— Ир, открой. Это я.
Голос за дверью был приглушённым, но узнаваемым. Ирина замерла посреди коридора, на полпути к кухне. Неделю. Ровно неделю она не слышала этого голоса в своей квартире, и тишина казалась целительной, как прохладный компресс на старом ожоге. Она медленно подошла к двери. В её кармане лежал новый ключ, острый, чужой, не похожий на тот, что стирался в связке годами. Она не стала смотреть в глазок. Зачем? Она и так знала, какую картину сейчас увидит.
Она повернула новый, тугой замок. Дверь открылась без скрипа, который она так и не успела заставить его починить. Сергей стоял на пороге, и он был именно таким, каким она его себе и представляла. Не пьяный, нет. Он был слишком умён для такой примитивной тактики. Он был помятым. Тщательно, искусно помятым. Словно художник долго работал над образом покинутого и несчастного человека. Дорогая куртка, которую она подарила ему на прошлый день рождения, была расстёгнута, под ней виднелась футболка, явно не первой свежести. Трёхдневная щетина, которую он так ненавидел, теперь покрывала его щёки, придавая лицу страдальческий вид. А глаза… В глазах была вся скорбь мира, отрепетированная перед зеркалом не один раз.
— Пусти, а? — начал он тихо, заглядывая ей за плечо, в тёплый и теперь уже только её коридор. — Поговорить надо.
Ирина не сдвинулась с места, продолжая телом перекрывать проход. Она молчала, и это молчание было плотнее и тяжелее любой стены. Оно заставляло его продолжать, вываливать всё, что он приготовил.
— Ир, я… У меня проблемы. С деньгами совсем туго. Лёха, у которого я ночевал, сказал, что жена возвращается, попросил съехать. К матери не вариант, ты же знаешь, она меня с ума сведёт через час. Я же не чужой тебе человек, в конце концов. Пусти меня на пару недель, ну пожалуйста. Я на диване в гостиной, мешать не буду. Тихо, как мышь. Пока не найду что-нибудь. Я же на улице не останусь, правильно?
Его монолог был плавен, каждая фраза перетекала в следующую, создавая картину безвыходности и отчаяния. Он давил на все кнопки сразу: на жалость, на чувство долга, на общую память, на страх показаться жестокой. Он ждал реакции: спора, упрёка, вопроса. Чего угодно, за что можно было бы зацепиться и развить диалог в свою пользу.
Но Ирина молчала. Она просто смотрела на него. Не с ненавистью, не с презрением. Она смотрела на него так, как смотрят на уличного актёра, чей перформанс не вызывает никаких эмоций. Пусто. И эта пустота в её глазах выводила его из себя гораздо сильнее, чем если бы она начала кричать и обвинять его во всех грехах. Когда он иссяк, выложив все свои аргументы, она, наконец, произнесла одно-единственное слово.
— Нет.
Оно прозвучало не громко, но абсолютно безапелляционно. Как удар молотка судьи.
Сергей моргнул. Спектакль провалился. Маска скорби начала трескаться, и из-под неё полезло раздражение.
— В смысле «нет»? Ты что, на улицу меня выгонишь? Совсем уже?
Она чуть склонила голову, словно объясняла что-то непонятливому ребёнку. — Это ты себя выгнал, Серёжа. Давно.
Ирина сделала шаг назад и потянула тяжёлую металлическую дверь на себя. Он не успел подставить ногу. Новый замок щёлкнул с оглушительным, окончательным звуком. С той стороны на секунду воцарилась тишина, а затем по железу забарабанили кулаки. Один удар, второй, третий. Грохот отдавался по всему подъезду, заставляя вибрировать стены.
— Открой, я сказал! Дрянь! Ты пожалеешь об этом! Открой дверь!
Удары становились всё яростнее, к ним примешивался отборный, грязный мат, который он обычно приберегал для дорожных разборок. Соседи наверняка уже прильнули к своим глазкам. Ирина не вздрогнула. Она спокойно прошла в комнату, подошла к книжной полке, сняла с неё большие наушники. Включила музыку — громкий, агрессивный рок, который он никогда не переносил. Устроилась в своём любимом кресле, раскрыла книгу. Глухие, яростные удары в дверь превратились в далёкий, приглушённый ритм, который идеально ложился на гитарные риффы. Он был там, снаружи. А она была здесь. И его мир больше не мог дотянуться до её.
