Говорят, самое сложное — это сказать «нет» тем, кого любишь. А я всю жизнь говорила только «да». Да — мужу, да — сыну, да — маме… Пока однажды не поняла: моё «да» съело меня саму.
Очередной вечер в бухгалтерии затянулся до темноты. Я смотрела на экран компьютера, где цифры уже давно превратились в размытые пятна, и думала только об одном: «Ещё немного, и я просто сломаюсь». Квартальный отчёт, недостача в третьем филиале, новая налоговая проверка — всё это навалилось разом, превращая обычный октябрьский вторник в персональный День сурка.
— Татьяна Михайловна, может, по домам? — робко спросила Леночка, моя молоденькая помощница. — Уже девятый час…
Я посмотрела на часы и вздохнула. Действительно, засиделась. Дома, небось, опять начнётся: «Где ты ходишь?» А то, что я единственный кормилец в семье — это так, мелочи жизни.
Дорога домой всегда казалась мне самым спокойным моментом дня. Пятнадцать минут в полупустом автобусе, когда можно просто смотреть в окно и ни о чём не думать. Или думать о том, как могла бы сложиться жизнь.
Вот и сейчас — еду, а в голове крутятся эти «если бы». Если бы не пошла тогда работать бухгалтером, а поступила в театральный, как мечтала. Если бы не согласилась взять кредит для Игоря, нашего вечного студента. Если бы…
Автобус дёрнулся на светофоре, и я очнулась от своих мыслей.
Дома встретила привычная картина: Фёдор на диване с планшетом, новости читает. Тридцать лет вместе, а такое ощущение, что последние десять он только и делает, что читает эти новости. Или делает вид, что читает — кто ж его разберёт.
— Ужин в микроволновке, — буркнул он вместо приветствия.
— Спасибо, — автоматически ответила я, хотя есть совсем не хотелось.
Сняла пальто, разула опухшие за день ноги. В прихожей что-то хрустнуло под ногами — наверное, опять Игорь печенье крошил. Тридцать лет парню, а порядка как не было, так и нет.
— Тань, — Фёдор оторвался от планшета, и я сразу напряглась. Когда он таким тоном начинает, жди подвоха. — Тут такое дело… Я с твоей мамой говорил сегодня.
Я замерла с наполовину расстёгнутой блузкой. Вот оно. Начинается.
— С Еленой Сергеевной что-то случилось?
— Да нет, всё нормально. Но ты же знаешь её квартиру — ремонта не было лет двадцать. Потолок в ванной течёт, обои отстают. Она стесняется уже людей приглашать.
Я прислонилась к стене. Усталость накатила такая, что ноги подкашивались.
— И что ты предлагаешь?
— Ну как что? — он отложил планшет и сел ровнее. — Возьмём кредит, сделаем ремонт. Делов-то! Ты же не хочешь, чтобы твоя мать в таких условиях жила?
*»Делов-то!» — его любимая присказка. Особенно когда дела эти касаются моих денег и моих сил.*
— Федь, а ты помнишь, что у нас ещё Игорев кредит не закрыт? За его первое высшее? — я старалась говорить спокойно, хотя внутри всё клокотало. — И ипотека за его квартиру?
— Ну да, и что? Ты же справляешься! — он улыбнулся той самой улыбкой, от которой у меня в последнее время сводит зубы. — Ты у нас такая молодец, всё можешь…
В этот момент хлопнула входная дверь, и в квартиру ворвался Игорь — взъерошенный, возбуждённый, с горящими глазами. Как в детстве, когда притаскивал домой очередную бездомную кошку.
— Мам! Пап! — он влетел в комнату, на ходу стягивая куртку. — Вы не поверите, какая возможность подвернулась!
*Ох, эти его «возможности»… Сколько их уже было — не сосчитать. И каждая стоила мне пары седых волос и изрядной дыры в кошельке.*
— Игорёк, мы тут с мамой серьёзный разговор ведём, — начал было Фёдор, но сын его перебил:
— Пап, да ты послушай! Есть такая тема — стартап в сфере IT. Просто супер! Нужно только начальный капитал…
Я смотрела на них обоих — на мужа, который уже явно прикидывал, как бы половчее совместить кредит на ремонт с «возможностями» сына, на Игоря, который размахивал руками, расписывая очередной прожект — и чувствовала, как внутри что-то медленно, но неотвратимо лопается.
— НЕТ! — это вырвалось так неожиданно, что я сама испугалась своего голоса.
Игорь замер на полуслове, Фёдор выронил планшет. В комнате повисла такая тишина, что было слышно, как я дышу от раздражения.
