Для Анны её квартира была не просто квадратными метрами. Это был монумент. Памятник её жизни, её упрямству, её одиноким победам. Пятнадцать лет ипотеки. Пятнадцать лет она была «Анечкой, которая вечно на работе». Пятнадцать лет она отказывала себе в отпусках, в новых платьях, в легкомысленных тратах, которые так легко позволяла себе её младшая сестра Вероника.
Каждый вечер, приходя домой, Анна совершала один и тот же ритуал. Она закрывала за собой дверь на два оборота, прислонялась к ней спиной и на несколько секунд замирала, вдыхая запах своего дома. Запах покоя, чистоты и молотого кофе. Это была её крепость. Её тихая гавань. В свои сорок два она добилась главного, о чём мечтала с детства, – у неё был свой угол. Место, где никто не скажет ей, что она «опять не в настроении», не упрекнёт в усталости и не потребует быть кем-то другим.
Поэтому, когда в один из таких вечеров в её крепости раздался звонок от матери, а потом на пороге возникла и она сама, взволнованная и решительная, Анна почувствовала, как под ногами начинает дрожать земля.
Аня, беда у нас, – без предисловий начала Людмила, проходя на кухню и садясь за стол, как будто это она здесь была хозяйкой. – Вероничку нашу муж-проходимец на улицу выставил! Развёлся и всё себе забрал, представляешь?
Анна молча поставила чайник. Она знала, что «муж-проходимец» пять лет содержал её неработающую сестру, оплачивая её капризы, которые Вероника называла «поиском себя».
Она ко мне переехала, – продолжала мать, – но ты же знаешь мою однушку… Мы там как сельди в бочке. Вероничка вся извелась, плачет целыми днями, у неё же душа тонкая, не то что у тебя…
Анна почувствовала, как внутри закипает глухое раздражение. Эта фраза – «не то что у тебя» – преследовала её всю жизнь. Она была сильная. Она была удобная. Она была «рабочая лошадка», в то время как Вероничка была «хрупким цветком».
И что ты предлагаешь? – спросила Анна, уже догадываясь, к чему идёт разговор.
Людмила посмотрела на неё так, будто говорила о самом очевидном на свете.
Ну как что? Вероничке с дочкой жить негде. А у тебя двушка. Пустая, можно сказать, ты же одна. Ты ей свою квартиру отдашь, а сама… ну, снимешь пока что-нибудь. Или к нам переезжай, в тесноте, да не в обиде.
Чайник засвистел, оглушительно и пронзительно. Анна смотрела на мать, и на секунду ей показалось, что она ослышалась. Что это какая-то чудовищная, злая шутка.
Мама. Ты сейчас серьёзно?
Аня, ну не начинай! – недовольно поджала губы Людмила. – Родная сестра в беде! Ей сейчас нужнее!
Отдай квартиру! Вероничке нужнее!
Эта фраза, сказанная не просительно, а требовательно, как приказ, ударила Анну под дых. Не просто квартиру. Отдай свою жизнь. Отдай пятнадцать лет своего труда. Отдай свою мечту. Отдай свою крепость. Потому что «Вероничке нужнее».
Нет, – сказала Анна тихо, но так, чтобы не осталось сомнений. – Я не отдам свою квартиру.
Мать посмотрела на неё, как на предательницу.
Я так и знала, – прошипела она, вставая. – Вся в отца, эгоистка! Ничего, мы ещё поговорим! Я на тебя жизнь положила, а ты…
Дверь за ней хлопнула, оставив Анну в оглушительной тишине её дома. И она впервые поняла, что стены её крепости не такие уж и прочные. Их собирались взять штурмом.
Началась осада. Психологическая атака велась по всем фронтам. Мать звонила каждый день. Сначала она кричала, обвиняя Анну в чёрствости и неблагодарности. Потом переходила на слёзы, рассказывая, как Вероничка «тает на глазах» в её тесной квартире.
Ты спишь в своей хоромине, а сестра на раскладушке мается! Как у тебя сердце не болит?
Когда и это не работало, в ход шла тяжёлая артиллерия – чувство вины.
Я ночей не спала, вас растила! Всё для вас! А ты мне нож в спину!
К атаке подключилась Вероника. Она присылала жалобные СМС: «Анечка, ну как же мы? Мне так плохо, я есть не могу. Неужели тебе меня совсем не жалко?».
Потом начали звонить родственники. Тётя из Саратова, двоюродная сестра из Подмосковья. Все с одной и той же песней, которую явно продиктовала мать: «Аня, ты старшая, ты должна быть мудрее», «Аня, это же сестра, кровинушка», «Аня, не гневи Бога, надо помогать близким».
Анна чувствовала себя так, будто на неё натравили стаю собак. Она перестала брать трубку с незнакомых номеров, вздрагивала от каждого уведомления на телефоне. Её крепость превратилась в тюрьму. Она была одна против всех.
Однажды вечером, в полном отчаянии, она полезла на антресоли за старым фотоальбомом и наткнулась на пыльную коробку из-под обуви. В ней лежали её школьные дневники. Она села на пол, открыла один из них. Тетрадка в клеточку, исписанная угловатым подростковым почерком.
