Ксения впервые увидела дом Надежды Аркадьевны весной, когда яблони во дворе только начинали цвести, а воздух казался напоённым влажной землёй и чем-то едва уловимо настороженным. Её муж Павел, высокий, с немного сутулой спиной от работы в логистике, открыл калитку с видом мальчишки, который привёл домой игрушку из детства. Дом был аккуратный, с белыми рамами и деревянной верандой. От него пахло вишнёвым вареньем и чистыми половиками, как в школе.
— Ну вот, — сказал Павел, оглядываясь на Ксению. — Временное решение. Мама будет только рада.
Он никогда не говорил про свою мать плохо, но и особенно тепло не отзывался. Всё было как будто между строк, в паузах, в том, как он избегал разговоров о детстве или школьных праздниках.
Ксения зашла внутрь с ощущением, что делает шаг не в дом, а в чей-то укоренившийся порядок. В коридоре стояли выстроенные в ряд тапки трёх размеров. Стены были украшены детскими рисунками, датированными началом двухтысячных, с подписями «Данил, 4 года» или «Катя, 5,5». Надежда Аркадьевна руководила частным детским центром в собственном доме, переделав подвал в импровизированную школу. Когда Ксения об этом услышала от Павла впервые, ей показалось это трогательным. Теперь — не очень.
— Вот и вы, — голос прозвучал из-за занавески, и вскоре в комнату вошла сама хозяйка. Надежда Аркадьевна была сухощавой женщиной с серебристыми короткими волосами и лицом, в котором всё время сквозило что-то вроде усталого превосходства. — Не разувайтесь, там у порога коврик свежий. Проходите.
Она повела их на кухню. Пахло горячим хлебом. Павел поцеловал мать в щёку, а потом сел к столу, как будто вернулся на каникулы. Ксения заметила, что он как-то сразу изменился — стал меньше, моложе, в чём-то податливее. Она стояла, держа в руках свою сумку, пока Надежда не кивнула в сторону табурета.
— Павел говорил, вы занимаетесь… глиной?
— Да, — ответила Ксения, осторожно улыбаясь. — Я делаю керамические вещи. Посуда, светильники. Сейчас пробую выставляться. Но это пока на стадии начала.
Надежда отодвинула полотенце с хлеба, посмотрела на неё с холодным интересом.
— Художница. Ну, рисуйте себе в уголке, только не мешайте. Дом у нас не для вдохновения. А для порядка.
Ксения не ответила. Павел посмотрел на неё с укором, будто просил не воспринимать всерьёз.
Позже, когда вещи были занесены в их временную комнату на втором этаже — ту самую, где когда-то жил Павел, и где теперь стояла детская кровать, переделанная в двуспальную, — Ксения пыталась устроиться. Она расставляла по подоконнику свои любимые чашки, проверяла, как свет падает с окна, и думала, что если очень захотеть, можно привыкнуть. Балкон был небольшим, но она уже представляла, где можно будет поставить мини-печь и сушить работы. Главное — терпение.
На следующий день в доме с утра раздавались шаги, звон детских голосов и голос самой Надежды Аркадьевны, которая уверенно отдавалась в своё дело. Она проводила занятия в подвале, а потом встречалась с родителями на кухне. Ксения старалась не попадаться под руку, тихо лепила в своей комнате, а по вечерам показывала Павлу маленькие керамические вазочки. Он кивал, говорил, что красиво, и возвращался к сериалу на телефоне.
В воскресенье Надежда постучала в комнату без стука.
— Ксения, а можно я посмотрю, чем вы тут занимаетесь?
Она прошла, не дожидаясь ответа. Остановилась у подоконника, взяла в руки одну из чашек.
— Это что — кривая?
— Это ручная работа, — мягко сказала Ксения. — Каждая вещь чуть-чуть разная, это часть замысла.
— Понятно, — она поставила чашку обратно. — Я вот в вашем возрасте уже имела стабильную ставку в школе и свою программу обучения. А у вас… кружки. Ну, каждый сходит с ума по-своему.
После того разговора Ксения ушла в мастерскую на Хлебозаводе. Это было крошечное арендованное помещение, которое она снимала раз в неделю, чтобы обжигать изделия и разговаривать с мастерами. Там была настоящая свобода — запах глины, пыльные полки, радиоприёмник на батарейках, и люди, которые понимали, что значит сделать вещь с нуля. Смена локации всегда спасала. Возвращаясь домой, она надеялась, что выдержит ещё немного.
