— Михаил Петрович, там какая-то женщина к вам пришла, — соседка Клавдия Семёновна заглянула в дверь с таким видом, будто принесла похоронку.
Он поднял глаза от чертежа — заказчик требовал переделать проект гаража третий раз подряд. Сердце ёкнуло, хотя он давно ждал этого визита.
— Понятно, — кивнул он. — Спасибо, что предупредили.
Светлана стояла на лестничной площадке, привалившись к стене. Худая, с жёлтым лицом, в старой куртке, которую он когда-то покупал ей на день рождения. Пять лет назад.
— Привет, папа, — она попыталась улыбнуться, но получилось больше похоже на гримасу.
— Здравствуй, Света.
Они смотрели друг на друга, и Михаил Петрович вспомнил, какой красивой была его дочь. До замужества, до Андрея, до того, как всё покатилось под откос.
— Можно войти? — спросила она, и в голосе прозвучала такая неуверенность, что он невольно отступил в сторону.
Светлана прошла в квартиру, огляделась. Всё осталось по-прежнему: мебель, которую они привезли из деревенского дома, фотография мамы на серванте, Катины рисунки на стенах.
— Где Катя? — спросила она.
— В художественной школе. Потом к Максиму пойдёт, домашнее задание делать.
— А-а… — Светлана кивнула и села на диван, не снимая куртки. — Он ещё за ней ухаживает? Хороший парень, я помню.
Михаил Петрович налил чай, поставил на стол печенье. Руки дрожали — он этого не ожидал. Обычно дочь являлась с требованиями, с криками, с обвинениями. А сейчас сидела тихо, как провинившийся ребёнок.
— Света, что случилось?
Она подняла на него глаза, и он увидел в них страх. Настоящий, животный страх.
— Папа, я хочу лечиться.
Слова повисли в воздухе. Михаил Петрович поставил чашку, боясь расплескать чай.
— Лечиться?
— Я нашла клинику. Там есть программа реабилитации. Три месяца. Дорого, конечно, но… — она замялась. — Я продала мамину цепочку. Ту, золотую. Помнишь?
Он помнил. Вера Николаевна получила эту цепочку в подарок на серебряную свадьбу. Носила только по праздникам, берегла как зеницу ока.
— Зачем ты это сделала?
— Мне нужны были деньги на первый взнос. Остальное я хочу у тебя попросить. Займу. Отдам потом, когда начну работать.
Михаил Петрович встал, подошёл к окну. Во дворе играли дети, кричали, смеялись. Нормальные дети из нормальных семей, у которых мамы не пьют, а папы не мечтают о том, чтобы дочери не существовало.
— Сколько раз ты уже лечилась, Света?
— Это другое. Это серьёзная клиника, там психологи работают, группы поддержки…
— Сколько раз? — повторил он, не оборачиваясь.
— Папа, пожалуйста. Я правда хочу. Мне надоело так жить.
Он обернулся и увидел, что она плачет. Не театрально, как раньше, когда выпрашивала деньги, а тихо, безнадёжно.
— Света, а если не поможет? Что тогда?
— Поможет. Обязательно поможет.
Дверь хлопнула, и в прихожей послышались знакомые голоса. Катя и Максим вернулись раньше обычного.
— Дедушка, мы… — Катя замерла на пороге гостиной, увидев мать.
— Катенька! — Светлана вскочила, протянула руки к дочери. — Моя девочка, как ты выросла!
Катя не двинулась с места. Смотрела на мать внимательно, изучающе, как смотрят на картину в музее.
— Мама, — сказала она ровным голосом. — Что тебе нужно?
— Катя! — Михаил Петрович хотел одёрнуть внучку, но она покачала головой.
— Дедушка, я уже не маленькая. И я имею право знать, зачем она пришла.
Светлана опустила руки, села обратно на диван. Максим молча встал рядом с Катей, и Михаил Петрович почувствовал, как между молодыми людьми пробежала волна понимания.
— Я хочу лечиться, — повторила Светлана. — Хочу стать нормальной матерью.
— А если не получится? — спросила Катя тем же ровным голосом.
— Получится. Я изменилась, Катенька. Я понимаю теперь, что натворила.
Катя подошла к дивану, села рядом с матерью. Михаил Петрович затаил дыхание.
— Мам, когда мне было десять лет, я думала, что все мамы такие. Что все дети стыдятся своих матерей. Потом я поняла, что это не так.
— Катя, не надо…
— Надо. Когда мне было пятнадцать, я мечтала, что ты изменишься. Каждую ночь молилась об этом. Представляла, как мы будем жить вместе, как нормальная семья.
Светлана плакала всё сильнее.
— А теперь мне двадцать девять, мам. И я не хочу больше мечтать.
— Катенька, дай мне шанс…
— Я давала. Много раз. И каждый раз дедушка старел на десять лет за одну твою неделю.
Михаил Петрович вздрогнул. Он думал, внучка не замечает.
— Мам, я не хочу, чтобы ты умерла. Но я больше не буду спасать тебя. Если хочешь лечиться — лечись. Но без нас.
— Катя, она мать твоя, — тихо сказал Михаил Петрович.
— А ты мой дедушка. И я выбираю тебя.
Светлана встала, молча надела куртку. У двери обернулась:
— Катя, а если я действительно изменюсь?
— Тогда приходи через год. Покажи справку о том, что не пьёшь. Найди работу. Сними квартиру. Докажи, что ты мать, а не обращение за помощью.
Дверь закрылась. Катя обняла деда, и он почувствовал, что дрожит.
— Правильно поступила? — шепнула она.
— Не знаю, внучка. Не знаю.
Максим поставил чайник, разложил бутерброды. Они сидели втроём за столом, и Михаил Петрович думал о том, что его дочь, возможно, права. Может быть, на этот раз она действительно хочет измениться.
А может быть, лучше не знать этого никогда.
— Дедушка, — Катя взяла его за руку. — Ты же понимаешь, что мы сделали всё, что могли?
Он кивнул, хотя понимал не до конца. Понимал только одно: выбор всегда болезненный, особенно когда приходится выбирать между любовью и здравым смыслом.
За окном стемнело. Максим помогал Кате готовить ужин, они о чём-то тихо переговаривались на кухне. Обычная семейная вечер, какой и должен быть.
Михаил Петрович взял со стола мамину фотографию.
— Верочка, — прошептал он. — Простишь?
