Вчера я опять проиграла Ирке. В смысле, не проиграла с ней в покер или там в «Монополию», а проиграла ей в жизнь, если так можно сказать. Вот и сегодня сижу, щёлкаю бешено калькулятор — пересчитываю свой скудный бюджет на следующую неделю, а телефон звенит, пиликает сообщениями. Вот, кого ни попадя, и все со своими приветами-просьбами, а тут ещё и Ирка. Ирка — это моя сестра старшая, которая всегда выглядит так, будто только что вышла из салона: волосы в пепельный блонд, ногти — маникюр недельной свежести, губы подтянуты модным филлером.
— Светуль, спасай! — говорит трубка голосом Ирки.
Спасай. Ну да, конечно, спасай. У Ирки всегда так: то спасай, то помогай, то «я сейчас сдохну, если ты не…» Что там на этот раз? Муж опять в командировку уехал и некому с детьми посидеть? Или давление скакнуло, таблетки выпила, а теперь ей кажется, что сердце останавливается? Или, может, платье к юбилею подруги купила, а оно как-то странно село, и теперь нужно мчаться в магазин менять, а деток девать некуда?
— Чего у тебя? — буркаю в трубку, а сама знаю, что всё равно соглашусь. Потому что я всегда соглашаюсь.
— Ой, ты прямо как наждачкой по лицу! — Ирка тут же переходит в атаку, но голос сладкий, тягучий. — У тебя там дела важные какие-то?
Ирка всегда так. У неё дела — это ДЕЛА, капитально. А у меня — так, мелочь, суета, можно перешагнуть и забыть. Моя подработка копирайтером после пар — не считается. Мой недоделанный реферат по истории экономических учений — вообще дичь. Даже мой маленький, просто крошечный счёт в банке — пылинка по сравнению с тем, сколько Ирка выложила за свой новый айфон.
— Да вообще ничего такого, — вру я, захлопывая ноутбук. — Так, по мелочи. Что у тебя?
— Девчонки хотят в ТЦ. Карманные им выдала, пусть потратят, порадуются. А у меня с Кириллом разговор серьёзный намечается, сама понимаешь.
Я не понимаю. Какой ещё разговор у них с Кириллом? Они же вроде помирились в прошлый четверг, когда он ей привёз эти дурацкие тюльпаны три сотни штук. Или они снова поссорились? Непонятно, да и неважно. У них всегда так: то война, то мир, то снова война. А между боевыми действиями — маленькие племянницы, которых надо куда-то девать.
— Пирожные в «Кондитерской» сейчас скидка! — радостно сообщает Ирка, как будто это всё объясняет.
— А мама? — задаю глупый вопрос, очень глупый, потому что мама давно уже не подключается к воспитанию Иркиных детей. У неё своя жизнь, она говорит, что «отработала родительское», а теперь хочет «для себя пожить».
— У неё этот её… курс… мозгоправ… как его, тьфу, короче, какая-то там медитация, — отмахивается Ирка. — Светуль, ну что тебе стоит? Два часа всего. Им просто погулять, потратить карманные, мороженое пусть поедят. Ты же их любишь!
Вот это «просто» — фирменное Иркино слово. У неё всё просто: просто забери из сада, просто посиди часик, просто отведи на танцы, просто объясни почему молоко скисает, просто купи им что-нибудь вкусненькое, просто, просто, просто…
— Ладно, — я сдаюсь после пятиминутного препирательства, которое ни к чему не приводит, кроме как к обвинению, что я бездетная эгоистка, которая даже с племяшками не может провести время по-человечески.
— Я в час у тебя их выгружу. Сразу на маршрутке и в ТЦ, — командует Ирка, и не успеваю я вставить новое возражение, как она уже отключилась.
Я смотрю на телефон, как будто он мне что-то объяснит. Потом иду на кухню и делаю себе кофе — крепкий и горький, без сахара. Такой, чтобы взбодриться и чтобы, может быть, в этот раз суметь сказать «нет», когда Ирка привезёт своих девчонок, и у них окажется, как обычно, слишком много карманных денег и слишком мало понятия о том, что такое «нельзя».
Я не то чтобы не люблю племянниц. Я их люблю. Просто иногда думаю: вот кончу наконец институт, получу нормальную работу и уеду куда-нибудь, где меня никто не найдёт. И буду там жить-поживать, и никто не будет просить меня «просто сделать то» или «просто съездить туда».
