Михаил зашёл на кухню ближе к вечеру. Лена уже заваривала чай, бросив в чашку тонкий ломтик имбиря — её ритуал после тяжёлого дня. Она мерно покачивала пакетик в кружке, словно это могло убаюкать тревоги, скопившиеся за день.
Именно так она и познакомилась с Мишей — на корпоративе сидела в углу с имбирным чаем, пока остальные коллеги распевали караоке и танцевали.
«Вы что, болеете?» — спросил тогда подсевший к ней айтишник из соседнего отдела. «Нет, просто не болею весельем», — ответила она, и он засмеялся так, что пролил свой сок на новые брюки.
Он немного помялся у порога, затем сел напротив, выдвинув стул с таким звуком, будто готовился к непростому разговору. Лена поняла — Михаил собирался сказать что-то, что ей точно не понравится.
— Слушай, маме совсем тяжело, — начал он, разглаживая несуществующую складку на скатерти. — Годовщина свадьбы с отцом на днях. Она говорит, прям с утра невыносимо одной быть. Всё вспоминает, плачет.
«А мне невыносимо с ней быть», — подумала Лена, но промолчала. Она помнила прошлогоднюю годовщину смерти свёкра. Тогда Анна Петровна рыдала два часа, а потом позвонила соседке и со смехом обсуждала сериал, который смотрела накануне. Как будто переключила тумблер с «горе» на «беззаботность».
Лена кивнула, не перебивая. Глаза её слегка сузились — уловила интонацию. Знала этот тон, которым Миша начинал разговоры о матери. Тон, смешанный из вины, долга и тихой просьбы понять. Тон человека, который пытается усидеть на двух стульях: быть хорошим сыном и хорошим мужем одновременно. Миша редко справлялся с этой акробатикой.
Михаил продолжил, разглядывая столешницу:
— Сказала, мол, хочется быть в семье. Побыть рядом.
Он сделал паузу. Выдохнул.
— Попросилась к нам на недельку. Ну, пожить немного, не насовсем. Просто, чтобы не одной в эти дни…
В памяти Лены мгновенно всплыл последний визит свекрови.
То утро, когда она проснулась от звуков, похожих на смесь ритуального песнопения и сигнала воздушной тревоги. Анна Петровна принимала контрастный душ. «А-а-а! О-о-о! Ух ты ж, хорошо-о-о!» — разносилось по всей квартире в половине шестого утра. Лена, которая заснула лишь в три ночи после очередного приступа бессонницы, лежала и считала овец. Не помогало. Овцы тоже, видимо, проснулись от криков и разбежались.
Он замолчал, глядя на Ленины руки, обнимающие чашку. Пальцы её заметно напряглись, но голос не изменился.
— Так. И что ты ей ответил?
— Что поговорю с тобой.
Он наконец поднял глаза.
— Лена… Пусть мама поживёт с нами. Она ведь тебе не помешает?
Под кухонным столом вздохнула Бася, их нервная такса. Словно тоже слушала разговор и понимала каждое слово. В последний визит Анны Петровны собака похудела на килограмм — немыслимая цифра для маленькой таксы. Ветеринар тогда удивлённо качал головой: «Что у вас там дома происходит? У собаки стресс как у брокера в кризис».
Лена посмотрела на него долго, потом медленно поставила чашку. Звук фарфора о столешницу прозвучал громче, чем обычно. В их семье разговоры всегда сопровождались звуками — поставленных чашек, закрытых дверей, сдержанных вздохов. Язык предметов часто был красноречивее слов.
— Михаил, — она называла его полным именем только в тех случаях, когда собиралась сказать что-то важное. — Мы оба знаем, как и чем это заканчивается.
Миша помнил. И лицо его выдавало это с безжалостной ясностью. В его глазах мелькнула та же паника, которую Лена заметила у Баси, когда впервые привела её к ветеринару.
Пар от чая поднимался между ними тонкой завесой. Лена вспомнила, как впервые привезла Мишу в свою квартиру. Тогда они только начали встречаться. Она провела для него экскурсию — это была её первая собственная квартира, купленная на свои сбережения и ипотеку, которую она выплачивала уже четыре года.
