никитаПустые пакеты из-под капельниц громко шуршали в руках Андрея, когда он спускался по лестнице. Звук отражался от стен подъезда, напоминая шелест осенних листьев – точно таких же, какие сейчас кружились за окном, царапая стекло острыми краями. Желтый свет лампочки в подъезде выхватывал из полумрака облупившуюся краску на стенах и темные разводы от протечек. Мусоропровод давно не работал, но Андрей был этому даже рад – прогулка до контейнера во дворе давала возможность хоть ненадолго сбежать от удушающего запаха лекарств и тяжелого дыхания умирающей матери.
На площадке между этажами его перехватила соседка Валентина Петровна – маленькая, суетливая, в неизменном цветастом халате. Она прижимала к груди пакет с молоком, будто защищаясь.
— Как там Нина Михайловна? — спросила она, понизив голос до шепота, словно боясь спугнуть что-то. — Я вчера слышала, как «скорая» приезжала…
— Всё хуже, — Андрей попытался улыбнуться, но вышла только усталая гримаса. Он провел рукой по небритому подбородку. — Врачи говорят, счет идет на дни. Может, даже часы.
— Господи, царствие небесное… — Валентина Петровна торопливо перекрестилась. — А Леночка-то твоя… не приедет? Я давеча с Марией Степановной говорила, она сказала, что видела её фотографии в этих, как их… в социальных сетях. Такая успешная стала, в Лондоне живет…
— В Лондоне, — эхом отозвался Андрей, чувствуя, как внутри поднимается глухое раздражение. — Да, очень успешная. Настолько успешная, что даже пять минут не может найти, чтобы матери позвонить.
— Ну как же так… — всплеснула руками соседка. — Родная мать все-таки…
— Вот именно, — процедил Андрей сквозь зубы. — Родная. Только для Лены это, похоже, пустой звук.
— А ты настаивай! — Валентина Петровна схватила его за рукав. — Позвони ей прямо сейчас! Скажи – мать умирает! Как она может…
— Я звонил, — оборвал её Андрей. Его голос звенел от сдерживаемой ярости. — Раз двадцать звонил. Знаете, что она ответила? «У меня важная презентация, не могу её отменить. Вышлю денег на лекарства.»
— Деньги… — Валентина Петровна покачала головой. — Что деньги… Тут ведь…
— Вот именно – что деньги, — Андрей резко дернул плечом, высвобождаясь. — Извините, мне нужно идти. Скоро медсестра придет капельницу менять.
Андрей дернулся, как от удара. Зайдя в квартиру, он машинально взглянул на старую фотографию в маминой спальне – единственное, что осталось от сестры. Елена в выпускном платье, счастливая, с большим букетом роз. Пальцы сами собой сжались в кулаки. Эти розы до сих пор каждый год появлялись в их палисаднике, упрямо пробиваясь сквозь неухоженную почву, словно немой укор.
Мать снова металась в бреду, шепча имя дочери. Андрей достал телефон.
— Алё, — голос Лены был раздраженным. — Андрей, я же просила не звонить в рабочее время.
— Просила, — его голос стал жестче. — А я просил приехать. Хотя бы на день.
— Опять начинаешь? — В трубке послышался звон чашки. — Я же объяснила – у меня важные встречи, я не могу всё бросить.
— Важные встречи? — Андрей почувствовал, как дрожит рука. — А помнишь, как мама не спала ночами, когда ты болела? Как последние деньги тратила на твои кружки и репетиторов?
— Не начинай эту песню! — голос Лены сорвался. — Ты прекрасно знаешь, почему я уехала!
— Знаю, — Андрей прикрыл глаза. — Из-за отца. Но его давно нет. А мама…
— А мама что? — перебила Лена. — Где она была, когда он приходил пьяный? Когда бил посуду? Когда… — её голос дрогнул. — Когда запирал нас в чулане?
— Лена, она боялась не меньше нашего, — Андрей провёл рукой по лицу. — Помнишь, как она прятала нас у соседей? Как потом плакала, обрабатывая твои синяки?
— Помню! — в голосе сестры звенели слёзы. — Помню, как она говорила: «Потерпите, он изменится». Но он не менялся! И она не менялась!
— Она изменилась, — тихо сказал Андрей. — После того, как выгнала его. После того, как начала ходить к психологу. Ты просто этого не видела.
