьёй на шее сидит, места нет. И потом, как я на старости лет к людям в дом лезть буду?
Любовь Степановна помолчала, размешивая сахар в чае.
— Знаешь что, Валечка. Я вот думаю — может, поговоришь с ними ещё раз? Скажешь, что готова часть дома выкупить? Хоть комнату одну?
— На что выкупить? — горько усмехнулась Валентина. — Пенсия моя копеечная, накоплений никаких. Миша зарабатывал, а я в столовой подрабатывала. Где ж мне денег взять?
— Тогда хоть попробуй их на жалость взять. Может, сердце дрогнет?
Валентина покачала головой.
— Видела я, как на меня Анжелка смотрит. Будто я квартирантка какая-то, которая зажилась. В её глазах я украла у них отца, а теперь и наследство хочу украсть.
— Дуры они, — зло сказала Любовь Степановна. — Молодые дуры. Отец им новую мать привёл, а они нос воротят.
— Не мать я им, Люба. И не была никогда. Они же взрослые уже были, когда их отец с их мамой развёлся. Меня не принимали, и хорошо хоть открыто не враждовали.
Вечером Валентина сидела в своей спальне на кровати, которую они с мужем выбирали вместе. Вокруг стояли коробки — она начала собирать вещи. Одежду, косметику, книги. Всё то, что было её личным имуществом.
В руках она держала семейную фотографию — их последний совместный Новый год. Михаил Иванович обнимал её, оба смеялись. Тогда всё было хорошо. Тогда казалось, что впереди ещё много счастливых лет.
— Прости меня, Миша, — прошептала она. — Не сумела твоих детей к себе расположить. Может, тогда бы они не были так жестоки.
За окном шумел ветер. Дом скрипел — старый, но добротный. Михаил Иванович строил его своими руками, вкладывал душу в каждый гвоздь. А теперь этот дом станет чужим для той, кто делила с его хозяином последние годы жизни.
Утром в дверь позвонили. Валентина открыла — на пороге стоял нотариус Фёдор Сергеевич, пожилой мужчина в потёртом костюме.
— Здравствуйте, Валентина Фёдоровна. Можно войти?
— Проходите, конечно, — она отступила в сторону. — Только я не понимаю, зачем вы пришли. Завещания же нет.
Нотариус прошёл в гостиную, присел на край дивана.
— Видите ли, меня очень мучает совесть. Михаил Иванович действительно приходил ко мне несколько раз. Хотел составить завещание в вашу пользу. Но всё откладывал подписание.
— Знаю, — кивнула Валентина. — Он мне рассказывал.
— Последний раз мы встречались за неделю до его смерти. Он принёс все документы на дом, на машину. Сказал: «Всё оформляю на жену, детей и так не обделю — они молодые, сами заработают.» Но опять не подписал. Говорил, что сначала хочет с детьми поговорить, объяснить им своё решение.
Валентина почувствовала, как сердце сжалось.
— То есть он действительно хотел мне всё оставить?
— Безусловно. И знаете что? — нотариус наклонился вперёд. — Есть один выход. Если дети добровольно откажутся от наследства в вашу пользу, можно оформить дарственную. Не на всё, конечно, но хотя бы на часть дома.
— Они же никогда не согласятся, — Валентина горько усмехнулась. — Вчера выгоняли меня как бродячую собаку.
— А вы пробовали им объяснить, что значили для их отца? Может быть, они просто не понимают?
Когда нотариус ушёл, Валентина долго ходила по квартире. Решилась только к обеду. Набрала номер Анжелы.
— Алло, Анжела. Это Валентина Фёдоровна. Можем мы встретиться? Поговорить спокойно.
— О чём тут говорить? — в трубке послышался холодный голос. — Мы всё уже решили.
— Анжелочка, ну выслушайте меня хотя бы. Я не прошу невозможного…
— Хорошо, — перебила Анжела. — Приезжайте завтра к нам. В два часа. Но предупреждаю — решение наше окончательное.
