Острый запах пыли и застоявшегося воздуха ударил в нос, когда Татьяна открыла дверцу старого шкафа. Её пальцы скользнули по рукаву знакомого серого пиджака — любимого пиджака Аркадия. Три недели после похорон, а его вещи всё ещё хранили тепло его присутствия, запах его любимого одеколона, отголоски их тридцатидвухлетней совместной жизни.
— Мам, может всё-таки не стоит сегодня? — В дверях появилась Марина, теребя в руках чашку с дымящимся чаем.
— Нужно когда-то начинать, доченька, — Татьяна попыталась улыбнуться, но улыбка вышла кривой. — Не могу же я вечно…
Голос предательски дрогнул. Она отвернулась к шкафу, делая вид, что изучает содержимое верхней полки. Стопки пожелтевших документов, записные книжки в потёртых обложках, альбомы с фотографиями…
— Давай я помогу, — Марина поставила чашку на прикроватную тумбочку и подошла ближе.
— Нет! — слишком резко ответила Татьяна, заметив потёртую коробку из-под обуви в глубине полки. Что-то в ней показалось ей неправильным, чужим.
— Мам, что с тобой? — Марина удивлённо приподняла брови. — Ты как будто привидение увидела.
Татьяна медленно достала коробку. Внутри, аккуратно перевязанные выцветшей лентой, лежали письма. Десятки писем. И фотографии.
— Боже мой… — прошептала она, доставая первый снимок.
Молодая девушка с длинной русой косой улыбалась в объектив. На обороте выцветшими чернилами было выведено: «Любимому Аркаше от Леночки. Май 1975».
— Кто это? — Марина заглянула через плечо матери.
— Елена Воронцова, — голос Татьяны звучал глухо, будто из-под воды. — Первая любовь твоего отца.
— А, та самая? — Марина взяла фотографию. — Папа пару раз упоминал её…
— Да, пару раз… — Татьяна развязала ленту. На колени посыпались конверты. — А вот, смотри, дата на последнем письме.
Марина взяла конверт: — Прошлый месяц? Но это же… Мам, ты хочешь сказать…
— Что твой отец все эти годы, — Татьяна сжала кулаки так, что побелели костяшки, — все тридцать два года нашего брака переписывался с ней? Да, именно это я и хочу сказать.
— Нет, — Марина покачала головой, — нет, это какая-то ошибка. Папа не мог…
— Не мог? — Татьяна горько рассмеялась. — Помнишь, как он всегда запирал свой кабинет? Как злился, если кто-то трогал его бумаги? Как часто ездил в командировки в Ленинград?
— Мама, прекрати! — Марина вскочила. — Ты сейчас просто не в себе, ты придумываешь…
— Придумываю? — Татьяна выхватила одно из писем, развернула. — «Милый Аркаша, не могу дождаться нашей следующей встречи. Каждый раз, когда ты приезжаешь в Ленинград…» Хочешь, прочитаю дальше?
— Нет, не хочу! — Марина закрыла уши руками. — Папа любил тебя! Нас! Мы были счастливы!
— Были ли? — Татьяна медленно опустилась на кровать. Старые настенные часы — подарок Аркадия на двадцатую годовщину их свадьбы — гулко отсчитывали секунды. — Теперь я уже ни в чём не уверена.
— Мам… — Марина села рядом, обняла мать за плечи. — Что ты собираешься делать?
Татьяна долго молчала, глядя на рассыпанные по покрывалу письма. Потом медленно произнесла: — Я должна прочитать их все. Должна узнать, какую жизнь на самом деле прожил твой отец. И кем в этой жизни была я.
***
Конверты громоздились на столе как молчаливые свидетели предательства. Татьяна методично вскрывала их один за другим, складывая письма по датам. Тридцать два года тайной жизни её мужа ложились перед ней ровными стопками.
— Мама, ты не спала? — Марина застыла в дверях, увидев мать за тем же занятием, что и вчера вечером. — Который час?
— Пятый, наверное, — Татьяна даже не подняла глаз от очередного письма. — Я должна понять… должна увидеть всю картину целиком.
— Мамочка, — Марина опустилась рядом на колени, попыталась забрать письмо, — ты себя изводишь. Зачем?
Татьяна резко отдёрнула руку: — Не трогай! Я хочу знать правду. Всю правду о вашем отце.
— О «нашем» отце? — Марина отшатнулась. — Теперь он уже не твой муж?
В этот момент в дверь позвонили. На пороге стояла Вера Петровна, старшая сестра Татьяны, с пакетами продуктов: — Я так и знала, что застану тебя за этим. Марина позвонила, сказала, что ты…
— Что я что? — Татьяна резко поднялась. — Что я наконец-то узнаю правду о своём идеальном браке?