Утро было тихим. Оглушительно, непривычно тихим, и это была лучшая музыка, которую Ирина слышала за последние несколько лет. Не было звука работающего в другой комнате телевизора, не было шарканья тапок по пути к холодильнику, не было недовольного кряхтения, потому что кофе оказался недостаточно горячим. Воздух в квартире, казалось, очистился, стал прозрачным и лёгким. Ирина медленно, с наслаждением, сварила себе кофе в турке, вдыхая пряный аромат. Она стояла у окна, держа в руках тёплую чашку, и смотрела, как внизу просыпается город. Впервые за долгое время она чувствовала себя не обитателем, а хозяйкой этого пространства.
Резкий, требовательный звонок мобильного телефона разрезал эту благодать, как скальпель. Ирина даже не вздрогнула. Она знала, что это произойдёт. Второй акт пьесы, режиссёром которой она больше быть не собиралась. На экране высветилось: «Светлана Игоревна». Мать Сергея. Ирина выдержала паузу, делая ещё один глоток, словно набирая в лёгкие воздух перед погружением в мутную воду. Затем провела пальцем по экрану.
— Слушаю.
— Ирочка, здравствуй, дорогая! — Голос на том конце был вкрадчивым, обволакивающим, как тёплый кисель, в котором можно было незаметно увязнуть. В нём не было и намёка на вчерашний скандал, только елейная забота. — Как ты, милая? Как здоровье, работа?
— Здравствуйте, Светлана Игоревна. Нормально, — ровно ответила Ирина, не поддаваясь на предложенный тон.
— Нормально… это хорошо, что у тебя всё нормально, — в голосе свекрови проскользнули первые стальные нотки. Пауза. — А вот у нас не всё нормально. Совсем не нормально. Серёженька вчера у меня ночевал. На раскладушке в коридоре. Пришёл поздно, весь раздавленный, на него страшно смотреть.
Ирина молчала, давая ей выговориться. Она знала, что любая её фраза будет использована против неё.
— Я, конечно, всё понимаю, Ирочка. Молодые, горячие, ссоритесь. Но есть же какие-то пределы? Есть же человеческое отношение? Он же не собака, чтобы его на улицу выставлять посреди ночи! Он муж твой, отец твоих будущих детей! У тебя сердце вообще есть?
Медовая маска слетела, обнажив привычное лицо манипулятора.
— Бывший муж, Светлана Игоревна, — поправила Ирина, и её голос был холоден, как зимнее стекло. — И он взрослый тридцатипятилетний мужчина, который в состоянии сам решить свои бытовые проблемы.
— Проблемы? Да это ты ему создала эти проблемы! — взвилась свекровь. — Он к тебе пришёл как к родному человеку, а ты перед ним дверь захлопнула! Что он тебе сделал такого страшного, чтобы ты с ним так поступала? Ну, загулял пару раз, с кем не бывает? Мужчины, они такие. Ты же женщина, должна быть мудрее, хитрее! Простить, понять… А ты что? Сразу замки менять! Это не по-человечески, Ира!
— По-человечески — это не врать годами в лицо. По-человечески — это уважать человека, с которым живёшь. По-человечески — это не спускать все деньги на своих подруг и развлечения, пока твоя жена думает, как закрыть общие счета, — Ирина чеканила слова, не повышая голоса. Это был не спор, это была констатация фактов.
На том конце провода на несколько секунд повисло тяжёлое молчание. Светлана Игоревна перегруппировывалась для новой атаки.
— Так вот ты какая… Расчётливая. Всё посчитала, всё запомнила. Я-то думала, у моего сына жена, семья, а у него, оказывается, бухгалтер был. Я всегда знала, что ты сухая. В тебе женского тепла нет ни капли. Только твои правила и твои амбиции. Ты не женщина, Ира. Ты калькулятор. Машина бездушная. Мой сын с тобой столько лет мучился!
Ирина ничего не ответила. Она молча дослушала эту тираду, сделала последний глоток остывшего кофе, поставила чашку на подоконник. Затем просто нажала на красную иконку на экране телефона, прерывая поток яда. Телефон лежал на столе молчаливым чёрным прямоугольником. Оружие, которое только что выстрелило впустую. А за окном продолжался обычный, тихий, прекрасный день. Её день.
— За вещами, — голос из домофона был ровным, лишённым всяких эмоций. Словно говорил не бывший муж, а курьер, приехавший забрать ошибочно доставленный товар.
Ирина нажала на кнопку открытия замка, не задавая лишних вопросов. Она не удивилась. После провала первой и второй тактики — давления на жалость и атаки через мать — должен был последовать третий, самый предсказуемый ход. Требование. Он не мог просто исчезнуть, признав поражение. Ему нужно было последнее слово, последний акт унижения, который он ошибочно принимал за победу.
