— Цените, что к себе я вас пустила! — заявила свекровь.
Этой фразой Римма Николаевна встретила меня на пороге квартиры, в которую я вошла уже законной женой. Что ж, я была готова к такому.
— Конечно, Римма Николаевна, — я улыбнулась своей лучшей улыбкой. — Мы с Ильей очень благодарны.
Муж затаскивал мое приданое: два чемодана и коробку с посудой. Римма Николаевна проводила взглядом последнюю и поджала губы.
— Это что? — спросила она таким ледяным тоном.
— Сервиз, который нам на свадьбу подарили…
— Выбрасывайте, у меня своей посуды девать некуда, — отрезала свекровь.
Я растерянно посмотрела на Илью. Он, как обычно, сделал вид, что ничего не происходит, уткнулся в телефон. Хороший маневр, надежный, а я стояла посреди прихожей с дурацкой улыбкой и чувством, что меня окатили из ведра.
— Раздевайтесь, — сказала Римма Николаевна тоном, каким обычно говорят «выметайтесь». — И тапочки не забудьте, у меня в доме чисто.
Я надела выданные мне тапочки с дельфинами ужасного дизайна. Илья продолжал копаться в телефоне. Вот так мы и начали жить вместе.
***
Мы с Ильей познакомились на работе. Он понравился мне своей неторопливостью, каким-то основательным спокойствием. О том, что он все еще жил с мамой, я узнала позже, но это не показалось мне проблемой. В конце концов, взрослые люди тоже могут делить жилье с родителями.
А вот о том, что мне самой придется соседствовать с Риммой Николаевной, я узнала слишком поздно.
— Снимать будет дорого, поживем так, — сказал Илья тоном, исключающим возражения. — У нас большая квартира, места хватит.
***
«Не так уж его много», — подумала я, разглядывая маленькую комнату, в которой мы сейчас размещались с мужем.
— И вот еще, — свекровь стояла в дверях с листком бумаги. — Подъем в шесть, Илюша говорил, тебе к восьми на работу, а надо еще завтрак приготовить. Запомни, яичницу Илюша не ест, только омлет. И кофе ему с молоком делай.
Я удивленно моргнула:
— Да? А мне Илья говорил, что любит яичницу и крепкий кофе…
— Это у тебя он ел из вежливости, — отрезала свекровь. — Я-то знаю своего сына.
Я взглянула на мужа. Он снова уткнулся в телефон, хотя еще вчера назвал кофе на молоке «невнятной бурдой». Я сжала зубы и улыбнулась. Господи, дай мне силы и терпения.
— Хорошо, Римма Николаевна. Все будет, как вы скажете.
Этой фразой я подписала себе приговор.
***
Как выглядит ад? Я раньше думала, как в книжках, огонь, черти с вилами, котлы с кипящей смолой. А оказалось, ад выглядит, как утренняя кухня на Варшавском шоссе.
Каждое утро я вставала в шесть. Тихо, чтобы не разбудить мужа и свекровь, шла на кухню. Варила кофе, делала бутерброды и омлет из трех яиц. Не из двух, и не из четырех, а из трех. Однажды я взбила четыре, просто потому что задумалась. Римма Николаевна тогда кивнула на тарелку:
— Это что такое?
— Омлет, — я улыбнулась.
Я часто улыбалась в те дни, надеясь хоть так сгладить неловкость взаимного существования.
— Из скольких яиц?
— Из четырех, — честно ответила я.
Свекровь молча взяла тарелку и вывалила омлет в мусорное ведро. Я стояла, открыв рот.
— Ри… Римма Николаевна, зачем вы…
— Илюша не ест омлет из четырех яиц, — веско сказала свекровь. – Плотный завтрак вреден, Илюше будет нехорошо.
Она посмотрела на часы:
— Уже полседьмого. У тебя пятнадцать минут, чтобы приготовить нормальный завтрак.
Я не стала говорить, что Илье не бывает плохо, он легко способен съесть намного больше. И что у нас на съемной квартире мы частенько заказывали пиццу с двойным сыром и объедались, как подростки, до ночи смотря глупые сериалы. И ничего. Я просто молча разбила еще три яйца и сделала новый омлет.
