— Лена, открой дверь, мы же семья! — голос дрожал от усталости.
— Какая семья? — Елена прислонилась спиной к двери. — Двадцать два года меня не существовало, а теперь вдруг семья?
— Доченька, мы искали тебя! — теперь говорила другая женщина, помладше. — Галя всю жизнь места себе не находила!
Елена усмехнулась. Галина Михайловна — та самая мать, которая предпочла водку материнским обязанностям. Лишение родительских прав в двадцать один год — это надо постараться.
— Лен, ну что ты как маленькая? — уже мужской голос, более решительный. — Мы же не на улице жить собираемся. Просто переночевать, пока с жильем не решим.
— Станислав Петрович, да? — Елена помнила соседку Людмилу Ивановну, которая рассказывала про этих родственничков. — Тот самый дядя Стас, который квартиру бабушки пытался через суд отсудить?
Тишина за дверью была красноречивее любых оправданий.
— Ладно, — решила Елена. — Расскажите, где вы были, когда мне семь лет было, и я верила сказкам воспитательниц про родителей, которые обязательно за мной приедут?
— Мы… мы не могли… — голос Галины сорвался. — Ситуация была сложная…
— А когда мне пятнадцать исполнилось и я уже понимала, что никто не приедет? Где были тогда?
Елена говорила спокойно, но сердце колотилось так, что, казалось, его слышно через дверь. Всю жизнь она мечтала о семье. В детдоме дети выдумывали красивые истории про родителей-разведчиков, космонавтов, путешественников. А ночами плакали в подушки от одиночества.
— Лена, ну хватит! — голос Станислава стал жестче. — Мы взрослые люди, у нас проблемы серьезные. Антонина Федоровна на инвалидности, денег нет, из квартиры выселяют. А ты тут капризничаешь!
— Капризничаю? — Елена почувствовала, как внутри поднимается злость. — Я два месяца назад получила эту квартиру от бабушки, о существовании которой даже не знала. Узнала, что у меня был отец, которого убили в пьяной драке. И мать, которая…
— Которая страдала всю жизнь! — перебила Галина. — Думаешь, легко было потерять ребенка?
— Потерять? — Елена рассмеялась, но смех вышел злым. — Вас лишили родительских прав за пьянство и создание угрозы жизни ребенка. Людмила Ивановна мне всю правду рассказала.
— Соседка эта… — пробурчал Станислав. — Всю жизнь во всех делах нос сует.
— Она единственная, кто обо мне вспомнил за эти годы.
Елена подошла к окну и выглянула во двор. Обычный вечер, обычные люди возвращаются с работы. У всех есть дома, семьи, к кому прийти. А у нее — только эта квартира и толпа незнакомцев за дверью, которые называют себя родными.
— Лен, мы принесли фотографии, — голос Галины стал вкрадчивым. — Хочешь посмотреть, какой ты маленькой была? И папу твоего увидишь…
Рука Елены замерла на замке. Фотографии… Она никогда не видела себя младенцем, не знала, на кого похожа. В детдоме говорили только: «Красивая девочка, светленькая». А ей хотелось знать — у нее папины глаза или мамины? Улыбка чья?
— И что? — спросила она, борясь с желанием открыть дверь. — Покажете картинки и заберете квартиру?
— Да что ты все о квартире! — возмутилась пожилая женщина — это, видимо, была Антонина Федоровна. — Внученька, нам просто жить негде! Неужели ты такая бессердечная?
— Бессердечная… — Елена прикрыла глаза. — А где было ваше сердце двадцать лет?
— Мы искали! — настаивала Галина. — Но в детдомах не говорили, где ты!
— Вранье, — устало произнесла Елена. — Людмила Ивановна рассказала, как вы к бабушке приходили, требовали вписать вас в завещание. А когда она отказалась, пропали на десять лет.
За дверью снова повисла тишина.
— Ладно, — вздохнул Станислав. — Допустим, были ошибки. Но сейчас-то что мешает? Мы же не чужие люди!
— Именно чужие, — тихо сказала Елена. — Я вас не знаю. И знать не хочу.
