— Где шлялась? У Катьки своей? Всё никак не наговоритесь? Сколько лет к ней бегаешь, языки уже должны стесать наполовину, ан нет! Всё равно бегаешь, — ворчал Пётр, лёжа на диване, переключая каналы в телевизоре.
— Петь, ну чего ты? Дружим, много лет, что ж в этом плохого? — шустренько поворачивалась на своей кухне Мария, собирая мужу обед на поднос. Он болен, ему нельзя вставать, обед и приём лекарств по расписанию.
— А ты время видела?! — добавлял суровости в голосе Пётр, мужчина грузный, рыхлый, с щетиной недельной седой на щеках, побриться всё лень и жена где-то шляется — не поможет.
— Видела, видела, Петенька. Таблетки у тебя на столе, все по времени разложены, если газетой ты их не смёл. Вода в графине.
— А обед? Я жрать хочу, аж трясёт.
— А обед как раз вовремя! Пять минуточек всего.
— Вот дура-баба! Сказано же: по графику! Минута в минуту!
— Врачи такого не говорили, а обед вот, готов… — улыбаясь жена, пытаясь смягчить мужа. Она внесла поднос с разогретым борщом, гарниром и большим прожаренным окорочком, салатом на майонезе в пиалочке и несколькими кусками хлеба.
Поставив перед мужем обед на столик, Мария ждала похвалы, или простой, ласковой улыбки от мужа — она старалась. Всего-то на 5 минут опоздала.
— Из микроволновки опять? Разогретое? — брезгливо косился на поднос Петя, размещая своё тело из положения полулёжа, в положение сидя. Пододвинул еду, понюхал, поморщился, щетина на щеках дыбом встала.
— Да Петенька, борщ вчера варила, курицу с утра жарила, а ведь надо было на пару, — волновалась она.
— Надоели харчи на пару, выглядит так, будто ели их уже и переварили. Вот если бы ты не бегала к Катьке, успевала бы мужу свежее готовить. Приготовила — подала! 100%-ная польза организму, а так одна радиация.
Мария, женщина лет 50-ти тоже полненькая, сбитенькая, проворная, с мягкими, добрыми чертами лица, посмеивалась над капризным мужем. Ну, какая радиация?
— Чё лыбишься? — оскалился на неё Петя с набитым ртом, — хоть чай свежий сделай.
— Я кисель с утра сварила, — всё равно старалась по-доброму Мария.
— Сама его лакай!
— Петь? Болит у тебя чего? — расстроилась жена, не дождавшись ласкового слова, взгляда.
— А ты думала, щекочет? Врачи как говорили? Три недели покоя!
— Так не лежать же лежнем…
— Вот неугомонная?! — ударил он себя по массивным коленям в трико, отёкшими ладонями. — Что же мне вальсировать с тобой по дому? Покой, значит, покой! Поясница — тебе не шутки. Потом вообще на ноги не встану.
— Так ведь не болит уже, сам же говорил…
— Вчера не болело, сегодня стреляет, а всё ты! «Встань, пройдись…» Ещё и пятая точка ноет от твоих уколов, рука у тебя твёрдая, как кувалда.
— Так вроде без синяка, без шишечки — я аккуратно. Научилась за долгие годы.
— Ничему ты не научилась! Ни уколы делать, ни жрать нормально готовить, ни за мужем ухаживать, — отодвинул он от себя поднос. — Неси свой кисель! Сама вон расплылась, из берегов скоро выйдешь.
Маша побежала на кухню, надеялась, хоть сладкое сдобрит немного пилюлю горькую Петеньке. Но муж опять остался недоволен: пресный кисель. Лекарства противные — аппетит отбивают. Уколы тяжёлые, на боку не полежишь. По телевизору дрянь одна — ночью не заснёшь. А спал Пётр крепко и днём любил прикорнуть, пока на больничном и ночью не разбудить, даже если пожар.
Тяжело переносил Петя болезни, самые обычные простуды и те с ног валили. С годами стало совсем худо, организм не молодел, силы уходили, хотя Пете всего 55. Но при любом вирусе и диарее сразу брал больничный и лечился основательно, чтобы не загреметь в больничку или того хуже — на кладбище.
Мария поддерживала внимательное отношение супруга к собственному здоровью, порою себе в убыток. Приходилось самой брать неоплачиваемые выходные на работе, чтобы ухаживать за ним, ведь в первые дни любой болезни он почти не вставал, а сейчас весь бюллетень старался отлежаться.
