— Нет мама, приезжать не нужно. Со всем справляюсь сама… Не знаю… Наверное… Справляюсь! – мой голос звучал неуверенно, даже для меня самой.
— Так справляешься, или… наверное? – в мамином голосе слышалось беспокойство, тот самый тон, когда я была маленькой и пыталась убедить её, что могу сама завязать шнурки. Она всегда видела всё сквозь мои отговорки.
Это мой с мамой телефонный разговор. Она откровенно не понимала. Софочке едва исполнился год, и я тонула в водовороте материнских обязанностей. Приготовление еды, стирка, уборка, бесконечные пеленки – все это крутилось в голове как калейдоскоп. И это не считая самой Софочки, которая требовала все больше внимания и ласки. Мне отчаянно нужна была помощь, а вместо этого я ощущала себя одинокой на необитаемом острове, окруженная горами невымытой посуды и горкой неглаженного белья.
Но когда я предложила мужу:
— Андрей, а может… моя мама к нам переедет.
И тут началось! «Да она у тебя готовит невкусно». «Ты не заметила, как она безалаберно всё делает?». «Всю квартиру превратит в прачечную своими пелёнками!» (Мама была категорически против подгузников). «Да и вообще, а вдруг я в трусах по дому ходить хочу?» – Андрея, как всегда, больше всего волновало собственное удобство.
Он никогда не любил маму. Мою маму. Его-то мамаша, понятно: «великой души» человек, «святая женщина». Куда там моей матери до неё!
Да, моя мама – не идеал, конечно, но она искренне хотела помочь, и я в этой помощи ой как нуждалась. Но так получилось, что в моей собственной семье меня, по факту, лишили голоса.
***
Всё началось сразу после нашей с Андреем свадьбы. Типичная для современной русской семьи проблема – негде жить! Но нам, как мне тогда казалось, повезло.
— Снимать? С дуба рухнули? – выпучила на нас глаза свекровь. – Вы цены видели на аренду жилья? Вот вам ключи от бабушкиной квартиры. Ремонт, мебель – что хотите, как хотите. Живите, молодёжь, радуйтесь!
«Нинка, ты в шоколаде!» — так сказал бы каждый, но знали бы вы, каким боком обернулся мне этот подарочек. Квартира свекрови, где я чувствовала себя загнанным зверьком, оказалась клеткой без права голоса.
Всё стало ясно, когда я заикнулась:
— А можно к нам переедет моя мама? Будет помогать…
Договорить я не успела.
— Не надо! Справишься сама, — буркнула свекровь. — Нечего устраивать «шалман». Взрослые люди же. Если надо, помогут без всяких переездов.
И тогда я поняла, что дурное отношение Андрея к моей маме – это отражение свекрови. Вот кто настраивает одного моего самого близкого человека против другого, не менее близкого.
Теперь понятно было, почему его маму я должна «мамой» называть, а сам мою мать, в лучшем случае, Елизаветой Петровной кличет. А то и вовсе «твоя мать»!
Оставалось сделать самую малость: отказать маме в переезде, а самой при этом не разрыдаться.
— Нина, дочка, ты уверена? – голос мамы из трубки звучал с сомнением. – Ты однажды убеждала меня, что справишься сама. Помнишь, чем это закончилось?
Мама не случайно припомнила мне. Со мной уже было что-то похожее. В молодые годы я перегорела из-за учёбы, и дело дошло до врачебного кабинета. Врач тогда сказал моей маме: «Никаких перегрузок! Ни эмоциональных, ни физических. Никаких!».
Мама и сейчас боялась, что я начну пить таблетки. А мне ещё грудью кормить!
— Ты как хочешь, а я приеду, — приняла решение мама. – Объяснишь мне всё вживую, раз по телефону не можешь.
Я убедила маму приехать пораньше, пока Андрей был на работе, и попросила не оставаться с ночёвкой: вечером муж купал Софу в ванной – для него это был целый ритуал, и присутствие в квартире мамы могло вывести его из себя.
— Так, рассказывай, что случилось! – начала мама с порога.
Я рассказала всё как есть. Мама терпеливо выслушала. Было видно, что ей тяжело воспринимать всё это. Андрей никогда не демонстрировал предвзятого к ней отношения. Она его даже называла «любимым зятем», но тут мне пришлось рассказать всю правду маме.