— Лена, ну подумай сама, — заговорила Галина со слезами в голосе. — Я же твоя мать! Носила тебя, рожала! Неужели это ничего не значит?
Елена почувствовала, как что-то защемило в груди. Мать… Сколько ночей она засыпала, представляя, как мама читает ей сказки, как они вместе готовят ужин, как обнимаются перед сном.
— Значит, — прошептала она. — Но не то, что вы думаете.
— Доченька…
— Не называйте меня так! — крикнула Елена. — У дочки есть мама, которая не бросает ее в год жизни! У дочки есть семья, которая приходит на выпускной и плачет от гордости! А у меня есть только вы — люди, которым нужна квартира!
— Да сколько можно! — взорвался Станислав. — Открывай дверь, или хуже будет!
— Угрожаете? — Елена достала телефон. — Прекрасно. Людмила Ивановна предупреждала — если что-то не так, сразу звонить в полицию.
— Стой! — голос Галины стал паническим. — Не надо полицию! У Стаса… у него условный срок…
— Вот как, — кивнула Елена. — И за что же?
— За глупость, — буркнул Станислав. — Подумать только, нельзя и денег у людей попросить нормально.
— Попросить или отобрать?
— Да какая разница! Главное, что я свое время отсидел и теперь честный человек!
Елена рассмеялась — впервые за весь вечер искренне.
— Честный человек, который пришел отобрать квартиру у сироты? Прекрасно.
— Мы не отбираем! — закричала Антонина Федоровна. — Мы просим помочь родным людям!
— Родные люди не исчезают на двадцать лет, а потом не материализуются с требованиями, — Елена набрала номер полиции, но пока не нажимала вызов. — Родные люди не приходят толпой к одинокой девушке в десять вечера.
— Лена, ну ладно, ладно, — заговорил Станислав примирительно. — Может, мы действительно не так начали. Давай по-человечески договоримся.
— О чем?
— Ну… квартира большая, тебе одной много. А мы не навсегда, только пока ситуацию не решим.
— И сколько это — «пока»?
— Ну… месяц, два…
— Год, два, десять? — Елена покачала головой. — Нет. Просто нет.
— Но почему?! — в голосе Галины прорвалось отчаяние. — Я же мать! У меня есть права!
— Какие права? — спросила Елена тихо. — Вас лишили родительских прав двадцать лет назад. Юридически вы мне никто.
— А по крови?
— По крови… — Елена задумалась. — По крови вы дали мне жизнь. Спасибо. А воспитал меня детдом. И научил не доверять тем, кто приходит только тогда, когда им что-то нужно.
— Так нельзя жить, — прошептала Галина. — Такое недоверие… Оно тебя съест.
— Может быть, — согласилась Елена. — Но это лучше, чем позволить съесть себя вам.
Она нажала кнопку вызова.
— Полиция? Мне угрожают неизвестные люди… Да, они утверждают, что родственники, но документов не предъявляли… Адрес…
За дверью послышались шаги, голоса стали удаляться.
— Лена! — крикнула Галина уже с лестницы. — Ты пожалеешь! Одиночество — это страшно!
— Знаю, — тихо ответила Елена, хотя их уже не могли слышать. — Но предательство страшнее.
Через неделю она продала квартиру. Купила маленькую однокомнатную на другом конце города и поступила в университет на психолога. Хотела понять — почему одни люди способны любить, а других, других просто надо избегать.
Иногда, засыпая в своей новой квартире, она думала о том, как могло бы быть. Если бы Галина не пила. Если бы Станислав работал, а не искал легких денег. Если бы Антонина Федоровна была настоящей бабушкой, а не алчной старухой.
Но потом вспоминала детдом, воспитательницу Марию Петровну, которая читала им сказки, и Людмилу Ивановну, которая единственная вспомнила о чужой девочке.
Семья — это не кровь. Семья — это те, кто рядом, когда тебе плохо. И кто не исчезает, когда им ничего от тебя не нужно.
А таких людей еще предстояло найти.