На следующий день Валентина надела лучшее платье, причесалась, даже губы подкрасила. Хотелось выглядеть достойно, не как побитая собака.
Дом, где жили дети Михаила Ивановича, оказался новым, современным. На первом этаже располагался салон красоты Анжелы, на втором — жилые комнаты.
— Проходите, садитесь, — Анжела указала на кресло. — Сергей тоже придёт, мы хотим при нём всё обсудить.
Сергей появился через пять минут — высокий, широкоплечий, очень похожий на отца в молодости.
— Слушаем вас, — сказал он, устроившись напротив.
Валентина собралась с духом.
— Я понимаю, что вы имеете полное право на наследство отца. Но прошу вас — не выгоняйте меня совсем. Ваш отец не хотел бы, чтобы я осталась на улице.
— А откуда вы знаете, чего хотел наш отец? — резко спросила Анжела. — Может, он вас просто содержал из жалости.
Валентина вздрогнула, но продолжила:
— Мы были счастливы. Семь лет счастливой жизни. Неужели это ничего не значит?
— Для папы, может, и значило, — вступил Сергей. — Но мы-то тут при чём? Мы с вами чужие люди.
— Нет, не чужие! — Валентина встала с кресла. — Я помню, как ваш отец рассказывал про вас. Про то, как Сережа в школе дрался, защищая слабых. Как Анжела в восемь лет заявила, что станет самой красивой девочкой в городе. Он вас так любил! И мне передавал эту любовь.
Анжела поморщилась.
— Красивые слова. Но дом стоит денег. Дом, который наш отец строил для нашей семьи. А вы появились в его жизни случайно.
— Случайно? — Валентина присела обратно, сложила руки на коленях. — Может быть. Но потом мы выбрали друг друга. Каждый день выбирали. Когда болел — я его лечила. Когда у него проблемы на работе были — я поддерживала. Когда мне было плохо — он рядом был.
— Жалости ради, наверное, — язвительно бросила Анжела.
— Из любви! — воскликнула Валентина и тут же смутилась собственной пылкости. — Простите. Я не хотела кричать.
В комнате повисла тишина. Сергей смотрел в пол, Анжела барабанила пальцами по столу.
— Знаете что, — сказала наконец Анжела. — Хватит этого цирка. Мы приняли решение, и оно окончательное. Хотите — подавайте в суд. Может, получится что-то отсудить как гражданской жене.
— Но ведь можно же договориться по-человечески… — начала Валентина.
— Мы уже договорились, — резко перебил Сергей. — С самими собой. Дом наш, и точка.
Валентина поднялась.
— Хорошо. Я поняла. Но знайте — ваш отец бы стыдился вас.
— Не смейте нас учить! — вспыхнула Анжела. — Вы для нас никто!
Валентина направилась к выходу. У двери обернулась:
— А для него я была всем.
Вечером Валентина сидела на кухне, перебирая старые письма. Среди них нашлись несколько записок от Михаила Ивановича — он иногда оставлял их, когда уезжал на работу рано утром.
«Валечка, борщ в холодильнике подогрей. Приеду поздно. Твой Миша.»
«Солнышко моё, не жди ужинать. У Петровича труба лопнула, поехал помогать. Люблю.»
Простые, повседневные записки. А теперь они казались драгоценными, как последние слова любимого человека.
Зазвонил телефон. Валентина вздрогнула — кто мог звонить в такое время?
— Алло?
— Валентина Фёдоровна? Это Анжела.
Голос был другим — не таким холодным, как днём.
— Да, слушаю.
— Можно… можно мне к вам зайти? Одной. Без Сергея.
— Конечно, приезжайте.
Анжела появилась через полчаса. Выглядела усталой, растерянной. Села на кухне, приняла чашку чая.
— Я… я хотела кое-что вам сказать, — начала она, не поднимая глаз. — После того, как вы ушли, мы с Сергеем заговорили о папе. Вспомнили разные истории.
Валентина молчала, ждала.