Мария почти никогда не болела или не жаловалась на здоровье. А кому? Петя работает, да и сам слаб телом. Детишки росли у них свои заботы: школа, кружки, потом институты. Выросли сын и дочь, разъехались. Остались теперь вдвоём супруги.
***
Мария опять что-то готовила на кухне, гремя посудой, Пётр смотрел телевизор, газету читал, соснул немного. Если бы не топала, как слониха жена по кухне нормально поспал бы Петя, а так проснулся на диване в кислом настроении. Под вечер донимать стал Машу.
— Что ты там возишься полдня? Гремишь и топчешься, стены трясутся.
— На работу мне завтра Петя, надо приготовить тебе, чтобы мог ты покушать в любое время.
— Так не сам же я буду с тарелками возиться, — чесал он брюшко, принюхиваясь к аппетитному запаху из кухни.
— Нет, нет, Петя, я прибегу. Прибегу на обеде.
— Хорошо, а то мне вставать нельзя.
— Да почему же нельзя? Можно и нужно. Так у тебя не только поясница, и другие места хрустеть и скрипеть начнут. Движение — это…
— Вот и поворачивайся! Да не разогревай мужу недельные харчи, а готовь свежее.
Маша, отвлекаясь на любимый сериал на кухне, продолжала готовить, а муж ворчать. До самого сна покоя ей не было: то подушка у него скомкалась, то диван продавился — она виновата! Меньше сериалы свои надо смотреть. То живот крутить стало, вот точно от радиоактивной еды из микроволновки. Бегала Маша вокруг Пети до полуночи, стараясь ублажить его и мучения облегчить. Ища в обширной аптечке лекарства от несварения желудка, потом от остановки желудка, после: для поправки кишечника.
Утром хоть самой в больничку иди: сил нет, разбитая, настроение ниже плинтуса. Радовало чуточку, что Пете послезавтра должны закрыть листок нетрудоспособности. Сейчас не растягивают лечение — на ноги встал — готов! Иди на работу. А то, что годы уже, организм и болевой порог у всех разный, это не в счёт, — вспоминала Маша слова мужа, по пути на работу. И сама чувствуя себя не очень. Но списала всё на погоду противную и ветер холодный.
На обеде прибежала к мужу, обед разогрела, укол сделала и опять на работу, сама не поевши. Передать тоже плохо, — думала Мария, купив по пути пирожок и съев его на ходу.
Год високосный был, нехороший, так Петя говорил, потому что болел много. То спина, то колени не разгибались, то защёлкнуло его на один бок, прямо на диване. То шумы непонятные в животе. Ездил вместе с женой (без неё не мог, она как поводырь для него в бесконечных больничных коридорах), глотал и вставлял куда надо трубки у врача, чтобы никаких там раков или полипов не было — обошлось. Диету надо соблюдать: меньше жирного, жареного, сладкого. В последнем Пётр едва ли мог себе отказать, сладкоежка он по жизни.
— Чего это ты серая? Губы, как мел? Одежда висит на тебе? — заметил однажды Пётр. Уже не в високосный год, но он приболел в самом начале. Простуда, но тяжёлая. Опасался осложнений на голову или на сердце, отлёживался.
— Не знаю, от стирки, наверное, растянулась одежда, — вяло отвечала Маша, еле доволоча ноги домой после работы.
Сегодня впервые мужу сказала, чтобы сам ужин себе разогрел и поел.
— Чего это я сам должен есть? Как псих-одиночка, у меня жена есть. Поговорить иногда хочется, а то сидишь тут в четырёх стенах и не знаешь, когда ноги протянешь от очередного вируса. По телевизору такое говорят, скоро всю страну закроют на карантин.
— Так не сиди и не лежи, займись чем-нибудь, тебя же отпустило немного.
— Ага! Тебе лишь бы загонять меня, чтоб быстрее загнулся. Не хочу я один ужинать!
— Не могу. Вот тут жжёт, — прижала она руку к животу ниже груди, — тут тянет, — опустила она ладонь, — а тут и вовсе давит…
— Не болит — значит здорова. Чего симулировать? Родных пугать.
— Не болит, Петя, но такое ощущение неприятное и есть не хочется совсем.
— Ну… бывает. Главное, не болит, иначе сразу к врачу бежать.
— На следующей неделе медосмотр на работе, скажу доктору, попрошу назначения на анализы.
— Вот это правильно! — поднялся с дивана Петя. Так не хотелось ему на кухню идти, холодильник открывать и греть себе еду. Вспомнил, что колбаса есть, вчера просил жену купить. Сразу полегчало.
На всякий случай переспросил у Маши, может, ей бутерброд сделать, но Мария отказалась, почти задремав в кресле — вымоталась.