— Что значит «нет»? — Фёдор поднялся с дивана, и в его голосе зазвучали те самые нотки праведного возмущения, которые я так хорошо знала. — Ты что же, мать родную без помощи оставишь?
— А что значит «да»? — я почувствовала, как дрожат руки, но остановиться уже не могла. — Да — значит ещё один кредит? Да — значит снова работать по двенадцать часов? Да — значит опять забыть о себе?
— Мам, но ты же всегда… — начал Игорь растерянно.
— Всегда?! — я резко развернулась к нему. — Да, всегда! Всегда я! А вы хоть раз спросили, как я? Видите, что я на пределе? Что я уже не справляюсь?
Они смотрели на меня так, словно я вдруг заговорила на китайском. Фёдор открыл рот, закрыл, снова открыл — прямо как рыба на берегу. А Игорь… В его глазах мелькнуло что-то похожее на понимание, но тут же сменилось привычной обидой:
— То есть теперь ты мне даже помочь не хочешь? А как же «для детей ничего не жалко»?
— Помочь? — я горько усмехнулась. — Игорь, милый, я помогаю тебе всю твою жизнь. Три института, квартира, машина… Может, хватит? Может, пора научиться стоять на своих ногах?
— Татьяна! — Фёдор шагнул ко мне. — Ты что несёшь? Как ты можешь так с родным сыном разговаривать?
— А как можно с родной женой? — я посмотрела ему прямо в глаза. — Тридцать лет, Федя. Тридцать лет я тяну всё на себе. Работа, дом, кредиты… А ты? Ты хоть раз спросил, не устала ли я? Не нужна ли мне помощь?
В его взгляде мелькнуло что-то похожее на вину, но он тут же спрятал это за привычным раздражением:
— При чём тут это? Мы о матери твоей говорим! О ремонте!
— Нет, Федя, — отчеканила я с неожиданной твердостью. — Я больше не могу, не хочу и не буду надрываться ради чужого комфорта
С этими словами я развернулась и пошла на кухню. Ноги подкашивались, в висках стучало, но внутри было удивительно легко. Как будто я наконец скинула огромный рюкзак, который тащила на себе всю жизнь.
За спиной раздавались возмущённые возгласы Фёдора, что-то бубнил Игорь, но я уже не слушала. Заварила себе чаю — не в той чашке, из которой пила обычно, а в красивой, праздничной, которую берегла для гостей. Почему-то именно сейчас захотелось нарушить это правило — «хорошее только для других».
Говорят, любая лавина начинается с маленького камешка. Моим камешком стали обычная чашка чая и тихое «нет». И знаете что? Это перевернуло всю мою жизнь.
Следующие несколько дней дома царила абсолютная тишина. Фёдор демонстративно молчал, общаясь со мной только взглядами — то укоризненными, то возмущёнными. Игорь забегал домой как вор — схватить что-то из холодильника и исчезнуть. А я… Я впервые за много лет начала возвращаться с работы вовремя. Просто потому, что могла.
На пятый день этой напряженной тишины я решила поехать к маме. Не то чтобы я ждала от неё поддержки — скорее, хотела расставить все точки над «i» раз и навсегда.
Старая «хрущёвка» встретила меня привычным запахом варёной картошки и кошек. Пятый этаж без лифта — ещё одно испытание, которое мама стойко переносит, отказываясь даже думать о переезде. «Я здесь всю жизнь прожила, здесь и помру», — её любимая присказка, от которой у меня каждый раз сжимается сердце.
— Танечка! — мама открыла дверь прежде, чем я успела позвонить. Наверное, караулила у глазка. — А я пирожок затеяла. Чувствовала, что придёшь.
«Чувствовала она…» — подумала я с какой-то новой для себя горечью. — «Фёдор позвонил, небось. Нажаловался».
Квартира встретила меня всё тем же застывшим временем: ковёр на стене — ещё с советских времён, сервант с хрустальными рюмками, которые никто никогда не использует, и гордость мамы — сервиз, доставшийся от бабушки. Раньше мне казалось это милым, уютным. Теперь же я видела только усталость — усталые обои, усталый потолок, усталую жизнь.
— Садись, доченька, — мама засуетилась вокруг стола. — Сейчас чайку…
— Не надо, мам, — я остановила её движением руки. — Давай поговорим.
Она замерла, и я увидела, как по её лицу пробежала тень. Она знала. Конечно, она знала, зачем я пришла.
— Федя звонил, — начала она, присаживаясь на краешек стула. — Сказал, ты какая-то странная стала. Нервная.
— Странная? — я усмехнулась. — Нет, мам. Я стала нормальной. Впервые за много лет.