А пока я варю кофе и думаю, что сказать Соньке, когда она в сотый раз спросит, почему у меня нет парня, и как объяснить маленькой Тасе, что нет, мама на этот раз не дала мне денег на подарки, и что у тёти Светы нет золотой карточки, с которой можно снимать деньги бесконечно, как в волшебной сказке.
Часы на стене показывают половину первого. Ирка приедет через полчаса, и можно спорить на мою стипендию, что она опоздает минимум на сорок минут.
Ирка, конечно, опоздала. Не на сорок минут, а на все пятьдесят. Прикатила на своём лексусе, который ей муж купил после очередной большой ссоры. Выгрузила девчонок и умчалась, даже не заглушив мотор. Бросила на ходу: «Буду поздно, часам к восьми позвоню», — как будто это нормально, как будто у меня нет своих планов на вечер.
Сонька, старшая, молча кивнула мне, не отрываясь от телефона. Одиннадцать лет, а уже смотрит на мир как уставшая от жизни сорокалетняя тётка. Только ногти накрашены розовым, детским лаком, от которого почему-то становится особенно грустно.
— Привет, Сонь, куда пойдём? — я пытаюсь вытянуть из неё хоть какую-то реакцию.
— Мне всё равно, — бурчит она, листая ленту в телефоне.
Тася, шестилетка, совсем другая. Прыгает вокруг меня, дёргает за рукав, тараторит без умолку:
— Тётя Света, а мне мама тыщу рублей дала! Целую тыщу! Я себе куплю… я ещё не решила… может, заколки, а может, мороженое. Или и то, и другое. А можно мне сразу два мороженых?
У меня в кошельке на всю неделю три тысячи. Я стипендию получила два дня назад, оплатила комнату, купила макароны, гречку и яйца. Остаток — моя зарплата за редактуру трёх дипломов. А тут шестилетка с тысячей на мороженое и заколки.
До ТЦ доехали на маршрутке. Тася всю дорогу прыгала, Сонька демонстративно смотрела в окно и вздыхала. Когда мы зашли в огромный стеклянный куб торгового центра, девчонки наконец-то оживились. Они потащили меня сразу к фудкорту, и я не стала сопротивляться. Хоть бургер съем нормальный, не домашнюю лапшу.
Тася взяла двойную порцию мороженого с сиропом, вафлями и шоколадной стружкой. Сонька — молочный коктейль и картошку фри. Я — самый дешёвый бургер из меню. Сели за столик, и тут Тася вдруг говорит:
— А папа нам на выходных новые планшеты купил! Мне розовый, а Соньке фиолетовый.
— У вас же вроде уже есть планшеты, — я вспомнила их прошлогодние подарки на Новый год.
— Те старые, — Сонька снисходительно закатила глаза. — Папа сказал, что это компенсация за то, что он не может с нами жить.
Вот как это называется — «компенсация». А я-то думала, что детям нужны внимание и любовь, а не дорогие гаджеты. Но что я понимаю, я ведь не мать.
После фудкорта пошли в магазин косметики. Сонька купила две помады и тени. Тася — набор детской косметики с блёстками и запахом клубники. Потом зашли в магазин со всякими безделушками, где Тася накупила брелоков и наклеек, а Сонька — чехол для телефона с каким-то мультяшным героем.
— Тебе нравится? — спросила я у Соньки, когда она расплачивалась за чехол.
— Да, прикольный, — буркнула она, но в глазах я заметила что-то вроде благодарности за то, что я спросила её мнение.
Мы шли к выходу, когда Тася внезапно замерла, уставившись на витрину магазина игрушек.
— Смотри! — она дёрнула меня за руку. — Это же Единорожик Радужный! Я такого хочу!
В витрине стоял огромный плюшевый единорог, весь в блёстках и с радужной гривой. Ценник был не виден, но я догадывалась, что стоит эта штука как мой недельный бюджет.
— Тась, давай только посмотрим, ладно? — я попыталась быть мягкой. — Ты уже потратила все свои деньги.
— Но я хочу его! — Тася моментально надула губы. — Пойдём посмотрим!
Ладно, подумала я, просто посмотрим и уйдём. Ничего страшного.