Неделю спустя она пришла на ужин позже обычного. Надежда встретила её в коридоре.
— Ужин уже остывает. В нашей семье принято приходить вовремя.
— Я была в мастерской, обжиг шел дольше, — спокойно сказала Ксения, разуваясь.
— Так вы теперь будете ставить свою глину выше семьи? — Надежда прищурилась. — Павел работает допоздна, а вы развлекаетесь. Может, стоит найти нормальную работу?
Ксения почувствовала, как в ней зашевелилось раздражение, но сдержалась.
— Я работаю. Просто не на дядю.
На следующий день она пошла в городскую библиотеку — там как раз проходила выставка декоративно-прикладного искусства. Её туда позвали друзья, и она решила подать заявку. Павел не пошёл. Сказал, что у него запара на складе. Ксения не обиделась. Она стояла у своего столика с тремя вазами и двумя светильниками, когда к ней подошла женщина лет пятидесяти с короткими рыжими волосами.
— Это вы делали? Очень необычная фактура. У нас в арт-центре подобного нет. Вы продаёте?
Это была Ольга Андреевна — куратор «АртПространства», местной галереи и мастерской в старом районе. Она взяла контакты и сказала, что им срочно нужно что-то современное. Ксения пообещала принести образцы через два дня.
Вернувшись домой, она застала Павла на кухне, он ел борщ. Ксения присела рядом.
— Меня сегодня позвали выставиться. Постоянно. Это может быть начало.
Он кивнул. Потом заметил.
— Мама сегодня звонила мне на работу. Сказала, ты вечно где-то шляешься.
Ксения откинулась на спинку стула, не сразу найдя в себе силы ответить. Потом тихо, но твёрдо произнесла.
— Я не шляюсь. Я работаю. Я строю что-то своё, Павел.
Он не посмотрел на неё. Сосредоточенно водил ложкой по пустой тарелке, будто оттуда можно было вычерпать объяснение.
Через неделю после выставки Ксения снова пришла в библиотеку. Пространство между стеллажами с книгами на втором этаже превратили в галерею — здесь стояли работы местных мастеров, и её изделия оказались на отдельной полке. Это было больше, чем просто место на выставке. Это был шаг. Она провела рукой по гладкой поверхности вазочки в виде спирали, остановилась на свете, отбрасываемом новым светильником, и впервые за долгое время почувствовала, что делает нечто настоящее. Ольга Андреевна, та самая женщина с короткими рыжими волосами, подошла с блокнотом в руке и, не поднимая глаз, сказала, что с понедельника они ждут Ксению в «АртПространстве» — галерее в старом доме рядом с парком.
— Там есть свободная полка у окна. Свет хороший, и народ туда заглядывает. Продавать будете сами или оставить контакт? — спросила она, слегка кивая в сторону стойки, где уже кто-то фотографировал одну из чашек.
Ксения, немного растерянная, кивнула.
— Сама. Я хочу видеть, кто берёт мои работы. Это важно.
— Ну и правильно, — одобрила Ольга. — Тогда оформим всё как надо. Только, если вы начнёте приносить ещё, берите чековую книжку и заранее распечатывайте ценники. Мы тут, знаете, не просто клуб по интересам.
Возвращаясь домой, Ксения шла пешком через сквер у местной школы. Это был старый маршрут, который она часто проходила в детстве, когда ездила к тёте в гости. По пути она купила на рынке ткань для упаковки — простую льняную, чтобы делать чехлы для изделий. У входа на рынок она заметила Надежду Аркадьевну. Та стояла у лотка с молочной продукцией и спорила с продавщицей о сроках годности. Ксения хотела было пройти мимо, но Надежда заметила её.
— О, смотрите, кого несёт. Сумки тащит. Наверное, глину закупила, — язвительно сказала она вслух, как будто продавщица должна знать, что это за Ксения такая.
Ксения подошла, не опуская взгляда.
— Ткань. Для упаковки. В галерее теперь выставляюсь. Скоро будет постоянная точка.
Надежда посмотрела на неё внимательно, оценивающе. Потом выпрямилась.
— И что, ты теперь будешь на нас смотреть сверху вниз? Художница. Семья у тебя есть. Павел весь в работе, а ты только и знаешь, что по выставкам бегаешь. Домом кто займётся?
— Я занимаюсь, — спокойно ответила Ксения. — Просто вы не замечаете. Потому что привыкли, что всё должно быть по-вашему.