«15 октября. Мама опять накричала, что я эгоистка, потому что не отдала Веронике свою новую кофту. А мне её папа перед отъездом подарил. Вероника её растянет. Теперь кофта у неё. Мама сказала, что я должна делиться. Но почему всегда только я?»
«3 ноября. Мечтаю, что когда-нибудь у меня будет своя комната. С настоящей дверью и замком. Чтобы никто не мог войти и взять мои вещи. Я буду много работать, выучусь и куплю себе квартиру. Маленькую, но свою. И никого туда не пущу».
Анна сидела на полу в коридоре своей большой, светлой, своей квартиры и плакала. Она плакала не от жалости к себе нынешней. Она плакала по той девочке, у которой отбирали кофты, игрушки, мечты. Той девочке, которую всю жизнь убеждали, что её чувства и желания – второсортны. Что она должна, обязана, призвана служить другим.
Она вытерла слёзы. И что-то внутри неё, что-то мягкое, податливое, привыкшее уступать и просить прощения, вдруг закалилось и стало твёрдым, как сталь. Хватит. Довольно. Та девочка выросла. И она купила себе квартиру с замком. И она больше никому не позволит её отобрать.
Развязка наступила в субботу. Анна как раз вернулась из магазина, когда увидела у своего подъезда мать и Веронику. Рядом с ними стояло несколько картонных коробок. Сердце ухнуло и замерло.
А вот и ты! – радостно-фальшиво воскликнула мать. – А мы тебя ждём! Давай, открывай, поможешь Вероничке вещи занести.
Они пошли за ней по лестнице, как конвоиры. Вероника молчала, виновато опустив глаза. Мать же, наоборот, была полна энтузиазма, будто они пришли на новоселье.
Анна молча открыла дверь. Прошла в квартиру. Мать с Вероникой, подхватив коробки, вошли следом.
Так, эту коробку с посудой давай на кухню, – деловито скомандовала Людмила. – А с вещами – в большую комнату. Вероничка пока там поживёт.
Это было последней каплей. Точкой невозврата. Наглость, которая переполнила чашу её многолетнего терпения.
Анна медленно повернулась. На её лице не было ни злости, ни истерики. Только ледяное, всепоглощающее спокойствие.
Поставьте коробки на пол, – сказала она тихо.
Мать осеклась, удивлённо глядя на неё.
Никто, – отчеканила Анна каждое слово, – никуда не переезжает.
Она посмотрела сначала на сестру.
Вероника. Тебе тридцать три года. У тебя есть руки, ноги, голова. Иди и найди себе работу. Хватит жить за чужой счёт.
Потом её взгляд переместился на мать.
А ты, мама… Ты говорила, что положила на меня жизнь. Это неправда. Ты положила на меня обязанность заботиться о твоей любимице. Так вот, я слагаю с себя эти полномочия. Это моя квартира. Я платила за неё пятнадцать лет, пока ты отправляла Вероничке деньги на новые платья и салоны красоты. Шоу окончено.
Она подошла к двери, открыла её настежь и посмотрела на ошеломлённых женщин.
Вон.
Мать смотрела на неё, не веря своим ушам. Её лицо побагровело.
Да как ты смеешь!.. Родной матери!..
Вон, – повторила Анна, не повышая голоса. И добавила, глядя матери прямо в глаза: – И ключ от моей квартиры, мама, будь добра, положи на тумбочку в прихожей.
Это было всё. Людмила поняла, что проиграла. В ярости она сорвала с общей связки ключ, с силой бросила его на тумбочку. Металл звякнул о дерево – громко, окончательно.
Неблагодарная! – выкрикнула она уже с площадки. – Чтобы ноги твоей в моём доме не было! Ты мне больше не дочь!
Вероника молча, как тень, выскользнула за ней.
Анна закрыла дверь. Закрыла на два оборота. Прислонилась к ней спиной. И не заплакала. Она сделала глубокий вдох и почувствовала не горе, не одиночество, а огромное, пьянящее облегчение. Будто с её плеч сняли неподъёмный груз, который она тащила всю свою жизнь.
На следующий же день она поменяла замки.
Несколько месяцев она жила в полной тишине. Ни звонков. Ни сообщений. И эта тишина была целебной. Она заполнила пустоту, которую оставляли после себя вечные требования и упрёки.
А потом ей позвонила двоюродная сестра.
Ань, привет. Ты как? Я тут такое узнала… Вероника-то наша на работу устроилась! В салон красоты администратором. Представляешь? Говорят, даже старается. А Людмила всем жалуется, какая у неё старшая дочь бессердечная, родную сестру на улицу выгнала. Но ты не слушай…
Анна улыбнулась.
Я и не слушаю. Спасибо, что позвонила.
Она положила трубку, подошла к окну и посмотрела на огни вечернего города. Проклятия матери не сбылись. Она не стала несчастной. Она впервые за сорок два года своей жизни стала свободной. И она, наконец, была по-настоящему дома. В своей крепости, которую она отстояла.