Она ждала его у двери, не присев. Когда он поднялся на этаж, она увидела перемену. Ушла разыгранная скорбь. Перед ней стоял другой Сергей — собранный, выбритый, одетый в чистую одежду. И холодный. Его глаза смотрели с ледяным, колючим спокойствием, которое было куда страшнее его вчерашней театральной ярости. Он держал в руках несколько пустых картонных коробок. Реквизит.
— Я заберу то, что моё, и уйду, — констатировал он, глядя не на неё, а куда-то сквозь неё, на стену коридора.
Ирина молча открыла дверь шире, но сама осталась стоять в проёме, превращаясь в живой барьер. Она не собиралась устраивать ему экскурсию по своей новой жизни.
— Что именно? — её тон был под стать его. Деловой, почти протокольный.
— Коробка с дисками и приставкой в шкафу. Мои зимние ботинки. Кофеварка.
Он произнёс последнее слово с особым нажимом. Кофеварка была её подарком ему на годовщину. Дорогая, с кучей функций, которыми он почти не пользовался, но очень гордился. Этот жест не был желанием вернуть себе полезную вещь. Это был плевок в прошлое, попытка обесценить её подарок, её внимание.
Ирина развернулась и, не сказав ни слова, прошла в коридор. Она вернулась через минуту, держа в руках пыльную коробку с логотипом игровой приставки. Она молча протянула её ему. Он принял коробку, заглянул внутрь, проверяя содержимое с преувеличенной дотошностью.
— Ботинки, — напомнил он, не поднимая глаз.
Она снова скрылась в квартире и вынесла пару массивных зимних ботинок. Поставила их на коврик у порога. Не бросила, а именно поставила. Аккуратно, как ненужный предмет интерьера, который выставляют для нового владельца.
— И кофеварка, — повторил он, словно она была глухой. Его начинало раздражать её спокойствие. Он рассчитывал на скандал, на споры о том, кто что покупал. Он хотел услышать: «Я же тебе её подарила!», чтобы бросить в ответ что-то едкое. Но она не давала ему этого шанса.
Она скрылась на кухне. Было слышно, как она отключает прибор от сети, как с журчанием сливает остатки воды. Через минуту она появилась с блестящим хромированным агрегатом в руках.
— Забирай, — сказала она всё тем же ровным голосом. — Она мне только мешала на столешнице. Слишком громоздкая.
Это был точный, выверенный удар. Она не просто отдала вещь, она лишила её всякой ценности, превратив дорогой подарок в обузу, от которой она рада избавиться. На скулах Сергея заходили желваки. Он поставил коробку на пол и взял кофеварку.
— Ещё моя серая толстовка. Она была в комоде, в спальне.
Это был предлог, который она ждала. Коробки и ботинки можно было вынести. Но теперь он требовал доступа вглубь квартиры. В святая святых — спальню. Он хотел пройтись по своей бывшей территории, посмотреть, что изменилось, вдохнуть воздух, который больше ему не принадлежал.
— Жди здесь, — отрезала Ирина.
— Я сам возьму, — его голос стал жёстче. — Я не собираюсь ждать, пока ты будешь рыться в вещах. У меня нет на это времени.
Он сделал шаг вперёд, намереваясь обойти её. Но она не сдвинулась. Они стояли так близко, что могли чувствовать тепло друг друга. Воздух между ними трещал от едва сдерживаемой ненависти. Это было противостояние двух воль, и Ирина знала, что если уступит сейчас, он воспримет это как слабость.
— Хорошо, — неожиданно произнесла она, отступая на шаг вглубь квартиры. — Иди. Бери.
Она впустила его. Но это не было капитуляцией. Это был переход на новый уровень. Она позволила ему войти в крепость, но сама стала надзирателем. Он прошёл мимо неё в гостиную, и она двинулась следом, держась в паре метров позади. Каждый его шаг по паркету отдавался в тишине гулким эхом. Он шёл, демонстративно медленно, оглядываясь по сторонам, и в его взгляде читалось презрительное любопытство. Он искал следы разрухи, признаки её тоски. Но квартира была идеально чистой, светлой и какой-то чужой для него. Это бесило его ещё больше. Он зашёл в спальню, и она остановилась в дверном проёме, скрестив руки на груди, молчаливым стражем наблюдая за каждым его движением.
— Нашёл, — бросил он через плечо, вытаскивая из недр комода потёртую серую толстовку.
