Она не любит зеркала́

У Лены в доме нет зеркал. Ну разве что одно карманное в косметичке (на всякий случай). Лена их не любит. Ведь именно они правильно показывают время. Нет, не часы, как принято думать, а зеркала.

Машка-Птица, единственная, кто иногда заходит к Елене Васильевне, поначалу удивлялась:

— А как ты красишься?

— А я не крашусь.

— Ну а причесываешься как?

— Расческой. Мне для этого мое отражение не нужно.

Машка качает головой: непорядок. Самой Птице зеркала ох, как нужны. Она мнит себя королевой красоты. Хотя все остальные считают Машку деревенской дурочкой. Лена сначала удивлялась: почему дородную Машку прозвали Птицей. Нет в ней ничего птичьего.

— Потому что синяя! Знаешь, у Метерлинка? Писатель такой есть. Во! Он книгу написал «Синяя птица», — как-то объяснила Машка. — Но на синюю я обижаюсь. Они ведь на что намекают? На то, что Пашка меня до синяков лупит. Не такая уж я дурочка! А против Птицы я ничего не имею. Даже красиво.

***

Машка иногда удивляет Елену Васильевну. Вроде ума невеликого, а сколько в ней всего понамешано. Вечером, бывает напьется ее Пашка до зеленых чертей. Маша, конечно, пилить его начинает. Ругаются так, что хоть святых выноси. Иногда дело до рукоприкладства доходит.

А утром Птица встает, замазывает синяки тональником «Балет». Густо, словно штукатурку кладет. Потом поверх «Балета» «рисует себе лицо». Ну и завершающий штрих — прическа.

Плойка у Машки не работает, она греет ее на плитке. Опасное занятие — сколько раз Машка обжигала себе уши и лоб. Но красота требует жертв!

Елена Васильевна называет Машкин стиль — деревенским шиком. Птица не обижается. Она вообще странная. Метерлинка вот знает. Откуда?

— Мама в детстве читала, — рассказывает Машка. — Она вообще много мне чего читала. А потом уехала. Я долго обижалась, а потом поняла: нечего ей было здесь ловить с папашей моим, светлая ему память. Мне бы тоже стоило уехать, да вот прошляпила я свой шанс. Все откладывала: страшно в никуда срываться-то. Да и кому я в городе нужна? Там пробивные, головастые в цене. А я… Ну сама знаешь, как меня называют. Школу и ту со скрипом окончила. Здесь, конечно, болото, но зато свое, родное.

— А мама? Она что, тебя не навещала даже?

Птица качает головой, выстраданные кудряшки задорно вздрагивают. Совсем не подходяще для такого разговора.

— Ты понимаешь, Лена, я ведь сама ее видеть не хотела. Да и отец бы ее прибил, если бы она только сунулась. Не простил он ее. Вспоминал, только когда выпьет: «Ш***ва продажная, мамка твоя! Ведь в любви клялась, ребятенка вон родила! Тебя, Машка. А потом началось: «Я здесь деградирую, Вова, а ты спиваешься!» Д.ура! Это я сейчас спиваюсь, а тогда огурцом был. Отговорки это все. Уже тогда вертихвостка д.раная присмотрела новенького мужика себе! Меня не обманешь! В общем так, Машка, даже если вдруг твоя маманька одумается и приедет, на порог ее не пускай. А на меня нарвется — так я ее поленом в лоб встречу!» Выговорится он вот так, а потом плачет злыми слезами, меня на улицу гонит, чтобы не видела…

— Ну ты же говоришь, что простила ее потом. Чего же к ней не поехала? — Елена Васильевна понимает, что это уже неважно, но не может не спросить.

— Да ведь я только недавно и простила. Когда ехать куда-то можно было — обида во мне кипела. За папку, за себя, за жизнь нашу беспросветную. — Машка вздыхает. — А потом и охоты уже не было. Живет где-то чужая тетка, а может, и не живет уже. Какая мне разница. Поздно что-то менять. Жизнь-то к закату своему ползет. А папкина и вовсе закончилась. Ладно, Лена, хватит грусть-тоску разводить. Пора мне в магазин наведаться, пока Пашка не проснулся. А то встанет с больной головой, бузить начнет. Деньги он за шабашку получил, так что теперь пирует! Принесу ему холодненького на поправку, может, и обойдется без скандала. Неохота себе хороший день портить.