— Не хочу видеть! — отрезала Лена. — У меня теперь другая жизнь. Успешная. Без… без всего этого.
— Без матери, значит? — Андрей почувствовал, как внутри что-то обрывается. — Знаешь, что она делает каждое утро? Идёт в палисадник. К твоим розам. «Леночкины любимые», говорит. А теперь даже до окна дойти не может…
— Прекрати! — голос Лены сорвался. — Прекрати давить на жалость!
— Это не жалость, — процедил Андрей. — Это долг. Она твоя мать.
— Долг? — В трубке что-то разбилось. — А где был её долг защищать нас? Где был её долг быть матерью тогда, когда мы в ней нуждались?
— Она просит прощения, — прошептал Андрей. — Каждый день просит.
— Поздно, — отрезала Лена. — Я создала новую жизнь. И не собираюсь возвращаться в прошлое.
Короткие гудки ударили по ушам. За окном шелестел ветер, раскачивая куст роз. Последние бутоны никак не хотели раскрываться, словно чувствуя приближение холодов.
Следующие три месяца превратились в бесконечную череду капельниц, уколов и бессонных ночей. Андрей звонил сестре каждый день. Иногда она сбрасывала вызов. Иногда отвечала короткими сообщениями: «Занята», «На совещании», «Вышлю деньги».
А потом случилось то, чего они все боялись. Нина Михайловна ушла тихо, во сне, словно не желая беспокоить сына даже своей смертью. В последний момент её губы шевельнулись, будто пытаясь произнести имя дочери.
А через неделю на пороге квартиры появилась Елена. Цокот её каблуков по лестнице Андрей узнал сразу – такой же решительный и резкий, как и она сама. Сестра замерла на пороге – стильная, уверенная в себе, с дорогой сумкой через плечо. От неё пахло дорогими духами, этот запах неуместно врезался в застоявшийся воздух квартиры, всё ещё хранивший запах лекарств и болезни.
— Я приехала решить вопрос с наследством, — заявила она с порога, снимая солнечные очки и оглядывая обшарпанные стены прихожей.
Андрей молча смотрел на сестру. В безупречном макияже, с идеальной укладкой – она казалась инородным телом в этой квартире, где каждая вещь ещё помнила прикосновения материнских рук.
— Знаешь, — медленно произнёс он, — мама до последнего дня ждала тебя. Даже в бреду звала.
— Я не за этим приехала, — Елена поморщилась, словно от зубной боли. — Давай без драмы. Просто обсудим раздел имущества.
— Ты опоздала, — тихо сказал он.
— Что значит опоздала? — она шагнула вперёд, каблуки гулко стукнули по паркету. — Я имею право на свою долю. По закону.
— По закону? — Андрей почувствовал, как внутри поднимается волна гнева. — А какой закон определяет, сколько ночей нужно просидеть у постели умирающей матери? Сколько раз нужно вызвать скорую? Сколько часов провести в очередях за лекарствами?
— Не начинай, — Елена взмахнула рукой. — Я присылала деньги.
— Деньги? — он резко развернулся и пошёл в спальню матери. Елена, помедлив, двинулась за ним.
Комната выглядела нежилой – накрытая покрывалом кровать, задёрнутые шторы. Только на тумбочке всё ещё стояли часы, монотонно отсчитывающие время в пустоте.
— Знаешь, что она держала под подушкой до последнего дня? — Андрей выдвинул ящик тумбочки и достал помятый конверт. — Твоё последнее письмо. Десятилетней давности. Она перечитывала его каждый вечер, пока могла держать в руках.
Елена отступила на шаг, её безупречная маска дрогнула. В комнате вдруг стало слишком душно.
— И ещё кое-что, — Андрей достал потрёпанный альбом. — Все твои открытки из-за границы. Все фотографии из интернета, которые я мог найти. Она просила распечатывать их, складывала здесь… Говорила: «Доченька у меня такая красавица стала.»
— Прекрати, — голос Елены дрогнул. — Просто прекрати.
— Суд уже вынес решение, — продолжил Андрей, захлопнув альбом. — Квартира полностью переходит мне как единственному человеку, заботившемуся о маме последние годы. Вот, — он протянул ей бумаги, — можешь ознакомиться.
