Таня смотрела на серую пустоту подъезда и считала шаги. Три лестничных пролёта до квартиры Анны Павловны казались восхождением на Эверест. Особенно с восьмимесячным Кириллом на руках и четырьмя сумками, которые тащил Андрей.
— Давай, ещё чуть-чуть, — подбодрил муж, пыхтя под весом вещей. — Мама обрадуется.
Таня кивнула, стараясь не выдать сомнений. Внутренний голос шептал что-то про волка и овчарню, но выбора не было: в их квартире сыпалась штукатурка, пахло свежей шпаклёвкой, и детской кроватке там было не место. Ремонт затянулся дольше, чем планировали.
Дверь распахнулась ещё до звонка.
— Ну наконец-то! — Анна Павловна заключила сына в объятия, отодвинув Таню с ребёнком плечом. — Заходите, заходите! Я уже и суп сварила, и постель застелила.
Улыбка свекрови светилась, как неоновая вывеска круглосуточного магазина — так же ярко и немного навязчиво.
— Живите у меня, дорогие — мне не в тягость, — пропела она, принимая из рук Тани коробку с детскими игрушками. — Я очень рада вам.
Таня глубоко вдохнула и переступила порог.
Что-то подсказывало — правила тут будут не по умолчанию, а по уставу. Строгому уставу, высеченному на камне ещё во времена постройки этой хрущёвки.
Первый вечер прошёл гладко, если не считать молчаливого осмотра, которому Анна Павловна подвергла гардероб Тани и содержимое детской косметички. Свекровь комментировала каждый тюбик, словно вела экскурсию по музею современного искусства:
— Это что за баночка такая дорогая? В наше время марганцовкой обходились… А масло? Зачем масло? Припудрили попку — и достаточно!
Таня кивала и улыбалась. «Это не на долго, — думала она. — Это не на всегда. Я справлюсь».
Когда Кирилл расплакался в пять утра, свекровь подала выдала свой первый аккорд недовольства.
— У тебя ребёнок всё время орёт, — заявила свекровь, возникнув на пороге комнаты, как призрак из советского прошлого — в цветастом халате и с бигуди под сеточкой. — Это, Таня, потому что ты его неправильно кормишь. Я манной кашей Андрея на ночь кормила — и спал, как убитый.
Таня заде, чтобы не ответить первое, что пришло в голову.
— Нам педиатр пока не советует глютен, — сказала она максимально мягко, покачивая Кирилла на руках. — У него может быть аллергия.
Анна Павловна фыркнула так, будто ей предложили поменять всю мебель в квартире на надувную.
— Ой, эти ваши педиатры… Я трёх детей вырастила без интернетов! И ничего — живы-здоровы!
«И все трое живут в других городах», — подумала Таня, но промолчала. Она научилась держать некоторые мысли при себе — с тех пор, как появилась в жизни семьи Веснушкиных.
Через два дня Таня, улучив момент, когда Андрей сидел с малышом, решила немного потянуться — спина ныла от постоянного ношения ребёнка. Она расстелила коврик в гостиной и начала делать простые упражнения.
Анна Павловна материализовалась в дверном проёме, словно следила за каждым шагом невестки.
— Ну, конечно, — свекровь окинула её оценивающим взглядом. — Живот не висит — можно и повыкручиваться. Мы после родов на ноги вставали — и в огород. Ни минуты отдыха! А ты вон — то в зал, то по кафе. Муж с ребёнком сидит — молодец.
Таня медленно выдохнула. Её растяжка на самом деле была назначена физиотерапевтом — после осложнённых родов. А в кафе она была ровно один раз за последние полгода — когда подруга позвала отметить день рождения. Она глянула в сторону мужа, надеясь на поддержку, но тот старательно изучал игрушку в руках Кирилла.
«Не заводись, — сказала себе Таня. — У неё свои представления о жизни. Это просто другое поколение».
К концу недели жизнь под одной крышей со свекровью превратилась в бесконечный забег с препятствиями. Таня обнаружила, что у неё нет своего места даже в ванной — она поставила туда крема, а утром их убрали. Без слов. Просто молча перенесли в их комнату.
А потом случайно услышала телефонный разговор.
