— Николаевна, да ты совсем не слушаешь, что ли? — возмутился Геннадий Петрович.
А она и правда отвлеклась, задумалась о своем. Но обижать Петровича не хотелось, все же единственный друг.
— Слушаю, Петрович, слушаю…
— Ну, и что я сейчас сказал?
— Да как всегда, Вовку с девятого этажа ругал.
— А вот и не угадала. Да ну тебя, Николаевна! Не хочешь разговаривать, так и скажи. А одолжение мне делать не надо, и врать тоже не надо. — Геннадий Петрович все же обиделся.
Подхватил на руки белую кошку и отвернулся к окну.
— Прости, что-то я сегодня не в форме, домой пойду, полежу, — повинилась ему в спину Вера Николаевна и пошла к двери.
***
Она не слишком тяготилась своим одиночеством. Многое в жизни пережила, и это переживет. Сначала, конечно, обида слегка царапнула душу. Вроде ничего такого не сделала, чтобы сын Виктор с невесткой Любой сбежали от нее.
— Ты понимаешь, мама, нам надо разъехаться… — теребя скатерть, однажды за завтраком сообщил Виктор.
— Ну, надо так надо. А что же так скоропостижно?
— Да как скоропостижно… Назревало-то это давно. Вот и назрело.
— Ты, Витька, давай не ерзай мыслями, говори уж как есть, — велела Вера Николаевна. — Любе твоей я не угодила?
— Мама, ну при чем здесь угодила, не угодила? — Виктор оставил скатерть в покое и посмотрел матери в глаза. — Характер у тебя тяжелый! Я-то привык, а вот другие не могут.
— И в чем же его тяжесть-то? Я ведь твоей Любе слова не сказала.
— А то ты не знаешь, мама? Тебе и говорить-то ничего не нужно. Ты смотришь! Да так, что от твоего взгляда обои тлеют. Даже я не вспомню, когда ты последний раз улыбалась. Ты же у меня, как статуя какого-нибудь вождя: несгибаемая, непробиваемая, мрачная и всевидящая.
Она не стала спорить с сыном. Прав Виктор: она мрачная, сухая, безрадостная старуха, которая не любит людей. Да и за что их любить, конкретно ей, Вере Николаевне?
***
Ведь, начиная с босоногого детства, плохого она от них видела гораздо больше, чем хорошего. Отец учил премудростям жизни исключительно при помощи ремня и подзатыльников. Вечно затюканная мать в его воспитание не вмешивалась.
Потом был муж, Витькин отец, точная копия папаши Веры Николаевны. И как так получилось? Пусть выбор был и невелик. Не выросло из нее неземной красавицы. Худенькая, маленькая, неприметная. Но пара-тройка кавалеров все же в жизни имелась. Нет же, дождалась тридцатника и выбрала Петьку, с которым счастливым был, пожалуй, только первый год жизни. А потом пошло-поехало: пил, бил, деньгами не баловал.
Вера Николаевна терпела все это до поры до времени. Витька маленький — тяжело одной. Да и идти особо некуда. У родителей, помимо Веры, еще семеро по лавкам. А у Петьки хотя бы квартира. Ее терпению пришел конец, когда она узнала, что у Петра появилась любовница. Успел как-то между пьянками и работой охмурить одинокую Лариску из соседнего подъезда.
Но развестись они не успели. Пока Вера Николаевна готовилась, подбирала нужные слова, зрела для последнего разговора, судьба сама разрубила этот узел. Пьяный Петька попал под машину. И осталась она вдовой с ребенком, но зато в двухкомнатной квартире.
Вера Николаевна работала, как каторжная, растила сына. Приучила себя не реагировать на начальника-самодура. Не допускала в сердце ни злость, ни обиду. Нельзя ей. Начальник поорет и забудет, а Вера, если волю гневу даст, то может и без работы остаться.
Так и жила, наступив на горло чувствам. Приучила себя ждать от людей плохого, замерзла, закостенела сердцем… Так было легче.
***
Витька, слава богу, рос хорошим парнем. Хватало, видать, ему Вериного воспитания. Любви и нежности, может, не хватало, а вот строгости и дисциплины — с лихвой.
Вырос, отслужил в армии, выучился, работу хорошую нашел. Только вот с девушками у Виктора долго не клеилось. Может, от того, что в чем-то на мать был похож, не умел чувства наружу выпускать… А может, просто пора не пришла. Где сказано, что все должны до тридцати лет жениться? Вот и Витька женился только в тридцать пять.