С этими словами она пошла дальше, оставив Надежду Аркадьевну у прилавка с её судорожно сжатыми руками и пакетом в целлофановом мешке. Весь путь до дома у неё внутри перекатывался странный вкус от того, что она впервые не проглотила. Не извинилась. Не отступила.
Дома Павел сидел на диване в той самой комнате, где они теперь жили — его бывшая детская, превращённая в хранилище коробок и ожиданий. Он смотрел в экран телефона, пролистывая что-то с таким видом, будто хотел исчезнуть. Ксения поставила ткань на стол, подошла и села рядом.
— Меня пригласили работать в галерею. Постоянно. Я смогу зарабатывать. И развиваться.
Он кивнул, не отрываясь от экрана. Потом, спустя паузу, сказал.
— Мама звонила. Сказала, ты её на рынке опозорила. При людях. Что ты себя повела, как… невестка без уважения.
Ксения встала.
— Я не обязана терпеть. Ни ваше молчание, ни её нападки. Я делаю своё. Я стараюсь. Но вы оба будто хотите, чтобы я снова была удобной. А я больше не могу.
Она не ждала ответа. Просто вышла из комнаты, взяла свой рюкзак и ушла в мастерскую. На этот раз она осталась там до позднего вечера, помогая другой женщине, Татьяне, установить новую печь. Та работала в школе, а по вечерам лепила игрушки для аутичных детей. Они молча двигали столы, подключали розетку и в какой-то момент просто сели на пол.
— У тебя мама строгая? — спросила Татьяна, слегка устало усмехнувшись.
— Свекровь. Она уверена, что знает, как правильно. А муж… он не спорит с ней.
— Это хуже. У меня такая подруга была. Муж всегда молчал. И в какой-то момент она поняла, что молчание — это тоже выбор.
На следующий день Ксения отнесла свои работы в галерею. Её выставили на нижней полке у окна. На витрине появилось её имя, написанное простым маркером. Находясь внутри, она слышала, как люди за окном переговариваются, рассматривая её подсвечники.
— Смотри, какие странные, — говорила девушка. — Но красивые. Как будто живые.
Вечером она вернулась домой, где пахло варёными овощами и чистящим средством. На кухне Надежда Аркадьевна мыла плиту, а Павел сидел с ноутбуком за столом. Ксения прошла мимо и не сказала ни слова.
Когда она уже переодевалась в комнате, Павел зашёл. Он держал в руках её керамическую чашку.
— Ты знаешь, мама расстроена. Она говорит, ты её игнорируешь. Ты даже не предложила помочь с уборкой.
— Я не её домработница. И не её ученица. Я человек, Павел. И я устала быть удобной.
— Ты меня тоже начала стесняться, да? — его голос звучал неожиданно глухо. — Теперь ты — художница. А я просто логист. Ты будешь на выставках, а я с коробками.
Ксения посмотрела на него долго. В этот момент в ней что-то сдвинулось. Не с грохотом, а как бывает, когда земля под ногами слегка уходит, и ты понимаешь, что стоял на льду.
— Это не я тебя стесняюсь, Павел. Это ты стесняешься, что я стала собой.
Он ничего не ответил. Ушёл на кухню. А Ксения достала из коробки новую форму для светильника. Завтра у неё первое рабочее дежурство в галерее. Ей нужна новая коллекция.
Выходные в галерее всегда были самыми людными. В этот раз Ксения стояла у своего стенда, когда к ней подошла женщина в твидовом пальто и с ребёнком лет пяти на руке. Мальчик указывал пальцем на одну из её чашек, покрытую тонкими линиями, как растрескавшаяся земля. Женщина склонилась ближе.
— Вы сами делаете?
Ксения кивнула. Она уже привыкла к этому вопросу. Люди всегда удивлялись, что вещи, которые они обычно видели в магазинах, можно создать своими руками — не на заводе, не в Китае, а вот здесь, в маленьком помещении со стенами, пропахшими глиной.
— Она будто живая, — сказала женщина, протягивая купюру. — Спасибо. Это будет подарок моей сестре. Она недавно развелась. Нужно что-то, чтобы напомнило, что жизнь всё ещё бывает красивой.
Ксения выдала товарный чек, проводила взглядом мать с ребёнком, а потом подошла к окну. С улицы её витрина была хорошо видна. Её имя стояло на табличке рядом с расписанием. С этой недели она вела ещё и детский мастер-класс — лепили простые фигурки, но уже выстраивалась очередь из желающих. Это был рост. Ощутимый, не на словах.