— Мам, пожалуйста… — начала Марина.
— Нет, доченька, — Татьяна достала фотографию из стопки, — посмотри. Это девяностый год, помнишь? Мы только въехали в эту квартиру. Тебе было пять лет. А здесь твой отец… с ней.
— Господи, Таня, — Вера поставила пакеты, — прекрати немедленно! Ты не имеешь права разрушать память дочери об отце!
— Я? — Татьяна истерически рассмеялась. — Я разрушаю? А кто разрушил тридцать два года моей жизни? Послушайте!
Она схватила письмо, начала читать: — «Милый Аркаша, не могу поверить, что прошло уже пятнадцать лет с нашей первой встречи после разлуки. Помнишь то кафе на Невском? Как ты сжимал мои руки, как говорил, что никогда не переставал…»
— Прекрати! — Марина закрыла уши руками. — Я не хочу это слышать!
— А я не хотела это находить! — закричала Татьяна. — Не хотела узнавать, что все его командировки, все поздние возвращения, все запертые двери его кабинета — всё было ложью!
— Таня, успокойся, — Вера попыталась обнять сестру, но та оттолкнула её.
— Не смей говорить мне успокоиться! — Татьяна схватила ещё одно письмо. — Вот, смотрите! Две тысячи пятнадцатый год, как раз когда он «задержался на работе» в нашу годовщину: «Родной мой, каждый раз, когда звучит наша песня, я возвращаюсь в тот вечер. Помнишь, как мы танцевали под дождём? Как ты шептал, что если бы мог всё вернуть…»
— Мама, остановись, — Марина плакала, — прошу тебя…
— Нет, дочка, — Татьяна вдруг успокоилась, её голос стал пугающе ровным, — ты должна знать, каким человеком был твой отец. Он жил двойной жизнью. Все эти годы у него была другая… другое счастье.
— У вас была настоящая семья! — воскликнула Вера. — Что бы там ни было в его письмах…
— Настоящая? — Татьяна горько усмехнулась. — Посмотри на даты. Каждый месяц, каждый год. Он писал ей чаще, чем говорил со мной. Смотрел на её фотографии чаще, чем на меня. А вот последнее письмо, — она достала конверт, — за неделю до его смерти. Она спрашивает, почему он отменил встречу. Он не успел ответить. Не успел рассказать ей о своей болезни.
В комнате повисла тяжёлая тишина, нарушаемая только всхлипываниями Марины. За окном барабанил дождь, и Татьяна вдруг вспомнила строчку из письма о танце под дождём. Её затрясло.
Татьяна медленно собрала письма, сложила их обратно в коробку:
— Я еду в Санкт-Петербург. Я должна встретиться с ней.
***
Татьяна сидела у окна в кафе на Невском проспекте, машинально поглаживая пальцами потёртую коробку с письмами. Она узнала это место сразу — то самое кафе с фотографии 2005 года, где Аркадий встречался с Еленой. Даже старая люстра, отражавшаяся тогда в их счастливых глазах, всё ещё свисала с потолка.
Звякнул колокольчик над входной дверью. Татьяна подняла глаза и замерла. Елена оказалась высокая, стройная, с благородной сединой.
— Елена Сергеевна? — Татьяна медленно поднялась.
Елена вздрогнула, побледнела: — Татьяна… Я думала… В письме было только имя…
— Присядьте, — Татьяна указала на стул напротив. — Нам нужно поговорить.
Елена медленно опустилась на стул, её руки, сжимающие сумочку, заметно дрожали: — Я никогда не думала, что мы встретимся… вот так.
— А как вы думали? — в голосе Татьяны прорезалась горечь. — Что всё так и будет продолжаться? Тайные письма, украденные встречи?
— Татьяна, я…
— Нет, — резко оборвала её Татьяна, — сначала я. — Она достала письма. — Тридцать два года. Тридцать два года вы были тенью в моём доме. В моей семье. В моём браке.
— Я никогда не хотела…
— Разрушить мою семью? — Татьяна горько усмехнулась. — А что вы хотели? Вот здесь, — она достала одно из писем, — вы пишете о том вечере в Ленинграде. О танце под дождём. О несбывшихся мечтах. Это было в день нашей двадцатой годовщины. Он сказал мне, что задержится на работе.
Елена побелела ещё сильнее: — Я не знала… Он никогда не говорил…
— О чём? О том, какие даты выбирает для встреч с вами? — Татьяна положила на стол фотографию. — Узнаёте это кафе? То самое, где мы сейчас сидим. Где вы встречались с моим мужем.