Птица встряхивает головой, кудряшки в очередной раз подпрыгивают — теперь вовремя.

— Да что же у тебя зеркала-то нет нормального? Ну, неси свой огрызок, хоть одним глазком на себя взгляну. Вдруг тушь потекла? Все из-за тебя! Разворошила воспоминания. Аж глаза на мокром месте.

Елена Васильевна приносит Птице зеркальце, та морщится, но берет, смотрит на себя придирчиво, остается довольна:

— Хорошая тушь. Хоть и дешевая! Светка отдала, она дорогую не отдаст. Ну да мы не гордые. Говорит, ей она глаза щиплет. А мне ничего не щиплет. Чего там у меня на голове? Нормально все? Лена, добром прошу, заведи ты хоть одно зеркало. Что же у тебя за бзик-то такой!

Птица уходит. Елена Васильевна ловит себя на мысли, что она ей почему-то завидует. Мир Машки гораздо ярче, чем мир самой Лены. Столько в нем всего: не соскучишься точно. А в мире Елены Васильевны даже зеркал нет. Потому что она не хочет видеть, как бежит время!

***

«От чего ушла, к тому и пришла», — думает Елена Васильевна. И это правда. В юности она тоже не любила зеркала. Только причина была другая. Лена была страшненькая. Очкастая, с мышиным хвостиком, невзрачная. В детстве это было не слишком важно, а вот в юности…

У подружек началась любовь. Лена тоже хотела любви: свиданий, ночных разговоров по телефону. Она даже проверяла: дотянется ли провод от их аппарата до ее комнаты. Мобильников тогда не было. Провод дотягивался, только Лене не с кем было говорить, спрятавшись за закрытой дверью.

Но тогда у нее была надежда — в шестнадцать лет она сделает операцию, снимет эти треклятые очки и засияет.

Наконец это свершилось. Лена и представить не могла, что будет так непросто. Наркоз местный, лампа светит прямо в глаз, зафиксированный расширителем, состояние обморочное, что-то говорят врачи, чем-то позвякивают. Жутко. Но она держалась. «Невелика плата за грядущую любовь», — думала она.

***

Может, Лена и не слишком изменилась для других, но зато изменилась для себя. Словно вместе с очками сняла с себя неуверенность. Сняла и получила то, что давно хотела: внимание.

И лет шесть она была вполне довольна жизнью. А потом на ее пути появился Дима, а с ним пришла и любовь. Ох, не того Лена ждала от этой самой любви. Она-то думала, что любовь — это счастье, романтика, красота. Но нет. Оказалось, любовь — это боль, слезы, бессонные ночи и сигареты одна за другой. И нет там никакой красоты. Есть ревность, злость и обида. А счастья совсем на донышке.

— Не того ты выбрала! — поставила диагноз мама.

— Не того, — согласилась Лена. — Но как забыть, не знаю.

А забыть и правда было невозможно. Дима, казалось, издевался над ней, глумился, играл. Пропадал неделями, а потом возвращался и Лена, обещавшая себе, что больше никогда… Снова таяла и прощала.

— Это не любовь, это болезнь! — говорила мама.

— Неизлечимая, — соглашалась Лена.

Но однажды он ушел навсегда, так она тогда думала. Шли месяцы, и вроде отгорело все, вылилось слезами, растаяло сигаретным дымом… «Он женился», — сказали доброжелатели. Лена даже не дрогнула.

— Ну что же, счастья ему! Я тоже замуж собираюсь! — Соврала.

Наверное, затем, чтобы не выглядеть такой жалкой.

***

Хотя не так уж и соврала. Нашелся жених. Вернее, он был, просто Лена его не замечала. Ну крутится рядом какой-то Леха, комплименты иногда говорит, вроде как и несерьезно. А вот когда осталась одна у разбитого корыта, поняла, что вовсе и не просто так он рядом. А для того, чтобы плечо подставить, воды принести, слезки вытереть, в любви признаться и предложение сделать.