— Ты… ты всё подстроил! — Елена отшатнулась от документов, словно от змеи. — Воспользовался ситуацией! Манипулировал ею!
— Манипулировал? — Андрей горько рассмеялся. — Чем, Лена? Тем, что был рядом? Тем, что держал её за руку, когда она задыхалась от боли? Тем, что слушал, как она в бреду просит у тебя прощения?
— Замолчи! — крикнула Елена, зажимая уши руками.
— Нет, сестра, — его голос стал тише. — Это ты замолчала. Десять лет назад. Это ты использовала свою свободу, чтобы забыть о нас. А я использовал своё время, чтобы быть рядом.
В повисшей тишине было слышно, как за окном шелестят опадающие листья. Где-то вдалеке сигналила машина, жизнь текла своим чередом, равнодушная к их драме.
Елена открыла было рот, но не нашла слов. На её идеально накрашенных ресницах заблестели слёзы. Развернувшись на каблуках, она почти выбежала из комнаты. Её шаги по паркету звучали как удары хлыста.
— Лена, — окликнул её Андрей, когда она уже была в дверях. — Она любила тебя. До последнего вздоха.
Но сестра уже не слышала. Входная дверь захлопнулась с глухим стуком, и в квартире снова воцарилась тишина, нарушаемая только тиканьем старых часов.
На следующее утро Андрей вышел в палисадник. Холодный воздух обжёг лёгкие, в горле встал ком. Розовый куст стоял голый – последние цветы осыпались, устилая землю бледно-розовыми лепестками, словно прощальными записками.
Из соседнего подъезда вышла Валентина Петровна.
— Андрюша, — окликнула она его. — Я вчера видела… Лена приезжала?
— Да, — он сжал в руке садовые ножницы. — За наследством.
— Господи, — старушка перекрестилась. — А я всё думала – может, одумается? Может, хоть на могилку придёт?
— Не придёт, — Андрей начал методично обрезать сухие ветки. Каждый щелчок ножниц отдавался в висках. — У неё новая жизнь. Без нас.
— Как же так можно? — Валентина Петровна покачала головой. — Родную мать…
— Валентина Петровна, — перебил её Андрей, — помните, как мама говорила про эти розы?
— Помню, милый, — старушка вытерла набежавшую слезу. — «Леночкины любимые». Каждое утро здесь возилась, даже когда уже еле ходила. Всё причитала: «Вот Леночка приедет, а у меня для неё розы цветут…»
Андрей молча кивнул, продолжая работать ножницами. Сухие ветки падали к его ногам, как обрезанные нити прошлого.
— А что теперь с кустом будет? — спросила соседка.
— Весной здесь будут другие цветы, — он выпрямился, оглядывая проделанную работу. — Может быть, пионы. Мама их тоже любила. Говорила, они как жизнь – сначала закрытые, колючие, а потом раскрываются, и такая красота…
Валентина Петровна хотела что-то сказать, но осеклась, увидев его лицо. Тихо вздохнув, она направилась к своему подъезду. Андрей остался один.
Порыв ветра взъерошил его волосы, принося запах приближающейся зимы. В кармане куртки что-то зашуршало – мамино письмо, то самое, последнее. Он достал конверт, провёл пальцем по выцветшим чернилам. Андрей не стал говорить сестре, что там было написано: «Прости меня, доченька. За всё прости. Я всегда любила тебя. Знаю, что не имею права просить, но так хочется увидеть тебя хоть раз. Посмотреть, какой красавицей ты стала. Обнять тебя. Может быть, когда-нибудь ты поймёшь, что мать, как и эти розы, может меняться. Может научиться быть лучше, пусть и слишком поздно…»
Андрей аккуратно сложил письмо и убрал обратно в карман. Небо над головой постепенно светлело, словно стирая границу между серыми облаками и робкой синевой. Ветер подхватил опавший лепесток и унёс его ввысь, туда, где утреннее солнце уже пробивалось сквозь тучи, обещая новый день.
В этот момент где-то вдалеке раздался гудок поезда – протяжный, тоскливый, как крик улетающих птиц. Андрей поднял глаза к небу, провожая взглядом исчезающий лепесток. Может быть, когда-нибудь он долетит и до Лены. Может быть, она тоже научится прощать. Ведь даже самые колючие бутоны однажды раскрываются.