Потом был первый рабочий день, второй, третий… Каждый завершался ужином, за которым Римма Николаевна вещала в пространство:
— Вот в мое время мы иначе относились к семье. Я после работы сразу домой бежала, кастрюли, сковородки, стирка. А нынешняя молодежь…
Я чувствовала, как щеки мои начинают гореть. Илья, как обычно, утыкался в тарелку. Поначалу я надеялась, что он заступится, но мой муж предпочитал отмалчиваться.
— Я сразу домой приехала, — тихо сказала я. — Причем вместе с Ильей.
— И что в итоге? — Римма Николаевна смерила меня взглядом. — Суп не сварен, полы не вымыты. У тебя, видимо, не было хорошей матери? Не научила?
Я сжала вилку. Мамы не стало, когда мне было двенадцать. Все эти годы я жила с тетей, маминой сестрой, которая никогда не относилась ко мне как к родной. Но я готовить умела, убираться тоже. Просто не по чьим-то правилам.
— Я могу и суп сварить, и полы помыть, — сказала я ровно. — Но я сегодня устала, если честно…
— А я, думаешь, не устаю? — Римма Николаевна повысила голос. — Я тоже работаю! И в молодости трудилась как пчелка, но дом в чистоте содержать успевала, мужа обслуживала, свекровь обхаживала. Ты просто лентяйка.
— Это нечестно, — не выдержала я. – Если вам так нужна забота, почему не спрашиваете со своего сына?
— Потому что дом – женская обязанность, — веско ответила Римма Николаевна.
Муж потом недовольно спросил:
— Меня-то зачем приплела?
— Может, потому что и тебе стоит почувствовать в наших беседах. Хотя бы заступиться за меня!
С сыном Римма Николаевна была мягкой и чересчур заботливой. Они с Ильей общались с утра до вечера, по десять звонков в день. Какие рубашки погладить, что купить на ужин, когда встретиться после работы… Мне же доставались тумаки.
***
Однажды Римма Николаевна принесла список. Это случилось ровно через месяц и два дня после начала нашей совместной жизни. К тому моменту я уже вставала раньше остальных, мыла полы по принципу «чтоб не пахло тряпкой, а пахло хозяйкой» (до сих пор не понимаю, что это значит), готовила завтраки-обеды-ужины, бегала по магазинам в обеденный перерыв, потому что после работы уже не успевала, и с ужасом понимала, что меня затягивает какой-то омут, трясина, болото.
Но выхода я не видела.
В тот вечер я сидела на кухне и чистила картошку. Мелкую, в земле, по скидке (Римма Николаевна следила, чтобы я не переплачивала). Странное ощущение, но я как будто стала этой картошкой, мелкой, никому не нужной. Илья все время был на стороне матери. Свекровь не упускала возможности в очередной раз сказать, что я не умею ни готовить, ни убираться, ни, в общем-то, жить.
— Вот, — Римма Николаевна положила передо мной листок бумаги. — Раз ты не справляешься, я решила помочь. Посмотри, может, так удобнее будет.
Это был список, график моей… Господи, кто я вообще в этом доме?
«Понедельник — полы, окна, стирка. Вторник — ванная, уборка в шкафу. Среда — уборка в комнатах, почистить обувь. Четверг — мытье холодильника…»
Я смотрела на этот список и не верила своим глазам. Мытье холодильника? Чистка обуви?
— А когда мне это все делать? — тихо спросила я. — У меня работа с восьми до шести, потом ужин готовить… Когда?
— А ты встань пораньше, — пожала плечами свекровь. — Я в твои годы и вставала в четыре, если нужно было. И ничего, жива.
Я посмотрела на Илью. Он поднял глаза от телефона, встретился со мной взглядом. На секунду мне показалось, что он скажет что-то, заступится. Но он только пожал плечами и мягко произнес:
— Мам, может, не надо так… формально?
— Значит, и без порядка? — свекровь сжала губы. — Я просто пытаюсь наладить быт. А вы оба… Как дети неразумные.
Я взяла список. Повертела его в руках.
— Ладно, — сказала я. — Я постараюсь.
Это была точка. Тот самый момент, когда что-то внутри меня надломилось. Нет, я не бросилась крушить посуду или скандалить, но внутри начало нарастать раздражение, которое грозило вскоре прорваться.
***
Я научилась вставать в четыре, спать по четыре часа ночью и выглядеть нормально. Чудеса макияжа творят такое, что любой пластический хирург обзавидуется. Я научилась улыбаться, когда не хочется. Я научилась не реагировать на подколки и замечания.