Вечером она вернулась домой. Дом Надежды Аркадьевны, матери её мужа Павла, как всегда, был наполнен звуками. Кто-то смеялся по телевизору в зале. На кухне пахло жареной рыбой. Когда Ксения вошла, Павел стоял у раковины с тарелками в руках. Он был в тёмной футболке и джинсах, немного усталый. Оборотень между мужем и сыном, между ответственностью и бегством.
— Ты поздно, — сказал он. — Мы ужинали без тебя.
— Я продала три работы, — сказала Ксения, прислоняясь к дверному косяку. — И договорилась с магазинами в «Гармонии». Они хотят взять мою линейку свечей.
Павел поставил тарелку. Вода продолжала литься.
— Здорово.
— Ты рад?
Он замолчал. Потом медленно повернулся.
— Мне кажется, мы стали говорить разными языками. Я прихожу — ты молчишь. Ты приходишь — я уже устал. Мы живём в одном доме, но в разных жизнях.
Она хотела что-то сказать, но в этот момент в кухню вошла Надежда Аркадьевна. В руке у неё был конверт с какими-то бумагами.
— Нам нужно поговорить, — сказала она, усаживаясь за стол. — Это серьёзно.
Павел вытер руки. Ксения села напротив. Надежда положила конверт на стол.
— Центр. Его надо закрывать. Санстанция пришла. Сказали, всё не по нормативам. И крышу прорвало. На ремонт нужно больше, чем я смогу потянуть.
Она говорила быстро, почти без пауз, как будто от этого зависело, дойдёт ли смысл. Ксения слушала и не перебивала. Павел смотрел в сторону.
— Мы можем как-то помочь? — тихо спросила Ксения.
— Помочь? — Надежда усмехнулась. — У вас и так забот полно. Керамика, галереи. Павел работает, как вол. А я, между прочим, двадцать лет держала этот дом. На мне держался весь быт. Я ваших кружек не понимаю, но я понимаю, что деньги вам теперь есть. Может, вы и правда могли бы вложиться. Купить здание, помочь, сохранить.
— Вы хотите, чтобы я купила ваш центр?
— Почему бы и нет? Вы теперь успешная женщина. Я бы и уступила часть, оформим как партнёрство. Всё будет по-честному.
Павел приподнялся, будто хотел вмешаться, но замер. Ксения кивнула.
— Я подумаю.
Всю ночь она не спала. Утром вышла в галерею, но ни с кем не разговаривала. В обед поехала на дачу, которую Павел редко посещал. Там стоял старый сарай, где она хранила первые работы, отвергнутые, неровные, некрасивые. Она зашла туда, протёрла пыль с полки и достала вазу, над которой когда-то плакала — тогда, когда считала себя никем. Всё изменилось. Теперь она знала, кто она.
Вечером она вернулась домой и застала Павла на лестнице с рюкзаком в руках.
— Я пока перееду к другу, — сказал он. — Мне нужно подумать.
Она не стала его удерживать. Не спросила, к какому другу. Не просила остаться. Просто кивнула.
На следующий день она отправила сообщение риэлтору. Она знала, что здание центра выставлено на продажу через неделю. Сумма была значительная, но теперь у неё была подушка, контракты, стабильный доход. Она не купила здание сразу. Она выждала. Провела ночь на кухне в галерее, рисуя эскизы, просчитывая бюджет.
Когда риэлтор перезвонил через три дня, она сказала, что согласна. Без торга. Оформление прошло за две недели. Она настояла, чтобы владелец не раскрывал имя покупателя. Ей было важно увидеть лицо Надежды Аркадьевны, когда та узнает.
Ровно через месяц Ксения пришла в здание бывшего детского центра. За ночь здесь уже начали снимать старые вывески. Вместо надписи «Капелька» на фасаде висел баннер с новой «Дом Тихой Глины». Так она назвала своё пространство. Внутри пахло краской и гипсом. Помещение было почти пустым, но воздух был её. Чистый. Свободный.
Когда дверь открылась и вошла Надежда Аркадьевна, Ксения стояла посреди комнаты, держа в руках план расстановки оборудования. Надежда замерла на пороге, вцепившись в ремень сумки.
— Ты?
Ксения кивнула.
— Я купила это помещение. Оно будет моим. Моим настоящим делом.
Надежда медленно подошла. Лицо её дрожало.
— Ты уничтожила всё, что я строила.
— Нет, — ответила Ксения. — Я просто пришла туда, где вы давно уже не жили. Вы держали фасад. Но внутри всё давно рухнуло.
Надежда смотрела на неё долго. Потом развернулась и ушла, оставив дверь открытой.