А на медосмотре с ней говорить не стали, едва только взглянули на первичные анализы, сразу направили на полное обследование, а там и к онкологу.
Вернулся Маша домой, мужа ещё не было, на работе. Села в кресло в комнате и уставилась на продавленный диван: надо новый купить, а то Пете скоро совсем неудобно будет лежать, телевизор смотреть. Весь мозг вынесет, — думала она в тот вечер. А о себе чего уже думать — поздно.
— Зачастила ты по больницам, неделю не вылезаешь. С чего вдруг?
— На следующей неделе в краевой центр ехать, направление уже дали.
— Какой такой центр? — недоумевал Петя. Придумала себе болячки, лишь бы не ехать.
— Онкологический, Петя. В онкологический.
Он и сел, потирая здоровенной рукой лысеющую макушку.
— Да Петя, вроде крепкая всегда была — не болела, простуды там и по-женски нытьё в животе я не считаю. И сразу на тебе!
— Как? В смысле это оно? Рак, что ли?
— Здесь уже не берутся лечить, на учёт специальный поставили. Направили в краевой, может, там что-то сделают.
— Конечно, сделают! Медицина сейчас на таком уровне! — замахал возвышено руками Петя.
— На каком бы ни была, а поздно, Петенька. Они так ответственность с себя снимают, мол сделали, что могли.
Муж совсем раскис. У него ведь у самого ногу свело сегодня, на МРТ собирался, хотел сказать жене, чтобы записала, а тут в столицу краевую ехать.
Съездили, анализы показали, новые взяли, УЗИ и все необходимые манипуляции сделали и… домой отправили.
— Ну как же?! Сдурели вы тут, что ли? — кричал в кабинете врача Петя. — Она ж болеет! Это же рак, в стационар надо, лечить! Удалять! А вы домой?!
Доктор и медсестра безразлично смотрели на возмущённого мужчину — он не первый у них такой за день, они привыкли. Сами больные обычно проще реагируют, родственникам тяжелее приять конец.
— Если хотите, можем определить в стационар, только чтобы отдохнул организм, в остальном мы уже бессильны.
Петя у регистратуры и в коридоре возмущался, но мало кто на него обращал внимание, одной только Марии приятно, что осознал он и терять родного человека ему страшно.
— И что? — не мог успокоиться он в машине, попирая и понося врачей и всю медицину нынешнюю. — Мне теперь около тебя дежурить? Утки за тобой выносить?
И всё! Больше слов не надо было, дальше и бороться не хотелось — вот она вся жизнь. Не о том, что жить жене осталось… ей даже точных цифр не назвали, так навскидку кинули полгода. А о том, что ходить за ней придётся самому, утки выносить, кормить, поить, когда сляжет. И не будет у него больше няньки, что с работы бежала уколы делала (на медсестре экономили, зачем переплачивать, если Машка и так нормально шприцы вгоняет).
Страдал Пётр, на работе жаловался, детей вызвал. Приехали. Даже сын со снохой. Дочь порывалась остаться, но у неё малыш полугодовалый, а тут лежачая, умирающая мать. Наняли сестру, ну и отец был рядом. Он и сообщил всем: мамы больше нет.
Дети, конечно, горевали, особенно дочка, две недели в родительском доме провела, отца поддерживая. Он хоть и держался изо всех сил — нельзя ему сердце рвать, а то следом за женой поедет в чёрном катафалке. Дети понимали: переживает, мучается, что один теперь остался.
Маму тоже жалко, невосполнимая потеря, но её нет — быстро всё случилось, за несколько месяцев. А папа тут, как бы с тоски не разболелся.
Но недолго ходил вдовцом Пётр, через год хозяйничала на его кухне Антонина. Славная женщина, добрая, заботливая, хозяйка по дому прекрасная, чем-то даже на Марию, первую его жену похожая, ростом чуть выше и характером крепче, но не здоровьем совсем не она.
Хорошо зажил Пётр, болеть меньше стал, даже на работе это отметили. И так подтянулся, посвежел, всё потому, что теперь больше он ухаживал за Тоней — как зима, так все хвори её. Но Пётр старался, на лекарствах не экономил, диван продавленный сразу заменил, а то вдруг Тоне неудобно будет, а у неё своя мебель ничего в квартире, уйдёт.
Кому он потом нужен в свои почти 60? Детям? У детей своя жизнь, и дряхлый папаша досылком им будет не к месту. Вот и берёг Петя Антонину и на радиоактивную пищу разогретую чаще самим, а то и приготовленную лично не жаловался.