— Живут у меня, а хозяйничают, как на курорте, — жаловалась Анна Павловна подруге. — Всё легко: кнопочки, фитнесы, приложения. Только людей не осталось. Невестка моя даже суп не умеет варить — всё какие-то смузи да салаты. Разве это еда?
Таня замерла за дверью, чувствуя, как краска приливает к лицу. Суп она, между прочим, варила трижды за эту неделю. И пирог испекла — правда, не дрожжевой, а на кефире. Видимо, это тоже считалось преступлением перед кулинарными традициями.
Вечером того же дня Таня решила поговорить с Андреем.
— Слушай, мне кажется, твоей маме тяжело нас принимать.
Муж неловко потёр шею .
— Да нет, она просто… ну, привыкла по-своему. Она не со зла. Просто поколение такое.
— Поколение «всё не так, как надо»? — не удержалась Таня.
— Не придирайся к словам. Ты же видишь — она хочет участвовать. Готовит же, с Кириллом сидит иногда.
— И комментирует каждый мой шаг.
— Таня, — вздохнул Андрей, — давай не будем раздувать. Нам всего ничего тут жить. Потерпи, а?
И она терпела. Сжимала зубы, когда свекровь переодевала ребёнка, потому что «эта распашонка слишком тонкая». Улыбалась, когда та критиковала её стирку, готовку, манеру держать ложку и даже то, как она расчёсывает волосы. И это всего за неделю совместного проживания…
Однажды, готовя обед, Таня достала старую эмалированную кастрюлю и ахнула — на дне зияла ржавое пятно.
— Вот же! — она показала находку мужу. — Как мы пропустили? В этой кастрюле же НЕЛЬЗЯ готовить. Это опасно!
Андрей потрогал ржавое дно и поморщился:
— И правда… Видимо, проржавела окончательно. Купим новую, когда пойдём в магазин. Или… постой-ка.
Он решительно направился к серванту, которым Анна Павловна так гордилась — там за дверцами хранились «сокровища», к которым запрещалось прикасаться. Андрей достал оттуда сверкающую кастрюлю из нержавейки. Совершенно новую, даже с ценником и наклейкой на боку.
— Мам! — крикнул он в соседнюю комнату. — Можно мы возьмём эту кастрюлю? У нас старая совсем пришла в негодность.
Анна Павловна материализовалась в кухне так стремительно, словно телепортировалась. Её взгляд заметался между сыном, невесткой и драгоценной кастрюлей в руках сына.
— Это зачем? — она протянула руки и буквально выхватила кастрюлю. — Это ХОРОШАЯ. ПОДАРОЧНАЯ. Мне её на юбилей подарили. Пусть лучше стоит. Жалко такую использовать.
— Но мам, нам же готовить нужно…
— Другое что-то приготовь. В сковородке свари. А эту… пока не надо.
Таня молча наблюдала за этой сценой. Взгляд её скользнул по серванту, где словно музейные экспонаты, пылились упакованные скатерти, «праздничные» сервизы, египетские полотенца, привезённые какой-то тётей Лидой «на случай чего», хрустальные вазы, никогда не видевшие цветов…
«А когда у них наступает этот долгожданный случай?» — думала Таня. — «Конец света? Второе пришествие? Когда можно будет наконец ПОЛЬЗОВАТЬСЯ всеми этими вещами, а не просто протирать их от пыли?»
Ответа не было. Только растущее раздражение и непонимание этой странной философии «слишком хорошее, чтобы использовать».
В то злополучное утро Андрей отправился проверять ремонт их квартиры, обещав по пути купить новую кастрюлю. Кирилл капризничал после прививки — жалобно хныкал и отказывался от еды. Участковая медсестра, навещавшая их вчера, посоветовала лёгкий куриный бульон.
Таня достала из холодильника курицу, помыла её… и замерла. Готовить было НЕ В ЧЕМ. Старая кастрюля с дыркой отправилась в мусор, новую Андрей ещё не купил.
Взгляд Тани упал на сервант. На блестящую кастрюлю за дверцей, которая вот уже два года ждала своего «особого случая».
«А это разве не особый случай? Ребёнок после прививки, температурит, нужен бульон…»
Она решительно подошла к серванту.