«Здесь будет диван, тут — стеллаж для книг, а тут — рабочий стол», — с гордостью рассказывала она, водя его по пустым комнатам. Он смотрел не на стены, а на неё — влюблённо и восхищённо. «Ты удивительная», — сказал он тогда. А теперь сидел с видом просителя, будто это она была в чём-то виновата.
— В прошлый раз мама приехала на «пару дней». Тогда же у Баси начались судороги. Собака пряталась под ванной, не ела, дрожала от каждого хлопка двери.
Она сделала глоток, морщась — чай был ещё слишком горячим. Впрочем, горячий чай был меньшим из зол по сравнению с перспективой недели в компании Анны Петровны.
— И ты помнишь, во сколько твоя мама встаёт? В пять. В ПЯТЬ утра, Миша! И тут же начинает греметь на кухне. А эти её утренние процедуры? «А-ах!», «О-ох!» — она коротко изобразила высокие звуки, которые Анна Петровна издавала, обливаясь холодной водой. — На весь дом! И ты знаешь, что я потом весь день как разбитая. Я еле засыпаю, ты же знаешь.
Она не стала добавлять, что после визитов свекрови ей приходилось удваивать дозу мелатонина, чтобы хоть как-то заснуть. И даже это не всегда помогало. В прошлый раз она три ночи просто сидела на кухне и смотрела в окно, слушая, как мирно похрапывает Миша в соседней комнате. Он-то спал как убитый. Наверное, унаследовал эту способность от матери — та, казалось, могла уснуть среди грохота канонады и проснуться по внутреннему будильнику в предрассветные часы, чтобы начать своё утреннее представление.
Михаил смотрел в сторону, будто надеялся найти поддержку у холодильника.
— Мы таскали Баську по ветеринарам, ставили капельницы, тыкали ей в лапу успокоительное. Мы потратили на лечение больше, чем на себя.
Лена вспомнила те счета. Три с половиной тысячи за первый приём, пять — за капельницы, ещё восемь — за какие-то особые анализы. «У собаки нервный срыв», — сказал ветеринар так буднично, будто у всех такс бывают нервные срывы. «От чего?» — удивилась Лена. «От жизни», — пожал плечами врач и выписал успокоительное.
— А ты всё повторял: «Мама же добрая, она не мешает».
Он отвёл глаза.
— Я её понимаю, ей просто плохо. Это всего неделя, Лен… — Ну пусть мама поживёт с нами, она тебе не помешает…
Лена не повысила голос, но в её тоне появилась твердое намерение:
— Ну сам к ней и переезжай. Мне так точно никто не помешает. Раз ты так хочешь помочь с настроением мамочке
Она поставила чашку на стол с отчётливым стуком.
— И вообще, я, кажется, должна напомнить, что эта квартира — моя. Мой ремонт и мои правила. Я имею право решать, кто здесь живёт, а кто — нет.
Михаил выпрямился. Вот этого он не ожидал.
— Что значит — переезжай? Ты мне что, ультиматум ставишь?
— Нет, Миш. Я предлагаю решение. Ты хочешь поддержать маму — езжай и поддержи. На неделю. Ты будешь спокоен, что она не одна, а я… — она провела рукой по лбу, — я высплюсь. И Бася не будет трястись от страха.
— Но я работаю!
— Удалёнку можно взять. Тем более, ты всего четыре дня назад говорил, что у вас сейчас затишье.
Миша сморщился. В глазах мелькнуло что-то детское — так смотрит ребёнок, которого поймали на вранье.
— Да ну, Лен! У всех бывают родители, — выпалил он, взмахнув руками. — Все как-то живут, терпят, находят общий язык! Что я, многого прошу?!
Лена резко отставила чашку. Внутри что-то оборвалось — терпение, с которым она годами строила стену компромиссов.
— Именно! — она вскочила на ноги, глаза заблестели. — Все ВЫЖИВАЮТ как могут! И знаешь что? Я больше не хочу выживать. Я хочу жить! ЖИТЬ, Миша! Без судорог, без бессонницы, без таблеток!