Любу Вера Николаевна приняла молча. Чего словами сыпать? А тем более ей, Вере? Это же не она женится, а сын. Раз ему Люба нравится, значит, так тому и быть. И вот вам, пожалуйста — получите и распишитесь. Очередное подтверждение человеческой неблагодарности. Смотрит она, видите ли, не так.
Ну да бог с ним. Разошлись, худо-бедно. У молодых какие-никакие накопления имелись, двушку родную разменяли и разъехались каждый по своим квадратным метрам.
***
Вера Николаевна в новом доме знакомых заводить не спешила. Не нужны они ей. Соседки-кумушки словно это почувствовали. Может, и говорили что за спиной Веры Николаевны, но ей до этого дела не было. Жила себе, как умела.
Единственным человеком, который смог прорваться сквозь холодное равнодушие Веры Николаевны, был ее сосед, Геннадий Петрович. Жил он напротив, любовью соседей тоже не пользовался, но иначе, чем Вера Николаевна…
Геннадий Петрович был громким скандалистом. Всем-то он был недоволен, о чем и заявлял во всеуслышание.
— Вовка, совсем совесть потерял?! Какого лешего машину свою перед домом моешь? Весь газон химией задрызгал! Цветы от тебя гибнут! Ты хоть один посадил?! Кати свою тачку на мойку, там и дрязгайся! — нападал он на соседа с девятого этажа.
— Ивановна, почему твой пес опять битый час гавкал? Я затем на пенсию вышел, чтобы собачьи концерты слушать? Намордник ему купи, кляп вставь или еще чего придумай! А то я сам придумаю, — грозил он старушке-соседке с третьего.
— Танька, чегой-то твой пацан весь вечер орал, как оглашенный? Убивали вы его там, что ли? Я в воспитание ваше не лезу, просто положенного мне покоя требую. Воспитывайте сколько влезет, только тихо! — требовал он от молодой мамаши с четвертого.
К своей ближайшей соседке по пятому этажу он претензий не имел, но молчать долго было не в характере Геннадия Петровича. Поэтому, однажды столкнувшись с Верой Николаевной у лифта, он заявил:
— Человек — создание социальное! А вы, уважаемая, что-то пренебрегаете социумом. Нехорошо это.
Вера Николаевна хотела было послать лесом говорливого соседа, но пока отмеряла подходящую дозу яда, чтобы ответить, Геннадий Петрович ее удивил.
— Позвольте-ка мне исправить это упущение и пригласить вас на чашечку хорошего кофе. Дочка прислала, балует иногда отца. Грехи замаливает. Уехала, понимаешь, в другой город и носу не кажет, только подарки изредка шлет. — Геннадий Петрович говорил, а сам тем временем поддел Веру Николаевну под локоток и увлек в свою квартиру.
Она слова не успела вымолвить, как уже сидела на чистенькой кухоньке, на плите стоял чайник с веселенькой клубничкой на боку, а говорливый сосед примостился напротив, водрузив на руки белую пушистую кошку.
— Я вот вас в чем-то понимаю: некоторым требуется уединение. Но наши кумушки, чего они только про вас не напридумывали. И сын вас бросил, и мужа вы со света сжили, и даже работали вы в секретной госструктуре. Представляете? Последнее они, наверное, выдумали из-за вашего внешнего вида. Вы уж простите, но вы и правда, одеваетесь во все мрачное, ходите — в глаза людям не смотрите, спина прямая, как сосна корабельная.
— Стоп, стоп! — Вера Николаевна жестом прекратила словесный потоп. — Во-первых, как вас зовут? А то я оказалась в гостях у мужчины, даже имени которого не знаю… Неудобно как-то.
— Я — Геннадий Петрович, пенсионер, а это, — он кивнул на кошку, — Правда.
— Правда, что? — не поняла Вера Николаевна.
— Кошка Правда. Имя у нее такое.
— А почему, простите, Правда?
— Да потому что, в отличие от людей — кошка животное всегда честное. Вот хочет есть, просит. Желает ласки — спину подставляет. А уж если ей покой нужен, то как ты к ней не приставай, шипеть будет. Есть у меня еще дочка, Леночка, но она далеко.