Открыла дверцу.
Достала кастрюлю.
Медленно, с каким-то мрачным удовлетворением сняла наклейку и упаковку.
Тщательно помыла.
И с вызовом поставила на плиту.
Пламя газовой конфорки весело лизнуло идеальное, никогда прежде не использованное дно.
Таня едва успела залить водой курицу, когда в кухню буквально ВЛЕТЕЛА Анна Павловна. Её глаза расширились от ужаса, как будто она увидела, что невестка поджигает дом.
— ТЫ ЧТО СЕБЕ ПОЗВОЛЯЕШЬ?! — свекровь задыхалась от возмущения. — Ты зачем МОЮ КАСТРЮЛЮ взяла?! Я же ЯСНО сказала вчера — НЕ ТРОГАТЬ!
Таня медленно, очень медленно помешивала воду. Её движения были спокойными, но внутри всё клокотало сильнее, чем вода в кастрюле.
— Варю бульон, — её голос звучал неожиданно ровно. — Для Кирилла. После прививки надо накормить ребенка бульоном. Старую кастрюлю мы выбросили — а Андрей новую ещё не купил.
— НЕ ТРОГАЙ МОИ КАСТРЮЛИ, ТАНЯ! — голос свекрови взлетел до ультразвука. — Это ПОДАРОК! Я себе её ОСТАВИЛА! Она НОВАЯ! Я её БЕРЕГЛА!
Каждое слово вонзалось, как гвоздь. Таня застыла, ложка замерла в воздухе. Что-то внутри неё наконец ТРЕСНУЛО — как тонкий лёд под тяжёлым шагом.
Два года. ДВА ЦЕЛЫХ ГОДА эта кастрюля стояла нетронутой! Была просто блестящим металлическим украшением в пыльном серванте!
Таня медленно положила ложку на стол. Её пальцы едва заметно дрожали, но голос звучал неожиданно спокойно:
— А она бы и через ДЕСЯТЬ лет была новой, — произнесла она с ледяной яростью. — Как и всё, что у вас «жалко использовать». Вся эта Мёртвая Коллекция Ненужных Сокровищ! Скатерти, которые никогда не видели стола. Полотенца, которые никто не использует. Сервизы, из которых никто не ест. Всё это — жалко? Для ЖИЗНИ жалко?
Лицо Анны Павловны из бледного стало пунцовым, будто его окунули в кипяток. Вены на шее вздулись, руки сжались в кулаки.
— Да как ты СМЕЕШЬ?! — задохнулась она от возмущения. — Ты должна ПОДЧИНЯТЬСЯ! ТЫ ДОЛЖНА ДЕЛАТЬ ТО, ЧТО Я ГОВОРЮ! ТЫ в МОЁМ доме! Я СТАРШАЯ! Я ОПЫТНАЯ! Я ЛУЧШЕ ЗНАЮ, как и что делать!
С каждым словом её голос поднимался всё выше, становясь почти визгливым. Но вместо того, чтобы испугаться или начать оправдываться, Таня почувствовала странное облегчение. Словно нарыв, который долго зрел, наконец прорвался.
Она выпрямилась во весь рост и посмотрела свекрови прямо в глаза. Её голос упал до опасного, тихого тона:
— Да я вам ВООБЩЕ. НИЧЕГО. НЕ ДОЛЖНА.
Эти слова повисли в воздухе, как гроза перед ливнем. Анна Павловна побелела, затем снова покраснела. Её рот открывался и закрывался, как у выброшенной на берег рыбы:
— Ты… ты… НЕБЛАГОДАРНАЯ! — наконец выкрикнула она, брызгая слюной. — Я вас ПРИЮТИЛА! Я вам ГОТОВЛЮ! Я ребёнка твоего на РУКИ брала! Я вообще…
— СПАСИБО ЗА ЭТО! — Таня резко выключила газ под бульоном. Кастрюля обиженно звякнула. — Искренне, без всякой иронии — СПАСИБО.
— НО?! — свекровь впилась в неё взглядом.