Я закончила. Мама помолчала немного. Подумала. А после сказала:
— Всё поняла, дочка. Тяжёлый случай. Понятно, что оставаться у вас я больше не могу, и от помощи моей будет только хуже.
Она говорила, а по моему лицу бежали огромные солёные капли. Я, по факту, сейчас выгоняла собственную мать.
— Да не плачь, ты, Ниночка. Я же всё понимаю, — ласково сказала мама, обнимая меня. — Только знай – мои двери для вас с Софочкой всегда открыты. Будут обижать, переезжай.
Мама ушла, а на сердце у меня будто камень отложился – такой тяжёлый и острый, то и дело покалывал, когда я вспоминала об этом непростом разговоре. Но одно я знала точно – мама на меня не обижалась. Она просто не умела этого делать.
***
Этот случай, пожалуй, стал последней каплей моего терпения. Всё это время я терпела, сглаживала углы, пыталась строить отношения, которые, как оказалось, были обречены на провал. Мы с Андреем жили в квартире его матери, где каждый сантиметр пространства был пропитан её присутствием, её запахом, её правилами. И всё бы ничего, но непоседливая Софочка всё больше и больше требовала моего внимания, а сил на всё просто не хватало.
В один из дней, когда Андрей, как обычно, был на работе, нас навестила свекровь. Я попросила её посидеть с Софой, а сама вышла из дома ненадолго – по своим делам.
Вернувшись, я застала их сидящими на диване, уткнувшимися в наше с Андреем свадебное фото. Вошла тихо, чтобы не спугнуть, и стала невольным свидетелем этой сцены.
Это фото у нас всегда стояло в гостиной, на самом видном месте. Свадебное фото. Мы с Андреем, молодые, счастливые, окруженные родственниками и друзьями. Яркие, почти кричащие цвета, застывший миг безудержного счастья. Сейчас я смотрю на него и вижу не праздник, а предзнаменование грядущего.
Свекровь тыкала пальцем в свою фигуру на фотографии, бормоча что-то Софочке. Я всё поняла. Накануне Андрей хвастался матери, что Софочка начала говорить новое слово: «були» – сокращенное от «бабуля».
— Смотри, Софа – бабуля! – приговаривала свекровь, упрямо тыча в себя на фото. Софочка, хмуря брови, смотрела на неё с непониманием. Затем, найдя на фотографии мою маму, с уверенностью ткнула в нее пальцем и произнесла: «Були!».
Ярость свекрови была очевидна. Она трясла Софочку, повторяя: «Да нет же, Софа, вот – бабуля!», снова тыкая в себя. Софочка, на грани слёз, продолжала упрямо указывать на мою маму.
Когда свекровь окончательно замучила ребенка, я вмешалась.
— Я не поняла: а что здесь происходит? – спросила я.
— Ничего! — рявкнула свекровь. — На, забирай своего тупого ребёнка. Упёртая! Мой Андрюша в таком возрасте посообразительнее был.
Это был перебор. Я взорвалась. Высказала ей всё, что накопилось за эти долгие месяцы. Всё, что я думала о её постоянном контроле, о её попытках управлять моей жизнью, о её предвзятом отношении к моей маме. Это был первый и единственный раз, когда я высказала всё, что считала нужным. Она онемела, долго смотрела в одну точку, словно пораженная молнией.
Взяв Софочку на руки, я выбежала из квартиры. Спустились в лифте, вышли на улицу. Я вызвала такси, и мы уехали. Но я чувствовала тот презрительный взгляд, которым сверлила меня свекровь, стоя у окна. Она наверняка думала: «Никуда не денется, прибежит обратно!».
***
И вот я сижу на кухне у мамы. Здесь тесно, в старом доме нет лифта, и подниматься по лестнице с ребёнком на руках тяжело. Но здесь я чувствую себя человеком, а не прислугой в собственном доме. Андрей не звонил. Наверное, мама не разрешает. Но я сама виновата. Он всегда был таким. Я, дура наивная, верила, что смогу его изменить. Но разве изменишь то, что впиталось с молоком матери? Семьёй для них я так и не стала. Да, честно говоря, уже и не хочется.