— Ну Правда, так Правда. А меня Вера Николаевна зовут. И уж раз так получилось, что я у вас чаевничаю, развею некоторые мифы. Сын мой живет своей семьей, как большинство взрослых людей, муж мой умер давным-давно, причем без всякой моей помощи. А насчет госслужбы, так это вообще из разряда фантастики. Я совершенно скромно отпахала на одной-единственной фабрике до самой пенсии. Ничего секретного фабрика не выпускала. А насчет внешнего вида… Люблю все немаркое и строгое. И уж тем более не считаю хорошую осанку недостатком. Вроде все.
Геннадий Петрович заулыбался, закивал.
— Ну и отлично. Вот и познакомились. Надеюсь, дружить будем.
***
Они и правда подружились. Странная это была дружба. Он говорил без умолку, она слушала. Иногда кивала, изредка вставляла пару слов. А Геннадию Петровичу большего было и не надо. Он радовался, что его круг общения теперь не ограничивается одной Правдой. Она, конечно, кошка хорошая, но человеку человек нужен.
Кумушки-соседки первое время перемывали им косточки, все ждали: во что выльются отношения хмурой тетки и известного скандалиста. Но скоро им это наскучило.
Когда Геннадий Петрович заболел в первый раз, Вера Николаевна будто увидела его с другой стороны.
— Петрович, давай я твоей дочке позвоню…
— Не надо, Вера.
— Да почему не надо-то?
— Не приедет она, — Геннадий Петрович вдруг заинтересовался узором на обоях.
— Петрович, ты давай не геройствуй.
— Да какое там геройство… Она, когда уезжала, так и сказала: «Ты, папа, мне чуть семью не развалил своим языком без костей! Все нервы вымотал! У моего мужа от общения с тобой глаз дергаться начал. Живи один, а я буду свою семью реанимировать. Не мешай, пожалуйста».
Вера Николаевна замолчала. Она и представить не могла, насколько одинок ее сосед. Ну не угадать было под его скандальной наружностью этого тоскливого одиночества.
— Мои вот тоже уехали из-за моего характера. Говорят, давила я их. Хотя я вроде и не вмешивалась. Сын говорит, что можно и молча давить… Может, он и прав, — сказала Вера Николаевна.
То ли Петровича пыталась утешить, то ли от затаившейся в душе обиды избавиться.
— Вот правы они, Вера! — тот ухватился за эту соломинку. — Мрачный ты человек и не улыбаешься никогда. Это тяготит. Я стараюсь не замечать… Женщина ты хорошая, слушать умеешь. Но иногда даже мне кажется, что я с каменным истуканом разговариваю. Только я старый и мудрый, а у молодежи своей мудрости не хватило понять, что у тебя в душе.
«Раскусил, психолог доморощенный, — подумала Вера Николаевна. — Я и сама не всегда понимаю, что у меня в душе. Да и осталось ли что-нибудь там… Живу словно по инерции. Деньги вот откладываю. А спросят, на что? И ответить не смогу. Разве что на похороны. Ну да ладно, пусть думает, что хочет, главное, сам хандрить перестал, на мою судьбу переключился».
В тот раз Геннадий Петрович оправился. Даже неотложку не пришлось вызывать. Потекли их обычные будни. Нет, иногда то у одного, то у другого что-то поскрипывало, покалывало… Возраст. Они поддерживали друг друга, как могли, и жили дальше. Вера Николаевна, поняла, что привыкла и к этим чаепитиям, и к болтливости Геннадия Петровича, и к его кошке со странным именем Правда.
***
Поэтому, когда он умер, тихо и незаметно, ее словно молнией пронзило от макушки до самых стоптанных каблуков туфель. Они тогда опять коротали вечер вдвоем. Геннадий Петрович на кого-то, как всегда, ругался. Она привычно кивала, попутно штопая шерстяной носок. Не выбрасывать же хорошую вещь из-за маленькой дырочки. Зиму еще поносит.
Она даже не сразу поняла, что в кухне стало тихо. Болтовня Геннадия Петровича смолкла, и только Правда у его ног мяукала еле слышно, словно плакала.
— Петрович? Гена? — она бросила штопку, вскочила из-за стола, поспешила к креслу, где, откинувшись, сидел сосед.
Он смотрел в потолок, свет лампы под абажуром не мешал ему. Ему больше ничего не мешало…
Она не заплакала. Не получилось, хотя в сердце стало пусто и гулко. «В скорую надо звонить… И дочке! Тьфу, я же телефона не знаю. Ладно, сначала в скорую», — мысли практичные, нужные, полезные помогли ей выйти из оцепенения.