И Лена согласилась, хоть и не любила. Просто назло Димке, назло всем!

— Так нельзя, — сказала мама. — Ты же его не любишь.

— Я никого не люблю! — ответила тогда Лена. — Что же мне теперь, одной оставаться? Не хочу.

— Пожалей парня.

— А меня кто пожалеет? Да и что ужасного-то я делаю? Многие живут без любви, и ничего.

***

Многие, может, и живут, а вот у Лены не получилось. Не сложилась семья у них с Алексеем. Два чужих человека в одной постели.

— Ленка, я сына хочу, — говорил он.

— Потом, — отзывалась она.

Лена не хотела от Лехи ни сына, ни дочку. Она хотела уйти. Но он ее опередил.

— Не могу я так больше! Думал, что у тебя стерпится-слюбится. Подожду, вытяну семью один пока. Дам тебе время. Но не вышло! Давай заканчивать этот театр.

Они развелись. И вот тогда Лена слетела с катушек. Пила каждый вечер, не хуже мужа Машки-Птицы. Бывало, что утром встать не могла. С работы за прогулы поперли. Думала: «Пропади оно все пропадом!» Мама тогда спасла ее, удержала на краю.

— Ты у меня одна, не смей себя гробить! — сказала и заплакала.

Лене тогда стало так стыдно, прямо до пунцовых щек: «И правда, какая же я тряпка. О себе забыла, о матери, Лехе несколько лет жизни испоганила. А теперь еще и отрава эта. Все — больше ни глотка. Пока не поздно, будем свою жизнь в порядок приводить. Нет мужика, и не надо! Некоторые вон покалеченные, в инвалидном кресле, и то живут! И умеют быть счастливыми».

И она уцепилась за мамину протянутую руку, выбралась из трясины, сумела. Гордость свою в темный угол задвинула. Отцу позвонила — он давно с ними не жил. Лена от него всегда открещивалась: «Выбрал не нас, пусть на себя пеняет». Даже на мамино: «Не выбрасывай ты отца из жизни» внимания не обращала.

А вот теперь вспомнила. Работа нужна, а у папы скромный бизнес имеется: пара-тройка ларьков у метро. Авось поможет. Отец, конечно, обрадовался:

— Сто лет не виделись. Порадовала. Найдем тебе работу! Торговать умеешь? Научим.

Жизнь вошла в колею, побежала тихо-ровно. Пусть мужика в Лениной жизни нет, зато есть мама. Пусть работа ничего особенного — зато стабильная.

***

И вот, когда Лена уже почти полюбила свою жизнь, Дима вновь появился на ее пороге. Мятый, жеванный, битый этой самой жизнью:

— Привет, Ленка, гостей принимаешь?

И она его впустила!

— У тебя, гляжу, все по-старому. Даже живешь все там же. Я, честно говоря, не очень надеялся тебя застать. Шел наугад. Думал, ну прогонят, если я не по адресу. А тут ты: все в той же квартире, все такая же. Даже и не постарела почти. Сколько мы не виделись?

— Десять лет…

— Десять лет? А у тебя ничего, похоже, не меняется. Я вот и жениться дважды успел. И развестись один раз. Второй на подходе. Не везет мне с женщинами. Все какие-то не те попадаются. Жадные, злые, вероломные. Не то, что ты была! Знал бы тогда… А может, еще не поздно? Рискнем, может, старое вспомнить?

«Нет!» — возопил разум. Но сердце его не услышало.

— Давай попробуем, — сказала Лена.

Он поселился у нее. Не к бывшей же Лену вести. У самого Димки тоже некуда: там мать, брат старший. А у Лены с мамой две комнаты на двоих. Поместятся как-нибудь.

После Диминого развода они поженились. Без помпы, без пафоса. Тихонько расписались и зажили семьей.

— Ты знаешь, что он пьет? — однажды спросила мама.

— Выпивает иногда.

— Нет, Лена — именно пьет! Гляди, тебя за собой утащит. Один раз я тебя вытянула, второго раза может и не быть.

— Ну и не надо. Ты мне помогла, а я ему помогу, — сказала Лена.