— Опять кастрюли плохо помыты! — Римма Николаевна скорбно качала головой. — Я в твоем возрасте…
Начиналось каждый раз с этого. «Я в твоем возрасте». А чего я только не слышала дальше!
«Я в твоем возрасте и работала, и магистратуру заканчивала». «Я в твоем возрасте полы до блеска надраивала». «Я в твоем возрасте с мужем не пререкалась».
Интересно, а как пререкаться, если я только «доброе утро» и «приятного аппетита» говорила? Рот открывать страшно, сразу прилетит какое-нибудь замечание.
— А Илья? Он же взрослый мужик, — говорила мне подруга Света, когда я пыталась объяснить ей ситуацию. — Почему он не может сказать ей: «Мам, остановись, ты перегибаешь»?
— Он не такой.
— А какой? — Светка сделала большие глаза. — Тряпка?
— Нет, — я злилась. — Он просто… Ну… Маму любит.
— Марин, — подруга смотрела на меня, как на больную, — это ненормально. Ты понимаешь, что ты почти не спишь? Что ты как загнанная лошадь? Поговори с ним наконец! Останови это!
Я обещала поговорить и даже пыталась. Как-то поздно вечером, когда Римма Николаевна, слава богу, уже спала в своей комнате, я осторожно сказала:
— Илюш… Может, нам все-таки снять квартиру? Я боюсь, что твоя мама не очень-то счастлива, что мы с ней живем.
Муж повернулся ко мне, приподнявшись на локте.
— Ты что? Мама счастлива. Она так любит, когда дома кто-то есть, ей одной скучно.
— Ты заметил, что это… Ну… Не совсем нормальная ситуация? Она составляет мне расписание, как… Как горничной.
— Маринка… — он поцеловал меня в плечо. — Она просто любит порядок и правила. Она всегда такая была, не принимай близко к сердцу.
Как легко это сказать. Я не принимала, я терпела, потому что любила его и потому что… А куда мне было деваться? На съем у меня не хватило бы денег. К тете возвращаться… Та бы просто не пустила. У нее сейчас была своя жизнь, новый мужчина. И она имела на это право, ведь столько лет забывала о себе, растя чужого ребенка. Я была в ловушке.
И иногда мне казалось, что в такой же ловушке и Илья. Вроде взрослый мужик, а все как будто пятилетний мальчик, который боится маме слово поперек сказать.
— Ты не мог бы… Ну… Поговорить с мамой? — просила я иногда. — Насчет того, чтобы она не проверяла, как я убираюсь?
— Я попробую, — обещал Илья.
Но обещание не сдержал.
***
В конце мая Римме Николаевне исполнялось пятьдесят два. Не круглая дата, но свекровь все равно решила устроить семейный ужин.
— Всего-то человек десять, — говорила она, листая телефонную книжку. — Накроем в большой комнате, сдвинем диван.
Разумеется, готовить предстояло мне. Тарталетки с икрой, салат «Оливье», курица с яблоками. В разгар рабочей недели я каким-то чудом умудрилась все это сделать. В пять утра чистила картошку для салата, в обед отпросилась, чтобы сбегать в магазин. После работы — бегом домой, делать эти чертовы тарталетки. Кому они вообще нужны? Но Римма Николаевна любила красиво накрытый стол.
Я металась, как электровеник. Илья иногда делал шаги навстречу, предлагал помощь:
— Марин, давай я хоть картошку почищу?
— Не вздумай, — шипела свекровь. — У тебя руки после работы устанут. Марина сама справится.
И я справлялась. Мыла, чистила, резала, лепила. Не знаю, что меня держало. Гордость? Или то, что на самом краешке сознания мелькала предательская надежда: «Может, если я буду идеальной, она полюбит меня? Примет? Перестанет мучить?»
К шести часам все было готово. Я отутюжила белую скатерть, достала праздничный сервиз, разложила приборы.
Первой приехала Лидия Николаевна, сестра свекрови. Сухонькая, небольшого роста, с умными, внимательными глазами. Она мало говорила, больше наблюдала. И взгляд у нее был такой… Как будто она все видела насквозь. Меня она оглядела с ног до головы, слегка поджала губы, но ничего не сказала, только неожиданно крепко пожала руку.
Потом подтянулись другие гости. Подруги свекрови, какая-то дальняя родня. Все пожилые, все с одинаковыми прическами «перекись и лак», у всех — одинаковый прищуренный взгляд, будто они оценивают, как я справилась.
