Инна выходила за Романа как за принца датского, чесслово! Любовь-морковь, бабочки в животе, и розовые очки, чтоб видеть мир в сиропе. Пятнадцать лет, как в шоколаде купались: квартира общая, работа стабильная, деньги – куры не клюют, дома – стерильная чистота, а борщи – как у бабушки, с дымком! И тут – бац! Как обухом по голове: «Иннок, – говорит, – ты, конечно, баба – бомба, но я влюбился в другую! Давай по-чесноку, развод и девичья фамилия! Квартиру пилим пополам, и всем будет счастье». Инна чуть челюсть не выронила: два года, оказывается, на две семьи жил, а она, дурёха, верила!
Развод – дело муторное, но житейское. Квартиру поделили, Инна в ипотеку залезла – однушку взяла. Живет себе, как сыч, сериалы смотрит, в интернете залипает, тоску гонит.
И вот, как гром среди ясного неба, в дверь – звонок! Открывает, а там – здрасьте, приехали! Роман, собственной персоной, и девчушка сопливая, Лизкой кличут. Роман – как побитая собака, глазки молящие, аж сердце кровью обливается.
– Иннусь, – хнычет, – выслушай, ради бога! Я в полной ж… эээ… в беде я!
Инна, хоть и злющая, а бабское любопытство берет верх. Впустила их в квартиру, чай налила. Роман и начал исповедь, аки пономарь:
– Иннуська, – всхлипывает, – это Лиза, дочь моя. А мать… ой, лучше не вспоминать! Стерва крашеная! Все бабки сперла, Лизку бросила и в кусты! А я тут как дурак с ребенком на руках! И знаешь что, Инн? Я понял! Все эти годы только тебя и любил! Давай все вернем, как было, а? Будем, как родные, жить!
Инна чуть чаем не захлебнулась от такой наглости.
– Рома, ты что, совсем с ума сошел? – прищурилась она. – Мы с тобой развелись, ты мне жизнь поломал, а теперь – «вернем»? А ребенка этого куда, в ясли подкинуть?
Роман глазами забегал, как крыса по трюму.
– Инн, ну ты же… ну ты же человек! У тебя же сердце доброе! Лиза – как родная будет! Ты же хозяйственная, чистоплюйка, у тебя ж дома – как в операционной! А я без тебя – как без рук, пропаду!
Инна чуть со стула не упала от наглости такого масштаба.
– Послушай, Рома, – процедила она сквозь зубы. – Ты, конечно, меня извини, но ты, кажется, совсем нюх потерял! Гулял налево, ребенка нажил, а теперь я должна за тобой это все убирать? С какой радости, позволь узнать?
Роман аж взвился от возмущения.
– Инн, ну ты же… баба! У тебя же материнский инстинкт должен быть! Ребенку нужна мать!
Инна фыркнула, как чайник.
– Инстинкт у меня был, Рома. Когда я за тобой, великовозрастным детиной, пятнадцать лет ухаживала! А теперь, как говорится, кина не будет! Электричество кончилось!
И, не дожидаясь дальнейших воплей и причитаний, указала на дверь.
– На выход, товарищ! И Лизку с собой забирай! А то еще скажешь, что я ребенка украла!
Роман, обиженный до самых пяток, вылетел из квартиры, волоча за собой орущую, как резаную, Лизу.
Инна захлопнула дверь и долго смотрела на нее, как на символ своей рухнувшей мечты. «Ну и комедия! – пробормотала она. – Вот тебе и сказочка! То драма, то мелодрама, а то вообще – цирк шапито! Ладно, прорвемся! Жизнь – она как зебра, полоса белая, полоса черная. Надо только держаться!» И пошла доедать свой остывший бутерброд, наплевав на вселенскую несправедливость и бывших козлов. Как говорится, «с глаз долой – из сердца вон! А в сердце – новые горизонты!»