— Что значит «нормальной»? — в её голосе появились знакомые с детства нотки учительницы. — Нормально это когда дети о родителях заботятся, когда…
— Когда дети забывают о себе? — я перебила её, чувствуя, как внутри поднимается волна. — Когда живут только чужими проблемами? Когда не имеют права сказать «нет»?
— Таня! — мама всплеснула руками. — Что ты такое говоришь? Какое «нет»? Я же мать твоя! Я тебя растила, ночей не спала…
— А теперь моя очередь не спать ночей?
— Я копила, — вдруг сказала она тихо. — Все эти годы копила. Боялась обузой стать…
Я застыла, не веря своим ушам. В голове словно взорвалась бомба.
— Что… что ты сказала? — мой голос задрожал.
— Деньги откладывала, — повторила мама, теребя край передника. — Каждый месяц по чуть-чуть. Смотрю на эту Ленку из третьей квартиры — она своих стариков в пансионат отправила. «Так проще», говорит. Вот я и думала… чтобы не зависеть…
— Подожди, — я подняла руку, останавливая этот поток оправданий. — То есть все эти годы, когда я брала кредиты, чтобы помочь тебе, когда я работала сверхурочно, когда я выслушивала твои упрёки о том, какая я неблагодарная дочь… Всё это время у тебя были деньги?!
Мама съёжилась на стуле:
— Ты не понимаешь! Это на чёрный день, на старость…
— На старость?! — я почувствовала, как во мне поднимается волна такой ярости, какой я никогда раньше не испытывала. — А моя жизнь? Моё настоящее тебя не волновало? Я себя положила на алтарь твоего будущего, которое ты…»берегла»?
— Но ты же дочь! Ты должна…
— ДОЛЖНА?! — я почти кричала. — Нет, мама. Это ты мне должна. Должна объяснить, почему все эти годы играла на моём чувстве вины. Почему заставляла меня чувствовать себя плохой дочерью, когда сама…
Я осеклась, глядя на сервиз в серванте. Этот сервиз — символ всей нашей жизни. Вечное «храню для особого случая», вечное «а вдруг пригодится».
— Знаешь что, мам? — я подошла к серванту, открыла дверцу. Достала чашку — тонкий фарфор, золотой ободок. Красивая. Пыльная. Мёртвая. — Вот она, вся твоя философия. Всё «на потом», всё «про запас». А жизнь-то проходит. И моя в том числе.
— Таня, ты не понимаешь, — мама встала, протягивая ко мне руки. — В моём возрасте нужна подушка безопасности. Вдруг заболею? Вдруг что случится?
— А что случилось со мной — это ничего? — я поставила чашку на стол, с трудом сдерживаясь, чтобы не грохнуть её. — Знаешь, сколько раз я просыпалась среди ночи от страха, что не потяну очередной кредит? Сколько раз я отказывала себе во всём, чтобы помочь тебе с ремонтом, с лекарствами, с…
— Я просила тебя брать кредиты? — мамин голос стал жёстче. — Я заставляла тебя?
— О да! — я горько рассмеялась. — Ты просто звонила и говорила: «Доченька, мне так стыдно перед людьми… У всех ремонт, у всех дети помогают…» И я, как последняя простушка, велась на эти манипуляции. Потому что ты же мать! Ты же не можешь специально…
— Как ты смеешь! — мама побледнела. — Я всю жизнь…
— Что «всю жизнь»? — перебила я. — Учила меня быть удобной? Правильной? Такой, как надо? А сама всё это время…
Я не договорила. В горле стоял ком, а в голове крутилась одна мысль: сколько лет жизни я потратила, пытаясь соответствовать чужим ожиданиям?
— Уходи, — вдруг тихо сказала мама. — Раз я такая плохая мать…
— Нет, мам. Ты не плохая. Ты просто… трусиха. Всю жизнь копишь на чёрный день, а он уже наступил. Знаешь когда? Когда ты решила, что деньги важнее отношений с дочерью.
Я направилась к выходу. В спину ударило:
— Ты ещё пожалеешь! Вот будешь в моём возрасте…
— Не буду! — я развернулась в дверях. — Не буду такой. Не буду прятать деньги и давить на жалость. Не буду манипулировать родными и прикрываться заботой о будущем. Я буду просто жить. Прямо сейчас.
Последние слова я почти прокричала и вылетела из квартиры. По лестнице сбегала, перепрыгивая через ступеньки, глотая слёзы и задыхаясь от обиды. Но внутри, где-то глубоко, впервые за много лет было удивительно спокойно. Будто лопнул нарыв, который мучил меня всю жизнь.»
А теперь самое сложное — вернуться домой. К мужу и сыну. Что их ждёт дальше? Поймут ли они наконец, что так больше нельзя? И смогу ли я отстоять свое право на нормальную жизнь?