Она шумно выдохнула, убрала прядь волос, упавшую на лицо:
— Это теперь моё правило, вгрызи его себе в память: когда твоя мама хочет пожить у нас — ты едешь жить к ней. Всё, точка. Не неделю, не месяц — столько, сколько нужно!
Он смотрел на неё с открытым ртом. За восемь лет брака он ни разу не видел Лену такой — раскрасневшейся, с пылающими глазами, невероятно живой и настоящей. Обычно она замыкалась, надевала маску согласия, а потом страдала молча, глотая снотворное по ночам. Эта новая Лена пугала и… восхищала одновременно.
— Ты что… ты меня выгоняешь? — его голос дрогнул, застряв между обидой и неверием.
Лена опустилась на стул, внезапно успокоившись:
— Нет, Миш. Я спасаю наш брак. Поверь, ещё одна неделя с твоей мамой — и нам понадобится семейный психолог. Или адвокат по разводам.
Михаил потёр лицо ладонями, словно стирая невидимую пелену:
— Это какой-то… бред! Лена, ты себя слышишь?!
Лена пожала плечами:
— Почему? Ей нужна компания — у неё будет компания. Ты хочешь позаботиться — так позаботься. Не вижу ничего абсурдного.
Она смотрела, как в глазах мужа сменяются эмоции. Недоверие, возмущение, раздумье. И наконец — понимание. Медленное, неохотное, но понимание.
Под столом Бася встала на лапы и уставилась на хозяина глазами, полными надежды. Как будто умоляла: «Только не приводи её сюда».
— И ты не передумаешь? — спросил он наконец.
— Не передумаю, — твёрдо ответила Лена. — Это не каприз. Это… самозащита.
Он помолчал, затем кивнул. Принял поражение или просто устал спорить — ей было всё равно. Главное, что она выстояла.
— Хорошо. Я поеду к маме. На неделю.
Лена улыбнулась — искренне, с облегчением. И благодарностью.
— Спасибо, Миш. Правда.
Та неделя выдалась странной. Лена спала как младенец впервые за долгое время. Бася, которая обычно подпрыгивала от любого шороха, расслабилась и даже начала подпускать к себе соседей во время вечерних прогулок.
А Михаил… Михаил исправно звонил каждый вечер.
— Как ты там? — спрашивала Лена, слыша в трубке фоновые звуки телевизора.
— Нормально, — отвечал он без энтузиазма. — Работаю, вот обед приготовил…
— Мама рада, что ты с ней?
Пауза.
— Да как сказать… Она на удивление почти не бывает дома. То к подруге пойдёт, то в магазин на полдня пропадёт. Говорит, что не хочет меня стеснять.
Лена улыбнулась, представив эту картину. Анна Петровна, которая обычно заполняла собой всё доступное пространство, вдруг стала «не хотеть стеснять». Парадокс.
— А ты? — спросила Лена. — Тебе как там?
Снова пауза.
— Странно, — признался Миша. — Я как будто снова школьник. В смысле, она готовит мне завтрак, спрашивает, куда я иду и во сколько вернусь.
— А ты что?
— А я… отчитываюсь, — он хмыкнул. — Надо же, а я и не помнил, как это — жить с мамой. У неё тут целый свод правил.
«Добро пожаловать в мой мир», — подумала Лена, но вслух сказала:
— Может, это полезный опыт. Для вас обоих.
Через четыре дня Михаил вернулся. Молча поставил сумку в прихожей и прошёл на кухню, где Лена заваривала свой вечерний чай. Бася радостно крутилась у его ног, но он будто не замечал. На лице его читалась сложная смесь эмоций — облегчение, усталость и что-то ещё, похожее на прозрение.
— Мама сказала: «И зачем ты вообще приехал? Я-то к вам собиралась. Вы с Леной как жили, так и живите», — произнёс он наконец. — Представляешь? Она же сама говорила, что ей тяжело одной, а теперь вдруг оказывается, что это я ей мешаю.
— Вот это поворот, — Лена подняла брови. — Так в итоге что случилось?
— Да понимаешь, она вроде как осознала, что ей не компания нужна была, а… — он потёр подбородок, подбирая слова. — Скорее возможность командовать на чужой территории. Только на её условиях. А когда я к ней приехал, она вдруг стала жаловаться, что я ей мешаю работать в саду, что она привыкла одна, и что вообще она хотела приехать к нам, а не чтобы я к ней приезжал.
