Нина Игнатьевна была родом из деревни, но рано покинула родительский дом, уехав в город работать на фабрику. Девушка была скромной, тихой, и прямо сказать, не симпатичной, а самой обычной внешности.
Может, поэтому и не смогла она устроить свою личную жизнь, не вышла в юности замуж, как её сверстницы – фабричные девушки. Но работала она отлично, была передовиком производства, и её всем ставили в пример.
Нине уже было тридцать лет, по тем временам, а было это в пятидесятые, считалась старой девой. Но добрые её приятельницы по цеху советовали:
— Ничего, Нина, ты крепкая, роди ребёночка одна. Государство у нас матерей-одиночек не бросает, а наша фабрика и комнату в общежитии даст, а то и квартиру в строящемся доме получишь. Ты у нас и работница хорошая, и стаж у тебя уже приличный.
Нина поначалу краснела, отмахивалась от таких советов, но вечерами всё думала о ребёнке, и сердце её замирало от счастья, только она закрывала глаза и виделся ей малыш в коляске, закутанный в голубое одеяльце…
Так что, когда представился случай, а Нину отправили в санаторий, выдав бесплатную путёвку от профсоюза за достигнутые успехи в работе, она решилась.
На отдыхе многие флиртуют, а Нина, приехавшая в санаторий, была так счастлива видеть впервые море, пальмы и греться на солнышке, что улыбка не сходила с её лица. Появился и ухажёр у неё – мужчина средних лет из Сибири.
Нина не расспрашивала его о семейном положении, не смела лезть в душу, да и что могло быть серьёзного за такой короткий срок – двадцать один день? Они танцевали по вечерам, сидели рядом в кино, ходили купаться вечером в отдалённый залив, где почти никого не было…Купались до заката…
И всё случилось. Нина вернулась домой отдохнувшая, загорелая и с надеждой, что она, возможно, станет матерью. Так и случилось.
Поначалу она не могла поверить, что это произошло. Но когда уже стала набирать вес, то и её подруги заметили изменения. Но никто над ней не посмеивался, ни о чём не спрашивал, а только гладили по спине, и берегли от тяжёлой работы.
Когда Нина пошла в декретный отпуск, ей сразу дали отдельную комнату в общежитии, и родила он дочку, которую назвала необычным именем, по европейскому образцу – Марта. Ведь девочка родилась в марте.
Родителям Нины не понравилось ни имя внучки, ни то, что родила дочь в девках. Они сердились на дочь, стеснялись даже вспоминать о ней в деревне при соседях.
Но фабричное начальство подошло с пониманием к Нине. И, когда Марте исполнилось три года, и дом от фабрики был сдан, Нине выделили с дочерью однокомнатную небольшую квартиру.
Нина так и работала на фабрике всю жизнь, оправдывая доверие, и считала себя счастливой. Но дочь она так баловала, что даже соседи и фабричные работницы говорили ей:
— И что ты Нина делаешь с девкой? Что ни попросит, ты готова из кожи вон выпрыгнуть! А вести себя не умеет. Ни по дому помочь тебе, ни в школе учиться…Разве так можно?
— Одна она у меня – радость… Отстаньте, — сердилась Нина, — своих смотрите и воспитывайте.
Видимо то, что Нина так и не нашла себе мужа, втайне немного завидовала она семейным. И характер у неё стал с годами замкнутый и нелюдимый. Возможно ещё и оттого, что Нина видела, что дочь отбивается от рук, а по доброте своей она ничего не могла запретить дочке.
Так и вышло, что едва Марта стала подростком, так и начала гулять, и прозвали её во дворе «мартовской кошкой». Невзлюбила соседей Нина Игнатьевна, перестала здороваться и разговаривать с ними. А Марта всё больше отдалялась от матери, требуя с неё только наряды и денег. Она еле закончила восемь классов и никуда не пошла учиться, гуляя с парнями, которые научили её и выпивать, и курить.
Несколько раз отчаявшаяся Нина искала дочь по ночам, и находила её в развесёлых компаниях в нетрезвом виде. Пыталась мать объяснять дочке что хорошо, а что плохо, но было уже поздно…
Родила Марта, когда ей не было ещё и восемнадцати лет. Девочку назвали Людмилой в честь деревенской бабушки. Но деревенские родственники не желали общаться с непутёвой внучкой, «пошедшей по стопам матери», зная о её ранней загульной молодости.
Нина Игнатьевна как могла занималась с Людой, хоть и уставала на работе, силы были уже не те. А Марта, оправившись от родов, снова вернулась к своим компаниям, мало интересуясь родной дочерью.
Соседи жалели Нину и внучку, передавали одежду от своих детей, хоть поношенную, но ещё приличную. Нина, почти не разговаривающая с соседями, стеснялась такой помощи, но принимала её, осознавая свою прежнюю заносчивость и неправоту.
Она вышла на пенсию чуть раньше, так как производство было вредным. Людочка пошла в первый класс, и бабушка как могла делала с ней уроки, провожала до школы.
Пришлось Марте идти работать, потому что были и такие времена, когда кавалеры и собутыльники отворачивались от неё или уезжали в места «не столь отдалённые» за проступки. Марта работала то уборщицей, то контролёром в кинотеатре, но подолгу нигде не задерживалась – пагубное пристрастие к выпивке всё портило.
А Нина стеснялась дочь так, что стала на нервной почве болеть, и держалась только ради внучки, боясь, чтобы девочку не забрали в детдом.