И она пыталась. Жизнь стала похожа на безумные американские горки. Димка напивался и буянил, потом трезвел, плакал и обещал исправиться. Просил Лену не бросать его. И она верила, клуша. Прятала бутылки, выливала, кодировала Диму. На некоторое время воцарялся покой, но потом все летело к чертовой бабушке. И жизнь неслась в тартары.

Почему она не ушла от него раньше? Любила! Несмотря на жалость матери, невзирая на собственную усталость, наплевав на все! Она просто не могла без него. И хоть все вокруг называли эту любовь болезнью. Вылечиться Лена не могла. Очень долго не получалось.

Детей они, конечно, не родили. Куда уж там. Потом умерла мама. Время летело, а Лена все билась за Димку. Без надежды на победу, без веры в будущее. Может, все так бы и продолжалось. Но Дима сам поставил точку в этой бесконечной гонке.

— Надоело мне, Ленка! Что ты надо мной квохчешь, как наседка, что ты мне душу мотаешь? Любишь — люби! Но дай жить, как я хочу. Мне уже лет-то сколько! Полтинник скоро, а ты все с выдуманным врагом борешься! Не так уж много я и пью. Работаю. Пусть охранником, но у нас любой труд в почете. Денег больше хочешь, так надо было за кошелек замуж выходить! Дай ты пожить спокойно, а то уйду! Есть у меня куда! Не одна ты женщина на белом свете. Не перевелись еще те, что ценят простого рабочего мужика!

«А ведь и правда — скоро полтинник! — осознание этого, как обухом ударило. — И что у меня есть? Да ничего! Хочет идти, пусть идет!»

— Есть куда? Значит, уходи! — Заставила себя сказать.

— А ты?

«Жалеет он меня, что ли? Да пошел он к лешему со своей жалостью!» — откуда-то вылезла запоздалая злость.

— А я жить буду. Квартиру эту продам, куплю другую — поменьше, сдавать стану. А сама в деревню уеду. Обрыдло мне здесь все! Покоя хочу! Уходи, Дима. Кончились силы мои. И здоровье кончилось, и нервы, и любовь, наверное, тоже.

Он такого не ожидал. Привык, что Лена всегда рядом. Всегда поможет, всегда спасет. Но не в этот раз. Она просто устала. Сколько ей там осталось? Двадцать лет, может, меньше. Пусть дни больших свершений прошли. Но на жизнь-то время осталось.

***

Она сделала все, как хотела. Продала квартиру, купила студию, нашла домишко в деревне. Не слишком далеко от города. Со старой работы уволилась. Осточертело!

И зажила в одиночестве. Именно тогда она и выбросила все зеркала. Потому как в них отражалась уже не Лена, а уставшая, постаревшая Елена Васильевна. Потому что каждый взгляд на эту тетку средних лет рождал мысли о профуканной жизни.

Друзей не заводила — ни к чему они ей. Только вот Машка-Птица прибилась, пожалела, видать, одинокую тетку. Да и поболтать она любит. Обычно Елена Васильевна ее слушала вполуха. А вот сегодня задумалась — Машку вон тоже жизнь била, да так, что впору лапки сложить. Она их и сложила в каком-то смысле. Но вот за собой следить не перестала. Даже жизни умудряется радоваться. Хотя вроде нечему.

Лене, конечно, такая радость, как у Птицы, не нужна. Наелась по самое некуда. Но ведь жить-то надо. А для этого нужно встряхнуться, вернуть зеркала на место, видеть и принимать все свои морщинки. Выходить куда-то помимо огорода. Можно подработку найти какую-то. Пусть и получает она деньги от сдачи жилья. Но ведь денег много не бывает. Да и не в них дело. Будет повод стряхнуть с себя пыль. Она ведь собиралась жить, столько, сколько ей осталось. Пора!

Источник

Понравилась статья? Поделиться с друзьями:
Добавить комментарий

;-) :| :x :twisted: :smile: :shock: :sad: :roll: :razz: :oops: :o :mrgreen: :lol: :idea: :grin: :evil: :cry: :cool: :arrow: :???: :?: :!: