никитаПосле похорон мужа, Людмила, тихая учительница на пенсии, никак не могла прийти в себя. Не от горя – к горю она, как ни странно, была готова. Скорее, от какой-то звенящей пустоты, поселившейся в доме. Будто вместе с тихим скрипом закрывающейся за мужем двери ушла и часть её самой.
Алексей, старший сын, успешный риелтор с отлаженными деловыми манерами, заявился на третий день после поминок. Лицо скорбное, но взгляд цепкий – сразу видно, приехал не только скорбь разделить. Алина, младшая дочь, тихая и незаметная, как тень, уже несколько лет жила с матерью после неудачного брака, хлопотала по дому, готовила, стараясь окружить мать заботой.
Разговор зашёл о наследстве, как неизбежное послесловие к любой смерти. Людмила, честно говоря, мало что в этом понимала. Знала только, что квартира, в которой они жили последние лет двадцать, оформлена на неё. Муж, ещё при жизни, как-то обмолвился, что так будет спокойнее.
– Мам, ну ты же понимаешь, – начал Алексей, разливая себе крепкий чай, – квартира… это, конечно, хорошо. Но надо смотреть правде в глаза. Ты одна, пенсионерка. А у меня семья, дети.
Людмила молчала, помешивая свой остывший чай. Сердце вдруг кольнуло недобрым предчувствием.
– Алине, – Алексей покосился на сестру, которая тихонько нарезала бутерброды на кухне, – ну, Алине и так есть где жить. С тобой же. Правильно я говорю?
Алина вздрогнула и поставила тарелку на стол, не поднимая глаз. Людмила почувствовала, как внутри нарастает волна холодного гнева.
– Квартира моя, – тихо сказала она, стараясь сохранить спокойствие. – И пока я жива, это мой дом.
– Ну, кто спорит-то? – Алексей развел руками, изображая миролюбие. – Никто не спорит. Просто… надо же смотреть вперёд. Ты же не вечная.
Вечером того же дня, когда сумерки сгустились за окном, а в квартире повисла тягучая тишина, нарушаемая лишь тихим тиканьем часов, зазвонил телефон. Алина взяла трубку, и Людмила услышала её сдавленный, полный слез голос.
– Мам… это… Алексей звонил. – Алина всхлипнула. – Он… он сказал, чтобы мы собирали вещи. Сказал, что квартира его… и чтобы мы убирались…
Сердце Людмилы рухнуло куда-то вниз, оборвалось. «Как же так? Как родной сын может быть таким…»
Следующие несколько дней превратились в кошмарный сон. Людмила пыталась дозвониться до Алексея, надеясь на какое-то недоразумение, ошибку. Но сын был непреклонен, словно каменная стена.
– Мам, ну чего ты упрямишься? – говорил он раздраженно в телефонной трубке. – Ты своё отжила. Тебе в деревню к тётке надо ехать, свежим воздухом дышать. Алина… ну, Алина пусть сама о себе думает. Взрослая девка. Хватит ей на чужой шее сидеть.
– Алексей! – голос Людмилы дрожал от негодования. – Это мой дом! Твой отец хотел, чтобы я и Алина здесь жили!
– Папа много чего хотел, – цинично усмехался сын. – Но документы говорят сами за себя. Квартира на тебе? Ну и живи пока. Но рано или поздно всё равно придётся решать. А я не собираюсь ждать у моря погоды.
Людмила чувствовала себя загнанной в угол. Она, учительница с сорокалетним стажем, честный и порядочный человек, вдруг столкнулась с такой наглой, неприкрытой жадностью от собственного сына. Она не понимала, как такое возможно.
Алина ходила по квартире как тень, постаревшая и осунувшаяся. Каждый звонок телефона заставлял её вздрагивать. Они обе жили в состоянии постоянного напряжения, словно ожидая удара.
Однажды вечером Алексей приехал сам. Вошёл в квартиру, не разуваясь, прошёл в гостиную, осматриваясь как хозяин.
– Я, кстати, с юристами консультировался, – будничным тоном сообщил он, усаживаясь в отцовское кресло. – У меня есть все шансы оспорить наследство. Если ты не хочешь по-хорошему, будет по-плохому. Суд, экспертизы… тебе же хуже будет.
Людмила смотрела на сына, и сердце сжималось от боли и разочарования. Неужели это тот маленький мальчик, которого она когда-то качала на руках, пела колыбельные? Где он, её Лёшенька? Перед ней сидел чужой, жесткий и расчетливый человек.
– Ты… ты меня не знаешь, Алексей, – прошептала Людмила, собрав последние силы. – Ты не знаешь, на что я способна, когда дело касается моих детей.