— Вот и трудолюбивая ты, Нина, а не дал Бог счастья, — жалели её соседки, — с дочкой радости не видела, а теперь и забота о внучке на тебя свалилась.
Нина вытирала слёзы и только молила Бога дать ей время дожить, пока внучку не поставит на ноги. Марту дома они видели редко. Она жила то у одного «мужа», то у другого. И была объектом сплетен и осуждения в глазах всех, кто её знает.
Нина ходила с опущенной головой, лишний раз боясь показаться во дворе и выйти из дома. Но Людочка подрастала, старалась учиться хорошо. Внучка жалела бабушку и помогала ей по дому. Жили они на пенсию скромно, считая копейки. Правда, зная материальное положение семьи, Людмиле и школа помогала: то пальто новое подарят, то портфель и школьные канцелярские принадлежности.
По-прежнему помогали девочке и соседи. Они видели, как угасает Нина, и даже передавали ей лекарства. Марта приходила к матери редко, как правило в день пенсии для выбивания денег. Но денег лишних не было. Единственным добром была у Нины Игнатьевны икона Божьей матери, в серебряном окладе и с украшением вокруг нимба Пречистой девы мелким натуральным жемчугом.
Говорили, что эту икону передала Нине умирающая её деревенская бабушка, чувствуя вину за то, что не помогали Нине, отвернулись от неё, и так печально сложилась её судьба.
Нина плохо себя чувствовала месяц за месяцем. Но в больницу не шла. Она боялась уйти, потому что могла прийти Марта и вынести из дома всё, что можно было продать. А ей было жалко, что Марта оберёт собственную дочку – Людочку. Вот и сидела Нина в квартире, охраняя посуду, мебель и главное – икону в серебряном окладе.
— Сколько же стоит икона, бабушка? – спрашивала Люда.
— Не знаю, и знать не желаю. Такие иконы нельзя продавать. Она у нас семейная. Я даже удивляюсь, как мне её отдали… Наверное, их совесть замучила… И ты её береги, когда мня не станет. А я скоро уйду, но ты не плачь. А то мне плохо там будет… Живи достойно. Не как твоя мать. А на мне вина, что не смогла её нормально воспитать. Ты прости меня… — сказала Нина Игнатьевна Людочке.
Люда уже закончила школу и выучилась на повара в училище. Она была так рада, что её взяли работать в столовую. И бабушка была очень рада: ведь внучка всегда будет сыта.
Когда однажды Люда вернулась с работы, она увидела, что бабушка скончалась в постели во время сна. На лице её не было страданий. Даже нежная полуулыбка, казалось, застыла навсегда.
Конечно, пришла Марта, и после похорон, когда Люда ушла на работу, Марта унесла из дома икону, о которой так беспокоилась бабушка Нина.
Люда только вздохнула и смахнула слезу. Но ничего уже поделать она не смогла. Ведь мать тоже наследница бабушкино скудного состояния.
Марта, конечно, продала икону задешево, сняв с образа Богородицы жемчуг – не удержалась. Она нанизала на шёлковую толстую нитку мелкие как слёзы зеленоватые от времени жемчужины, и примерила бусы на себя, крутясь возле зеркала.
Кавалеров к тому времени у неё не было. Она плохо выглядела, нигде не работала, перебивалась случайными заработками, и продавала старые вещи, которые приносили им с подружкой пьющие мужчины. Подруга работала дворником и гнала самогон.
Но скоро случилось и второе горе. Марта неделю пропивала деньги от проданной иконы. Они с подругой гуляли дома и, видимо, отравились некачественным своим напитком.
Нашли Марту бездыханной, когда подруга всё же встала, чтобы идти на работу. В бессознательном состоянии Марта уснула навеки. На шее её были затянуты удавкой бусы с жемчугом. Видимо задохнулась, не смогла повернуться во сне. Так и остался на шее синий след…
Горько плакала Люда. Осталась она одна буквально за месяц. Не прошло и сорока дней после похорон бабушки.
Но вскоре девушка взяла себя в руки. Она работала, похорошела.
— Как отъелась наша Люда в столовой, — говорили соседи.
И это было правдой. Людмила наела щёки, стала румяной, округлилась, похорошела. Вскоре она вышла замуж за водителя Треста столовых. Молодые сделали ремонт в квартире, и жили дружно – работали и старались обставить своё гнёздышко новой мебелью.
Через два года Люда родила сына, а ещё через два года и второго малыша. Семья была счастлива. Люда была чистюлей и на работе, и дома. А самое важное для неё, они наладили отношения с деревенскими родственниками Людмилы, и стали желанными гостями в деревне.
И родня мужа обожала Люду: простую, работящую и ласковую женщину, так непохожую на её беспутную мать. Люда старалась не вспоминать про маму при людях, стеснялась.
Но по воскресеньям и церковным праздникам она начала ходить в храм, который был неподалёку от её дома. Там ставила она свечи за бабушку и маму, за всех родных, и молилась от чистого сердца.
Сыновья её выросли отличными ребятами.
— Твои ребята в тебя – такие же трудяги, — говорили соседи Люде.
А она отвечала:
— Это они в бабушку. Она у нас была передовиком производства! Вот и награды остались: и грамоты, и благодарственные письма, и вазочка хрустальная. Она у нас трудяга была. Царствие небесное моей любимой бабуле. Если бы не она… Не знаю, что бы со мной стало. И добрым людям – вам, низкий поклон.
Старые соседи улыбались и обнимали Люду: всё-таки хорошо, когда люди помнят добро.