— Помните ту зиму, когда папа сломал ногу?
— Помню. Он тогда полгода дома сидел, ругался, что не может работать.
— Так вот, — Анжела подняла глаза. — Я тогда приехала его навестить. А он такой довольный, весёлый. Говорит: «Валя за мной ухаживает, как за маленьким. Кормит, развлекает, даже книжки вслух читает.» И так он про вас говорил… с такой нежностью.
Валентина почувствовала, как к горлу подступают слёзы.
— Ваш отец был прекрасным человеком.
— Да, был, — кивнула Анжела. — А ещё он рассказывал, что вы его научили цветы выращивать. До вас у него только картошка росла в огороде, а вы розы посадили, астры…
— Он сначала сопротивлялся. Говорил: «Зачем мне эта красота? Пользы никакой.» А потом сам стал с утра бегать проверять, как цветы поднимаются.
Анжела улыбнулась — впервые за эти дни.
— Это на него похоже. И ещё… — она помолчала. — Он мне как-то сказал: «Анжелка, я с твоей мамой был совсем другим человеком. С Валей я стал лучше.» Я тогда не поняла, что он имел в виду.
— Понимаете, — Валентина осторожно заговорила, — я никогда не хотела заменить вам мать. И не старалась вас от отца отобрать. Просто любила его, и всё.
— Знаю, — тихо сказала Анжела. — Теперь знаю. Сегодня Сергей вспомнил, как папа привёз его пьяного домой после выпускного. Не ругал, не читал лекций. Посадил на кухне, заварил чай и сказал: «Расскажи мне, как праздновали.» И Серёга разговорился. А вы тогда пирожков напекли, чаю горячего нагрели. Сидели до утра, втроём болтали, смеялись.
— Я помню тот вечер, — улыбнулась Валентина. — Миша потом говорил: «Вот видишь, и без криков можно.»
Анжела отставила чашку.
— Валентина Фёдоровна, а можно посмотреть на эти записки?
Валентина протянула ей стопку бумажек. Анжела читала молча, и Валентина видела, как её лицо меняется.
— Боже мой, — прошептала девушка. — «Валечка, купи мне рубашку синюю, ты лучше меня разбираешься.» «Солнце, не готовь ужин, поедем к Петровичам в гости, они твои пироги просят.» Он вас действительно любил.
— Очень любил, — подтвердила Валентина. — И я его.
Анжела сидела, уставившись в записки. Потом подняла голову:
— Что он говорил про завещание?
— Обещал всё оформить на меня. Говорил, что вы взрослые, самостоятельные, а я одна останусь. Но не успел…
— А мы даже не подумали о том, как вам будет без него, — Анжела покачала головой. — Мы только о доме думали, о своих правах.
— Не расстраивайтесь. Вы же не знали.
— Нет, мы должны были знать! — Анжела встала, прошлась по кухне. — Должны были поинтересоваться, что папа планировал. Должны были подумать о вас.
Валентина молчала. Боялась что-то сказать, чтобы не разрушить эту зыбкую перемену в отношениях.
— Сергей сказал правильно сегодня: «Если б папа знал, что мы Валю выгоним, он бы нас проклял.»
— Не проклял бы, — мягко возразила Валентина. — Ваш отец не был злым. Расстроился бы, да.
Анжела остановилась, посмотрела прямо в глаза Валентине:
— А если мы передумаем? Если… если разделим дом?
— Как это?
— Половину вам, половину нам. Официально, через нотариуса. Папа бы этого хотел.
Валентина не поверила своим ушам.
— Вы серьёзно?
— Абсолютно. Мы с Сергеем обсудили. Дом большой, можно разделить. И потом… — Анжела замялась. — Мне кажется, папа был бы рад, если бы мы стали… ну, если не семьёй, то хотя бы родными людьми.
В глазах Валентины блеснули слёзы.
— Анжелочка, я даже не знаю, что сказать…
— Скажите «да», — улыбнулась Анжела. — И давайте попробуем начать сначала. Как папа хотел.