Ирина, стоявшая в дверном проёме, молча кивнула. Миссия была выполнена. Предлог исчерпан. Теперь он должен был развернуться и уйти. Но он не спешил. Вместо того чтобы направиться к выходу, он медленно повернулся и обвёл спальню долгим, оценивающим взглядом. Его глаза задержались на её рабочем столе у окна.
Это было её новое святилище. Место, которое он никогда не понимал и подсознательно презирал. Стол, заваленный чертежами, эскизами, стопками плотной бумаги. Он пах карандашной стружкой, краской и свежими идеями. Это была её территория, её будущее, которое она выстраивала без него.
Сергей сделал несколько шагов к столу, и Ирина напряглась. Он небрежно бросил свою толстовку на кровать и протянул руку не к вещам, которые могли бы принадлежать ему, а к самому большому листу ватмана, на котором была почти законченная визуализация интерьера. Его пальцы скользнули по плотной бумаге, словно он оценивал её качество.
— А ты всё рисуешь свои картинки, — в его голосе не было вопроса, только констатация с лёгким оттенком насмешки. Он поднял лист, поднёс его ближе к свету, склонил голову набок, изображая критика на выставке. — Кафе какое-то? Смело. Очень… ярко. Думаешь, кто-то за это заплатит?
Это был удар, рассчитанный с хирургической точностью. Он не тронул ни одной вещи. Он не повысил голоса. Он целился не в прошлое, а в будущее. В её веру в себя, в её талант, в её хрупкую, только-только обретённую профессиональную уверенность.
— Положи на место, — голос Ирины был тихим, но в нём впервые за всё это время прорезался металл.
Он проигнорировал её. Перевёл взгляд на другой эскиз, где была проработка деталей бара.
— Я всегда говорил, что у тебя слишком бурная фантазия. Летаешь где-то в облаках. Помнишь, ты хотела открыть свою студию? Мы даже смеялись. «Ирина Сергеевна, великий дизайнер». Звучит, конечно. Но жизнь, Ира, она немного сложнее, чем эти твои эскизы. Здесь нужны связи, хватка, деньги. А не просто умение карандашиком чиркать.
Он говорил это спокойно, почти по-дружески, но каждое слово было пропитано ядом. Он пытался затащить её обратно в то болото, из которого она так отчаянно выбиралась. В мир, где она была просто его женой, мечтательницей с милым хобби, а не специалистом с амбициями. Он хотел растоптать её мечту, потому что больше ничего другого у неё отнять не мог.
И в этот момент лёд внутри Ирины треснул. Но из-под него хлынула не растерянность или обида, а чистая, концентрированная, белая ярость. Она больше не была спокойным наблюдателем. Она была хозяйкой, чью территорию оскверняют.
Она пересекла комнату двумя быстрыми шагами, вырвала листы из его рук так резко, что край бумаги больно резанул ему по пальцам. Он отдёрнул руку, удивлённо глядя на неё. Лицо Ирины изменилось. Пропала холодная маска, пропала усталость. На неё смотрела абсолютно чужая, решительная и опасная женщина.
— Я тут подумал, может, ты мне всё же дашь второй шанс? Я бы назад домой перебрался, да и помог бы тебе с твоими рисульками? А, Ир?
— Нет, милый мой! Больше и ноги твоей не будет в моей квартире! Живи, где хочешь, у матери, у друзей, которых ты так любишь, но не тут! Хватит!
Её голос не дрожал. Он звенел от силы, заполняя собой всё пространство. Она схватила его за рукав дорогой куртки и с неожиданной для её хрупкого вида силой потянула к выходу. Он опешил от такого напора, инстинктивно делая шаги назад. Она не кричала больше, она действовала. Она вытолкала его из спальни, через гостиную, в коридор. Он споткнулся о коробку, которую сам же принёс.
— Да ты что, с ума сошла?! — взревел он, пытаясь высвободить руку.
Но она уже распахнула входную дверь. Она выпихнула его на лестничную площадку, и он, не удержав равновесие, грузно впечатался в стену напротив. Следом за ним на пол полетела его серая толстовка, а потом и картонная коробка с приставкой. Она не разбилась, только глухо стукнулась об пол.
Дверь захлопнулась. Дважды провернулся ключ в новом замке.
Ирина осталась стоять посреди коридора, тяжело дыша. В руках у неё были её спасённые чертежи. Она посмотрела на них, потом на запертую дверь. Не было ни слёз, ни сожаления. Только выжженное поле на месте их прошлого и огромное, пустое, чистое пространство для будущего. Сражение было окончено. Окончательно…