— Послушайте, — Елена подняла глаза, в них блестели слёзы, — вы имеете право ненавидеть меня. Но Аркадий…
— Что «Аркадий»? — Татьяна подалась вперёд. — Скажите мне, Елена Сергеевна, вы любили его?
— Да, — просто ответила та. — Всю жизнь.
— И он вас?
— Он любил вас, — тихо произнесла Елена. — Правда любил. Вы были его настоящей жизнью, его семьёй…
— А вы? — Татьяна почувствовала, как к горлу подступают слёзы. — Чем были вы?
— Мечтой, — Елена грустно улыбнулась. — Той частью его юности, которую он не смог отпустить. Как и я не смогла.
— Вы знали о его болезни? — внезапно спросила Татьяна.
Елена вздрогнула: — Нет… Что? Какой болезни?
— Рак, — Татьяна достала последнее письмо. — Вот здесь вы спрашиваете, почему он отменил встречу. Почему перестал отвечать…
— Господи, — Елена закрыла лицо руками, — когда?
— Месяц назад, — Татьяна смотрела, как плечи женщины напротив начинают дрожать. — Он никому не говорил до последнего. Даже мне. Даже вам.
— Я чувствовала… — сквозь слёзы проговорила Елена. — Что-то было не так в его последних письмах. Какая-то недосказанность…
— Знаете, что я поняла, читая ваши письма? — Татьяна достала носовой платок, промокнула глаза. — Он прожил две жизни. Одну — настоящую, со мной и Мариной. С бытом, проблемами, болезнями. А другую — с вами. Жизнь-мечту, где он навсегда остался тем молодым человеком, который танцевал под дождём.
— Татьяна… — Елена протянула руку через стол.
— Нет, — Татьяна отодвинулась. — Я не за прощением пришла. Я хотела понять. И теперь, кажется, понимаю.
Она встала, оставив коробку с письмами на столе: — Это вам. Ваша часть его жизни. А мне остаются наши совместные фотографии, воспоминания дочери и тридцать два года, которые были настоящими. Пусть даже не только моими.
***
Колёса поезда отстукивали рваный ритм, напоминающий биение растревоженного сердца. Татьяна смотрела в окно на проплывающие мимо пейзажи, но видела лишь отражение – усталое лицо женщины, чья жизнь вдруг раскололась на «до» и «после». Коробка с письмами осталась у Елены – та пыталась отказаться, но Татьяна настояла.
«Это часть вашей истории с ним, — сказала она на прощание. — У меня есть своя.»
Теперь, в тишине купе, она достала последнюю фотографию, которую всё же оставила себе. Аркадий и Елена на скамейке в парке – седые, постаревшие, но с какой-то пронзительной нежностью во взглядах. На обороте дрожащим почерком было написано: «Последняя встреча. Всё было не зря.»
— Мама! — Марина бросилась к ней, едва та вышла из вагона. — Как ты? Что случилось? Расскажи!
Татьяна молча обняла дочь, вдыхая родной запах её волос: — Пойдём домой, милая. Там поговорим.
Дома, в их с Аркадием квартире, где каждая вещь хранила отпечаток их общей жизни, Татьяна вдруг почувствовала странное спокойствие.
— Я встретилась с ней, — тихо сказала она, присаживаясь в любимое кресло мужа. — С Еленой.
— И… как она? — осторожно спросила Марина.
Татьяна задумалась: — Знаешь, она любила его. По-настоящему, глубоко. Все эти годы.
— А он? — В голосе дочери звучала боль.
— А он… — Татьяна встала, подошла к старому серванту, достала их свадебный альбом. — Смотри.
На первой странице они с Аркадием – молодые, счастливые. Он смотрел на нее с такой любовью…
— Ты… ты простила его? — спросила Марина мать.
— Я поняла, что дело не в прощении. Дело в принятии. Твой отец не был идеальным. Он был просто человеком – со своими слабостями, мечтами, тайнами. Но наша жизнь, наше счастье – они были настоящими. Как и его любовь к нам.
Она закрыла альбом и подошла к окну. На подоконнике стоял горшок с геранью – той самой, что Аркадий подарил ей на первую годовщину свадьбы. Цветок пережил все их взлёты и падения, как и их любовь.
— Что теперь? — тихо спросила Марина.
— Теперь? — Татьяна обернулась к дочери. — Теперь мы будем жить дальше. Хранить наши воспоминания – все, какие есть. И помнить, что любовь… она бывает разной. И от этого не становится менее настоящей.