Когда его увезли, она долго сидела на осиротевшей кухне и думала, что же делать дальше. Потом встряхнулась и пошла искать номер дочки. Кошка, словно боясь оставаться одна, следовала за Верой Николаевной.
— Да чего же у него в телефоне-то номера не хранятся, как у всех нормальных людей, — ворчала она, пролистав пустой список контактов. — Ну и где мне искать его Леночку?
Правда, словно поняв, что нужно Вере Николаевне, вспрыгнула на тумбочку, спихнув при этом на пол старенькую телефонную книжку.
— Молодец, — похвалила Вера Николаевна, листая желтые клетчатые листочки с загнутыми уголками. — Вот… Лена, дочка. Ну, Правда, пожелай мне удачи.
После нескольких гудков трубку взяли:
— Да?! — голос недовольный, раздраженный.
Ну и пусть, Вера Николаевна не для удовольствия названивает.
— Лена? Ваш папа умер сегодня.
Молчание.
— Лена? Вы приехать сможете?
— В лучшем случае через пару недель, — ни удивления, ни грусти…
— Но похороны…
— Поймите, я сейчас не могу…
Вера Николаевна не стала слушать дальше, положила телефон на стол, посмотрела в зеленые глаза Правды.
— Никому не нужный старик. Что может быть страшнее? — спросила она.
Кошка мяукнула, словно оспаривая ее слова.
— Ну, хорошо, тебе он был нужен, — Вера Николаевна погладила белую шерстку. — Да и мне он нужен. Другом ведь моим стал, как ни крути. Вот что, я решила: потрачусь немножко. Все равно коплю неизвестно на что. Да и тебе, Правда, предлагаю ко мне переселиться, вдвоем легче горе переживать.
Она прижала кошку к груди, вышла из опустевшей квартиры и закрыла дверь.
***
Похоронили Геннадия Петровича пусть скромно, но достойно. Даже несколько кумушек-соседок пришли.
— Сочувствую вам, Вера Николаевна, знаю, дружили вы с ним, — сказала одна. — А где же родственники? Похоронами-то кто занимался?
— Я, — коротко ответила Вера Николаевна, одарив любопытствующую таким взглядом, что у той сразу отпали все вопросы.
Дочь Геннадия Петровича появилась, как и обещала, через две недели. Исследовала папино наследство, получила от соседок всю исчерпывающую информацию и позвонила в дверь Веры Николаевны:
— Благодарю вас за организацию похорон. Сколько я вам должна?
— Мне ничего. Я друга схоронила, как сумела. Это ты ему должна была…
— Ох, только не надо меня совестить, — Лена положила на тумбочку в коридоре конверт. — Здесь деньги. Наличка. Знаю, что многие пожилые предпочитают деньги по старинке хранить. Если не хватит — телефон мой вы знаете!
Развернулась и застучала каблучками по лестнице вниз. Вера Николаевна закрыла дверь, но к конверту не притронулась. На душе было муторно. Может, позже. А нет, так пусть лежит — есть не просит.
А через несколько дней к ней зашел сын.
— Как дела, мам? Что новенького?
— Вот, Правда у меня теперь поселилась… — Вера Николаевна погладила кошку.
— Правда? Странное имя.
— Да какое уж хозяин дал. — Вера Николаевна почувствовала, как непривычно защипало в уголках глаз, да и голос подвел.
— Расскажи, вижу, что тебе тошно, — попросил Виктор.
И Веру Николаевну прорвало. Она говорила о том, как они познакомились, как подружились. Рассказала, почему у кошки такое имя. Поведала про скромные похороны и холодное безразличие Лены. Виктор слушал, с удивлением наблюдая, как меняется лицо матери. Как скукоживается и сползает маска ее вечной невозмутимости.
— Теперь вот мы вдвоем остались, спасаем друг друга, — закончила Вера Николаевна, кивнула на кошку и почувствовала, как уголки губ непривычно дрогнули и поползли вверх.
Виктор смотрел на мать и думал: «Какой же я болван. Никакая она не мрачная и не суровая, и не каменная вовсе. Нормальная, живая, добрая, чуткая… Только вот научилась все это прятать. Не от хорошей жизни. А я разглядеть не сумел».
— У тебя еще я есть, — он погладил руку матери. — Глупый, неблагодарный, близорукий сын. Но я есть.
Вера Николаевна посмотрела в виноватые Витькины глаза и поняла: он не обманывает.