Я металась между кухней и комнатой. Несла салаты, разливала вино, накладывала горячее. Римма Николаевна восседала за столом, как королева:
— А вот тут осторожнее, дорогая, не разлей…
— А тебе лучше подавать с левой стороны, а не с правой…
— А ты тарелки-то прогрела? С холодной тарелкой подаешь…
Я улыбалась, извинялась и продолжала метаться, как заведенная кукла.
А потом случилось что-то странное. После третьего тоста Лидия Николаевна вдруг обратилась к своей сестре:
— Римма, а ты помнишь, как мы с тобой к твоей свекрови на юбилей ездили? Ты еще тогда только замуж вышла.
Я в этот момент как раз несла на кухню пустую миску из-под салата и заметила, как напряглась спина свекрови.
— Лида, какие глупости, — отмахнулась Римма Николаевна. — Не помню я ничего.
— А я помню, — тихо сказала Лидия Николаевна. — Я помню, как ты плакала в туалете. Как твоя свекровь гоняла тебя за сырниками на кухню в четыре утра. Как она проверяла простыни, правильно ли ты их погладила.
— Лида, — резко сказала свекровь. — Замолчи.
Я застыла в дверях. Всей спиной чувствовала, что что-то происходит. Что-то важное.
— А помнишь, — Лидия Николаевна словно не слышала, — как ты звонила мне из автомата и говорила: «Лида, забери меня отсюда, я схожу с ума»? Помнишь?
Я медленно обернулась. Римма Николаевна была бледная, как полотно. А Лидия Николаевна смотрела на нее в упор, не отводя взгляда.
— А теперь, — сказала она тихо, — ты делаешь с этой девочкой то же самое. Ты душишь ее, Римма.
Я не знала, куда деваться. Илья сидел, опустив глаза, и крутил в руках вилку. А Лидия Николаевна посмотрела на меня:
— Девочка, не молчи. Скажи им. Это ведь не жизнь. Так жить нельзя.
Я стояла и не могла вымолвить ни слова. А потом, неожиданно для самой себя, сказала:
— Спасибо, Лидия Николаевна.
И вдруг сорвала с себя фартук.
— Илья, я больше так не могу. Я ухожу.
***
Я бросила фартук на стул и вышла из комнаты. Сердце колотилось так, что, казалось, сейчас выскочит. Я зашла в нашу маленькую комнатку и начала бросать вещи в чемодан. Руки дрожали. Я не понимала, что я делаю и куда пойду, но знала одно, больше я здесь не останусь. Хватит.
За спиной скрипнула дверь. Я не повернулась, думая, это Римма Николаевна. Сейчас начнет причитать, обвинять.
— Марин, — это был Илья. — Можно я войду?
Я молча продолжала собирать вещи. Муж постоял на пороге, потом подошел и тихо тронул меня за плечо.
— Перестань. Не уезжай.
— А зачем мне оставаться? — меня затрясло от злости. — Быть вашей служанкой? Слушать, какая я никчемная? Что я тут делаю, Илья?
— Ты моя жена, — он смотрел растерянно. — Мы же любим друг друга.
— Любим? — я засмеялась и испугалась этого смеха. — Илья, если ты любишь, то не позволяешь делать с любимым человеком такое. Ты защищаешь. А не прячешься за телефоном, пока твоя мать мучает твою жену.
— Она не мучает…
— Да? — я швырнула в чемодан футболку. — А как это называется? Я сплю по четыре часа. Я превратилась в обслугу, Илья. И ты это допустил.
Он сел и закрыл лицо руками.
— Прости, я просто не могу сказать ей «нет»… — сказал он глухо. — Мама с детства меня окружала такой заботой, что я в ней задыхаюсь. Стоило возразить, она обрушивалась на меня, как коршун. Вот я и разучился что-то говорить против.
Я впервые за все это время увидела в нем человека, который, кажется, и сам страдает.
— Но ты уже взрослый человек, — сказала я уже мягче. — У тебя есть шанс это изменить.
За дверью послышались шаги, и в комнату без стука вошла Римма Николаевна. Глаза ее горели, ноздри раздувались.
— Что здесь происходит? — голос был полон гнева. — Ты что себе позволяешь? Устраивать истерики при гостях?!
Илья вдруг встал между нами. Я не поверила своим глазам.
— Мама, хватит, — сказал он тихо.