— НО мне не нужна помощь, от которой я становлюсь ГОСТЬЕЙ в СОБСТВЕННОЙ ЖИЗНИ! — Таня говорила тихо, но каждое слово било, как пощёчина. — В каждом вашем СЛОВЕ — претензия. В каждом ВЗГЛЯДЕ — осуждение. Вы не помогаете — вы ЗАХВАТЫВАЕТЕ ТЕРРИТОРИЮ! Вы умничаете даже там, где вас не спрашивал! Даже где вы ничего не понимаете — ТОЛЬКО БЫ ЗАДЕТЬ, ТОЛЬКО БЫ СКАЗАТЬ! Даже эта кастрюля — не про кастрюлю вовсе! А про то, что вам важнее сохранить ВЕЩЬ новой и блестящей, чем НАКОРМИТЬ ВНУКА бульоном, когда ему плохо!
— Это мой дом! — свекровь стукнула ладонью по столу.
— А у меня — СВОЯ ЖИЗНЬ! — отрезала Таня. — И если за каждую КАСТРЮЛЮ в этом доме нужно воевать — значит, мы СЛИШКОМ РАЗНЫЕ, чтобы делить один воздух!
Час спустя Таня методично складывала вещи в сумку. Руки всё ещё подрагивали от пережитой сцены, но внутри уже разливалось странное спокойствие. Кирилл, словно почувствовав перемену, притих и мирно посапывал в переноске.
Андрей метался по квартире, как тигр в клетке, то заглядывая на кухню, где неподвижной статуей застыла его мать, то возвращаясь к жене, словно надеясь отменить её решение.
— Ты серьёзно собираешься уйти? — наконец спросил он, когда Таня застегнула последнюю молнию на чемодане. — Из-за какой-то кастрюли?!
Таня выпрямилась и посмотрела мужу прямо в глаза:
— Не из-за кастрюли, Андрей. Из-за полного отсутствия уважения. Из-за того, что твоя мать считает меня несмышлёным ребёнком, который должен подчиняться её бесконечным правилам. Из-за того, что она день за днём пытается меня перекроить и переделать. А ты… просто молча наблюдаешь.
— Ты несправедлива! — вспыхнул Андрей. — Она не оскорбляет, не унижает! Она просто… у неё внутри всё кипит! Она так привыкла! Она просто НЕ УМЕЕТ по-другому!
В его голосе слышалась почти детская обида и растерянность. Таня почувствовала укол жалости, но сдержалась. Бесконечно жалеть можно было только Кирилла — ему пока неполный год.
Она щёлкнула замком на сумке. Звук получился окончательным, как точка в приговоре.
— А я не умею — и не хочу! — МОЛЧАТЬ, — произнесла она, чеканя каждое слово. — У меня есть силы и мозги делать ВСЁ сама — растить ребёнка, готовить, работать, жить как умею!
Но у меня НЕТ сил тратить свою единственную жизнь на бесконечную войну за ложки, кастрюли и право дышать без разрешения! Мы всего неделю тут — и каждый день не переставая я слушаю ее мнение…
Она поцеловала мужа в щёку.
— Можешь остаться с мамой, если хочешь. Я позвоню вечером.
Ночь в квартире подруги была странной. Таня лежала на раскладушке и смотрела в потолок. Было тихо. Непривычно тихо.
Утром позвонил Андрей.
— Мама просит прощения, — сказал он неуверенно. — Говорит, погорячилась. Спрашивает, когда вернёшься.
Таня покачала головой.
— Не вернусь, Андрей. Мы поищем квартиру. И в нашу вернёмся, когда закончится ремонт — сразу, даже если не успеют в срок.
Возникла пауза. Потом:
— Я понимаю. Я… приеду вечером. Будем искать.
Спустя три дня самостоятельной жизни Таня получила сообщение от свекрови. Прямо и лично — впервые за всё время знакомства.
«Таня, я была неправа. Мне очень одиноко без вас. Приезжайте. Кастрюля ваша. И весь дом тоже».
Таня улыбнулась. Но ответила твёрдо:
«Спасибо, Анна Павловна. Но мы уже сняли квартиру. Приходите в гости. С подарками или без — неважно. Важно — с добрыми намерениями».
В тот же вечер Анна Павловна поставила кастрюлю обратно в коробку. И сказала сама себе:
— Хорошая кастрюля. Пусть постоит пока.