Алексей только усмехнулся в ответ. Он был уверен в своей победе.
Через несколько дней в дверь позвонили. На пороге стоял Алексей с каким-то угрюмым мужчиной в строгом костюме.
– Мам, это мой юрист, – объявил Алексей, бесцеремонно вторгаясь в квартиру. – Он принёс кое-какие бумаги. Предупреждение, так сказать.
Людмила выпрямилась, собравшись с духом. Внутри, несмотря на страх, росла какая-то странная решимость. Она смотрела на сына и вдруг увидела не только его жадность, но и какую-то старую, затаенную обиду, боль, которая долгие годы разъедала его изнутри.
– Я знаю, почему ты так себя ведёшь, Алексей, – тихо сказала Людмила, глядя сыну прямо в глаза. – Ты всегда считал, что я тебя меньше любила, что больше внимания Алине уделяла. Помнишь, как ты говорил, что тебе всё самому приходилось пробивать, а Алину я всегда жалела?
Алексей вздрогнул, словно от неожиданного удара. Юрист, стоявший рядом, непонимающе переводил взгляд с матери на сына.
– Ты не понимаешь, мам, – пробормотал Алексей, отводя глаза. – Это не так…
– Нет, Алексей, это именно так, – Людмила говорила спокойно, но в голосе звучала сталь. – Ты всегда был сильный, самостоятельный. Я гордилась тобой. И помогала, как могла. Забываешь, кто тебе на первую квартиру деньги давал? А Алине всегда нужна была моя поддержка. Она у меня девочка ранимая, чуткая. Ей тяжелее приходилось.
Людмила вздохнула и посмотрела на Алину, стоявшую рядом, бледную и испуганную. Обняла её за плечи.
– И знаешь что, Алексей? – Людмила снова повернулась к сыну. – Я вот тут подумала… насчёт квартиры. Ты прав, рано или поздно решать придётся. И я решила. Я напишу завещание.
Алексей оживился, на лице появилась самодовольная улыбка. Юрист тоже подался вперёд, готовый записывать.
– Вот и правильно, мам, – сказал Алексей примирительно. – Так будет честно. Пополам, как положено.
– Нет, Алексей, – Людмила покачала головой. – Не пополам. Я завещаю квартиру… моей внучке, дочери Алины. Внучке останется.
В повисшей тишине было слышно только, как тикают часы. Лицо Алексея вытянулось, побледнело, потом налилось багровой краской. Челюсти сжались. Юрист откашлялся, словно подавившись воздухом.
– Мама! Ты что такое говоришь?! – прорычал Алексей, вскакивая с кресла. – Ты… ты с ума сошла? Это же… это несправедливо!
– Справедливость… – тихо повторила Людмила. – Ты говоришь о справедливости, Алексей? А где была твоя справедливость, когда ты хотел нас с Алиной на улицу выгнать? Где была твоя справедливость, когда ты мать родную судом пугал?
– Но… но это же мои деньги! Ну, то есть… папины! Я имею право!
– Право… – Людмила покачала головой. – Право – это не всегда справедливость, Алексей. А справедливость… она не в деньгах и квартирах. Она в поступках. В любви и поддержке. А этого ты, сынок, как видно, не понимаешь.
Алексей молчал, пытаясь переварить услышанное. В глазах плескалась ярость и бессилие. Он понял, что проиграл. Мать переиграла его, одним простым и неожиданным ходом лишив его всего, на что он так рассчитывал.
– Да чтоб вы… – выплюнул Алексей сквозь зубы, не находя других слов. Хлопнул дверью так, что стёкла в серванте задрожали, и вылетел из квартиры, как пробка из бутылки.
Алина стояла, прижавшись к матери, и плакала. Но это были слёзы облегчения. Слёзы освобождения. Она обняла мать крепко-крепко, словно боясь отпустить.
– Мамочка… спасибо… – шептала она, уткнувшись лицом в её плечо. – Спасибо тебе за всё.
Людмила гладила дочь по волосам, чувствуя, как тяжелый камень падает с её души. Больно, конечно, что так всё получилось с сыном. Больно, что родная кровь оказалась важнее человеческих отношений. Но она сделала то, что считала правильным. Справедливым.
Она посмотрела в окно, на темнеющее небо, и вздохнула. «Семья… – подумала она. – Семья – это не кровные узы. Семья – это поступки. Это те, кто рядом, когда тебе плохо. Это те, кто поддержит и не бросит. А всё остальное… шелуха».
Людмила прижала к себе дочь крепче. Теперь у них всё будет хорошо. Они вдвоем. И это – главное.