Лена улыбнулась, представив, как Анна Петровна, привыкшая быть хозяйкой положения в чужом доме, вдруг обнаружила, что в своём собственном ей приходится как-то подстраиваться под другого человека. Пусть даже под сына.
Как будто оркестр, привыкший играть соло, вдруг обнаружил, что на сцене есть и другие музыканты. Не все готовы делить прожектор.
Лена кивнула.
— Не права. Просто я умею вовремя говорить «нет». А вы с ней — нет. Вот и всё.
Она налила ему чаю и села рядом. Чай пах имбирём и спокойствием. Привычный ритуал, уютный мир на двоих. Без посторонних.
— Ну, она вроде как поняла, что ей не компания нужна была, а… — он потёр подбородок, подбирая слова. — Скорее внимание. Только на её условиях. А когда я к ней приехал, она вдруг стала говорить, что я ей мешаю работать в саду, что она привыкла одна и что я зря всё затеял.
Лена улыбнулась, представив, как Анна Петровна, привыкшая быть хозяйкой положения в чужом доме, вдруг обнаружила, что в своём собственном ей приходится как-то подстраиваться под другого человека. Пусть даже под сына.
Как будто оркестр, привыкший играть соло, вдруг обнаружил, что на сцене есть и другие музыканты. Не все готовы делить прожектор.
Лена кивнула.
— Не права. Просто я умею вовремя говорить «нет». А вы с ней — нет. Вот и всё.
Она налила ему чаю и села рядом. Чай пах имбирём и спокойствием. Привычный ритуал, уютный мир на двоих. Без посторонних.
— И знаешь, что самое удивительное? — продолжил Михаил, обхватывая чашку ладонями. — Она вчера сказала, что хочет съездить на могилу к отцу в годовщину, а потом поехать на недельку к своей сестре. Представляешь? Никаких слёз, никакого «невыносимо одной». Просто… нашла решение.
Лена вспомнила тётю Иру, сестру Анны Петровны. Тихая, спокойная женщина, полная противоположность сестре. «Как они уживаются?» — спросила как-то Лена у Миши. «Тётя Ира — буддист по жизни. У неё золотое терпение», — ответил он тогда. Лена подумала, что в другой жизни она могла бы стать такой, как тётя Ира. Но не в этой. В этой хватит и одного буддиста на семью.
Лена улыбнулась в чашку:
— Иногда надо дать людям возможность самим справиться. Вместо того, чтобы решать за них.
Миша посмотрел на неё с любопытством.
— Ты это спланировала? Всё с самого начала?
— Нет, — честно ответила она. — Я просто защищала своё право на сон. И на нервную собаку без судорог.
Он засмеялся — искренне, впервые за долгое время.
Михаил задумчиво смотрел в окно.
— Я весь этот год боялся, что ей плохо одной. А она, кажется, вполне справляется. Даже лучше, чем я думал.
— Знаешь, ты хороший сын, — Лена протянула руку и сжала его ладонь. — Просто иногда мы заботимся неправильно. Думаем, что знаем, что нужно близким, а на самом деле…
— А на самом деле лучше дать человеку самому разгрести свои проблемы, — закончил Миша и впервые за эти дни искренне улыбнулся. — Получается, я переживал зря?
Лена вспомнила их первое свидание. Тогда она спросила его: «Чего ты хочешь от жизни?». И он ответил: «Чтобы все были счастливы». «Все — это кто?» — уточнила она. «Ну, мама, ты… все».
Тогда она не придала этому значения. А сейчас подумала, что есть разница между «чтобы все были счастливы» и «делать всех счастливыми». Первое — мечта. Второе — непосильная ноша.
Может, он наконец начал это понимать.
Бася, свернувшись клубком на его ногах, тихо вздохнула во сне. «Вот кто по-настоящему счастлив», — подумала Лена, глядя на собаку. Бася точно знала, чего хочет от жизни: тишины, покоя и отсутствия громких родственников с фотографиями в туалете. В сущности, не такие уж сложные желания.