— Что? — Римма Николаевна захлебнулась возмущением.
— Я сказал — хватит. Ты… — Илья замялся, но продолжил. — Ты сделала невыносимой жизнь моей жены. И я это допустил.
— Ах, вот как? — свекровь покраснела так, что я испугалась за ее сердце. — То есть я тут виновата? Я, которая вас приютила? Я, которая всю жизнь тебе…
— Мама, не начинай, — перебил Илья. — Ты понимаешь, о чем говорила тетя Лида. И я… Я думаю, она права.
Римма Николаевна застыла с открытым ртом. Потом попятилась к двери.
— Так. Ну ладно, — она вдруг как-то обмякла и стала выглядеть даже старше своих пятидесяти двух. — Значит, вот как? Ты выбираешь эту… Эту девку? С которой знаком без году неделя? А не родную мать?
Илья опустил голову. Знакомый жест. Я уже приготовилась к тому, что он отступится, сдаст назад, но он вдруг выпрямился и сказал:
— Да, мама. Я выбираю свою жену. Мы с Мариной уезжаем сегодня.
Я замерла с зажатой в руке кофточкой.
— Ты… Ты не можешь, — прошептала Римма Николаевна. — Ты… Ты предатель.
— Могу, — тихо сказал Илья. — И должен. Потому что я взрослый человек, мама, не маленький мальчик.
Я смотрела на эту сцену, как в замедленной съемке. Не верила своим глазам. Илья повернулся ко мне и взял за руку:
— Давай уедем. Сегодня. Прямо сейчас.
Я кивнула, не в силах сказать ни слова. Меня затопили благодарность и внезапная любовь к мужу.
***
Прошло три недели. Мы сняли студию на окраине.
Наконец я просыпалась, когда я хотела. Ну… Конечно, не совсем. Будильник все равно заводила так, чтобы успеть к восьми на работу. Но не было этого сосущего чувства под ложечкой, когда знаешь, что проспала на пять минут, и теперь Римма Николаевна будет весь день коситься и делать замечания.
Мы с Ильей завтракали вместе. Яичница — две, три, четыре штуки, без разницы. Иногда просто кофе и бутерброды. Иногда вообще ничего, спали до последнего, потом хватали куртки и бежали.
Вечером я готовила то, что хотелось. А иногда Илья приносил пиццу или китайскую лапшу в картонных коробочках, и мы смотрели глупые фильмы, завернувшись в плед.
— Марин, — сказал он как-то вечером, глядя на меня поверх своей коробки с лапшой, — ты… Ты простишь меня когда-нибудь?
— За что? — я удивленно подняла голову.
— За то, что я… Что я все это допустил. С мамой. С тобой. Это все…
— Ну, фактически, это ты меня и спас, — я улыбнулась. — Когда, наконец-то, сказал ей «нет».
Илья помолчал. Постучал палочками по коробке.
— Я понял одну штуку, — сказал он медленно. — Я всю жизнь боялся ее обидеть. Думал, она одинокая, несчастная, я — единственная ее опора и радость. И поэтому я должен всегда… Ну, делать так, как она хочет.
— И в итоге сделал несчастной меня, — я произнесла это совсем без упрека.
— Да, — он вздохнул. — И, наверное, не только тебя. И себя тоже.
Я смотрела на него с удивлением. Он заметно изменился за эти недели. И даже взгляд стал другой, более открытый, прямой. Он даже впервые сказал своей матери «нет», когда она попросила приехать и помочь передвинуть шкаф. Не потому, что он не хотел помогать, просто у нас были другие планы.
— Мам, я не смогу. У нас с Мариной билеты в кино.
Я сидела рядом и слышала, как из трубки донеслось:
— Какое кино? Тебе что, заняться больше нечем?
— Мам, — Илья говорил твердо, но спокойно. — Я женатый человек, у нас своя жизнь. Я приеду завтра после работы.
Последовала пауза, потом Римма Николаевна сказала:
— Хорошо, сынок. Завтра так завтра.
Илья положил трубку и с каким-то удивлением посмотрел на меня:
— Она согласилась. Просто взяла и согласилась.
Я улыбнулась.
— Видишь? Не так уж и сложно настоять на своем.
Я не знала, что ждет нас впереди. Но понимала, что тот ад, который начался со слов «Я вас к себе пускаю, цените», закончился. А к чему мы придем дальше, зависит только от нас.