Мы зашли в магазин. Единорог оказался ещё больше, чем казался с витрины, — почти с саму Тасю ростом. И стоил он, разумеется, двенадцать тысяч.
— Он такой мягкий! — Тася гладила игрушку, прижавшись к ней щекой. — Тётя Света, купи мне его, пожалуйста!
— Тася, ты уже потратила все свои деньги, — я попыталась говорить спокойно. — Мы договаривались, что ты тратишь только то, что дала тебе мама.
— Но я его очень-очень хочу! — её голос стал громче и капризнее.
— В следующий раз, хорошо? Попросишь маму или папу.
— Нет! Я хочу сейчас! — она повысила голос ещё громче, и продавщица посмотрела в нашу сторону.
Сонька стояла чуть поодаль, снимая нас на телефон. Я заметила, как она ухмыльнулась, словно знала, что сейчас произойдёт.
— Тася, мы уходим, — я твёрдо взяла её за руку. — В следующий раз.
— Тогда я его просто возьму! — она вдруг схватила единорога и направилась к выходу.
Я опешила на секунду, а потом бросилась за ней. Догнала у самого выхода и выхватила игрушку.
— Так нельзя делать, Тася! Это воровство, — сказала я, возвращая единорога на место.
И тут началось.
И тут началось.
Тася рухнула на пол, как подкошенная. Сначала я подумала, что ей плохо — сердце на секунду замерло. Но нет. Это была истерика, отрепетированная, как в театре.
— Отдай! Это мой единорог! — завизжала она так, что у меня зазвенело в ушах. — Я хочу его! Хочу-хочу-хочу!
Люди вокруг застыли, глядя на нас. Кто-то с любопытством, кто-то с осуждением. Продавщица растерянно переводила взгляд с меня на Тасю.
— Тася, прекрати, — я попыталась говорить тихо и спокойно, как советуют все эти статьи про детские истерики. — Мы не можем его купить. У нас нет столько денег.
— Врёшь! — заорала она ещё громче. — У тебя есть карточка! Мама сказала, у всех взрослых есть карточки с деньгами!
Я видела, как Сонька, стоя в сторонке, снимает всё на телефон. На её лице застыла странная полуулыбка — не злорадная, а какая-то тусклая, словно она смотрела привычное кино.
— Тася, пожалуйста, встань, — я наклонилась к ней.
И тут она сделала то, от чего у меня похолодело внутри.
— Помогите! Я её не знаю! Она хочет меня украсть! — завопила Тася, отползая от меня. — Помогите! Позовите мою маму!
Ступор. Оцепенение. Секунда полной тишины, а потом — шепот вокруг, косые взгляды, кто-то тянется к телефону, кажется, вызвать охрану.
— Тася, прекрати немедленно, — мой голос сорвался. — Я твоя тётя. Ты же знаешь меня.
— Не знаю! Не знаю! — она колотила ногами по полу. — Отпустите меня! Я хочу к маме!
Сонька наконец соизволила подойти.
— Это её тётя, — сказала она продавщице скучающим тоном. — Они всегда так.
— Уведите ребёнка, пожалуйста, — процедила продавщица, бросая на меня взгляд, в котором читалось: «Не умеешь воспитывать — не заводи».
Я попыталась взять Тасю за руку, но она снова заорала и отдёрнулась.
— Тася, — мой голос стал жёстче, чем я хотела, — либо ты сейчас встаёшь и мы спокойно уходим, либо я звоню маме и говорю, что больше никогда с вами не погуляю.
Угроза подействовала. Она притихла, посмотрела на меня исподлобья, шмыгнула носом для пущего эффекта и медленно поднялась.
— Я всё маме расскажу, — буркнула она.
— Я тоже, — ответила я.
Сонька, убирая телефон в карман, сказала: — Я уже отправила.
Домой мы ехали в тишине. Тася демонстративно сидела в другом конце маршрутки, изображая обиженную принцессу. Сонька снова уткнулась в телефон. А я смотрела в окно и чувствовала, как внутри поднимается что-то тяжёлое и горькое.
Когда мы зашли в квартиру к Ирке, она сидела на кухне, листая ленту в телефоне. На столе стояла открытая бутылка вина. Никаких следов «серьёзного разговора с Кириллом».
— Ну как погуляли? — спросила она, не поднимая головы.
— Прекрасно, — я скинула куртку. Девчонки убежали в свою комнату. — Особенно когда твоя младшая закатила истерику в магазине игрушек и орала, что я её похищаю.
Ирка хмыкнула и отпила из бокала. — А, это. Да, видела. Сонька скинула. Забавно получилось.
— Забавно?! — я почувствовала, как что-то внутри щёлкнуло. — Ты считаешь забавным, что твой ребёнок орёт на весь магазин, что её похищают? Что люди смотрят на меня как на преступницу?
— Ой, ну не драматизируй, — поморщилась Ирка. — Она маленькая. Ты взрослая. Могла бы и уступить.
— Уступить? — я не верила своим ушам. — Купить игрушку за двенадцать тысяч?
— Ну, ты сама виновата, — Ирка пожала плечами. — Зачем повела её в магазин игрушек, если не собиралась ничего покупать? Тем более, это же Единорожик Радужный, она о таком три месяца мечтает.
— Я не водила её в магазин игрушек. Она сама туда пошла. И мы договаривались, что она тратит только свои деньги.
— Света, ей шесть лет! — Ирка закатила глаза, как будто я сказала величайшую глупость. — Какие договорённости? О чём ты? Просто купила бы игрушку — и не было бы истерики.
И вот тогда я увидела это. Ясно, словно вспышка. Проблема не в Тасе. Не в Соньке. Проблема — в Ирке. В моей сестре, которая всегда идёт по пути наименьшего сопротивления. Которая не воспитывает своих детей, а просто позволяет им всё. И ждёт, что другие тоже будут им всё позволять.
— Знаешь что, — я говорю тихо, но внутри всё кипит, — я ухожу.
— Да ладно тебе, не обижайся, — Ирка делает глоток вина. — Посидим, поболтаем. Я пиццу заказать хотела.
Но я уже надеваю куртку. Молча. Не объясняя. Мне больше не хочется ничего объяснять.
— Эй, ты чего? — в голосе Ирки появляется лёгкое беспокойство. — Света, да ладно тебе. Ну подумаешь, поорала девчонка. Все дети так делают.
— Нет, Ир, не все, — я уже у двери, рука на ручке. — Только те, кому это позволяют.
И я выхожу. Закрываю за собой дверь — не хлопая, просто закрываю.
На улице моросит мелкий дождь. Я иду, не разбирая дороги, и только через квартал понимаю, что плачу. От обиды? От злости? От усталости? От всего вместе.
Сажусь на лавочку в скверике, ту самую, где мы с Иркой в детстве ели мороженое, когда мама давала нам деньги «на сладкое». Тогда Ирка всегда покупала мне дополнительную порцию, потому что была «старшая и должна заботиться». Куда всё это делось?
Вытираю слёзы и понимаю, что мне на самом деле легче. Словно отцепила от себя что-то тяжёлое, что тянуло вниз. И дело даже не в Ирке, не в племянницах. А во мне. В том, что я так долго позволяла им садиться мне на шею. В том, что всегда соглашалась на очередное «просто сделай».
Достаю телефон. Три пропущенных от Ирки. Перезванивать не буду. Вместо этого открываю календарь и блокирую следующую субботу. «Библиотека. Подготовка к экзамену». Потом воскресенье. «Кофе с Леной». Потом следующие выходные.
Я не перестану любить своих племянниц. Я буду покупать им подарки на дни рождения. Буду приходить в гости — иногда. Но больше не буду нянькой, жилеткой, банкоматом и боксёрской грушей в одном лице. Я выхожу из этой роли.
Телефон снова звонит. Ирка. Я сбрасываю звонок и отправляю сообщение: «Я не сержусь. Просто больше не могу быть твоим запасным выходом каждый раз, когда тебе неохота заниматься детьми. Позвони, когда будешь готова это обсудить».
Сижу так ещё минут пять. Потом встаю и иду домой. К учебникам, недописанному реферату и своей маленькой, но своей жизни.
Дождь прекратился. И слово «просто» больше не звучит у меня в голове. Потому что нет ничего «простого» в том, чтобы растить детей. И нет ничего «простого» в том, чтобы наконец научиться говорить «нет». Но именно с этого «нет» и начинается настоящая взрослость.
