Андрей протер последнюю хрустальную фигурку из коллекции жены, задержав взгляд на крошечном единороге. Статуэтка искрилась в свете новогодней гирлянды, отбрасывая радужные блики на стену, словно насмехаясь над его педантичностью. Двенадцать лет — двенадцать фигурок, как годовые кольца их брака. Он помнил каждую: как дрожали её пальцы, когда она распаковывала очередной подарок, как придирчиво выбирала место на полке, как сдувала невидимые пылинки…
— Наташ, ты не поверишь, что я тебе купил на этот раз! — крикнул он в сторону кухни, стараясь звучать радостно. Что-то в последние дни было не так, он чувствовал это кожей, но гнал от себя тревожные мысли.
Тишина.
— Милая? — он переставил единорога на полку, машинально поправив его дрожащими пальцами. — Я специально выбирал…
— Андрей, — её голос из кухни прозвучал непривычно сухо, почти чужим. — Нам нужно поговорить.
Он застыл с протянутой к фигурке рукой. Сквозь привычные запахи корицы и ванили пробивался горьковатый привкус подгорающего теста — Наташа никогда не допускала такого раньше. За окном кружился снег, превращая московский двор в сказочную декорацию, но даже эта идеальная картинка казалась фальшивой, как открытка из супермаркета.
— Может, сначала посмотришь подарок? — попытался он оттянуть неизбежное, уже понимая — что-то безвозвратно надломилось в их хрустальном мирке.
— Хватит, — в её голосе прорезалась сталь. — Хватит делать вид, что всё прекрасно. Хватит прятаться за подарками и улыбками.
Звук отодвигаемого стула. Шаги. Он всё ещё стоял, глядя на полку с фигурками, не в силах обернуться.
— Знаешь, — теперь она говорила тише, но от этого еще страшнее, — я задыхаюсь от твоей заботы. От этой… стерильности. Каждый день как под микроскопом — ни пылинки, ни пятнышка, ни живого движения.
— Я просто хотел…
— Да, ты всегда «просто хотел», — горечь в её голосе была осязаемой. — Создать идеальный мир. Поместить меня под стеклянный колпак. Как эти чёртовы фигурки.
Он наконец обернулся. Наташа стояла в дверном проёме, комкая в руках кухонное полотенце. В квартире отчетливо запахло горелым — печенье в духовке явно превратилось в угольки. Всё было как обычно, и одновременно всё безнадёжно изменилось.
— Что происходит? — он медленно прошел на кухню, чувствуя, как каждый шаг даётся с трудом, словно воздух превратился в густое желе.
Наташа стояла у окна, обхватив себя руками. Снежинки за стеклом кружились в причудливом танце, словно насмехаясь над происходящим. В свои тридцать семь она была прекрасна той зрелой красотой, что приходит с возрастом — уверенной, глубокой, словно выдержанное вино. Но сейчас её плечи были неестественно напряжены, а пальцы до побелевших костяшек сжимали край фартука.
— Присядь, — её голос звучал глухо, будто сквозь вату. — Нам нужно серьёзно поговорить.
— Может, сначала чаю? — он попытался улыбнуться, цепляясь за привычный ритуал. — У тебя же печенье в духовке…
— К чёрту печенье! — она резко развернулась, и он отшатнулся от незнакомого выражения её лица. — К чёрту весь этот фарс с идеальным домом и идеальной жизнью!
— Наташа, ты что… — он машинально опустился на стул, чувствуя подступающую дурноту.
— Я больше не могу так жить, — каждое слово падало как камень. — Я задыхаюсь здесь. Я ухожу.
— Уходишь? — слово царапнуло горло. — Куда? Почему? Мы же…
— «Мы» — это иллюзия, Андрей. Красивая сказка, которую ты сочинил и в которую заставил меня поверить.
В духовке тихо потрескивало забытое печенье. Гирлянды в гостиной мигали безжалостно ярко, а из соседней квартиры доносились звуки рождественской песни — «Last Christmas», какая ирония. Его идеальный мир рассыпался, как карточный домик.
Двенадцать лет назад
— Простите, вам помочь? — он заметил её в букинистическом отделе, когда она пыталась дотянуться до верхней полки.
— О, если вас не затруднит, — она обернулась, и его поразили её глаза — живые, смеющиеся. — Там, кажется, Борхес прячется.
Он потянулся за книгой, едва не уронив стопку журналов.
— Какой джентльмен, — в её голосе звучала мягкая ирония. — Только не разрушьте магазин в процессе спасательной операции.
— Для прекрасной дамы… — начал он, но запнулся, когда она рассмеялась.
— Боже, вы правда так разговариваете? Давайте без церемоний. Я Наташа.
На первое свидание он принёс ей маленького стеклянного котёнка. Помнил, как дрожали руки, когда протягивал коробочку.
— Он такой хрупкий, — она осторожно взяла фигурку. — Как будто дунешь — и разлетится. Его нужно беречь от пыли и… — она подняла взгляд, — от чрезмерной заботы тоже.
Он тогда не понял намёка. Просто улыбнулся, очарованный её непосредственностью. Обращая внимание на мелочи, где пыль и беспорядок были под строжайшим запретом.
Настоящее
Тишина звенела в ушах. Где-то на краю сознания тикали часы, отсчитывая последние минуты их общего времени.
— У меня есть другой, — её голос дрожал, но в нём слышалась решимость. — Уже полгода.
Андрей почувствовал, как комната покачнулась. Полгода. Сто восемьдесят дней. Он машинально начал считать — сколько раз за это время целовал её утром, желая хорошего дня? Сколько раз говорил «люблю»? И всё это время…
— Полгода? — он не мог оторвать взгляд от её рук, всё ещё теребящих фартук. Костяшки пальцев побелели от напряжения. — А я… я даже не заметил…
— В том и дело, Андрей, — горечь в её голосе была почти осязаемой. — Ты никогда ничего не замечаешь. Ты настолько погружён в свою заботу, в создание этого… — она обвела рукой кухню, — идеального мирка, что перестал видеть главное — меня саму.
— Я не понимаю… — он сделал шаг к ней, но она отшатнулась, словно от удара. — Разве я не давал тебе всё, что ты хотела?
— Всё, что я хотела? — её смех был похож на звон разбитого стекла. — А ты хоть раз спросил, чего я хочу? Помнишь, как я пришла к тебе с идеей вернуться в журналистику?
— Я помню, что сказал…
— «Зачем, милая? Я же обеспечиваю тебя всем необходимым,» — передразнила она. — А когда я записалась на курсы фотографии? Как ты отреагировал?
Он молчал, чувствуя, как каждое её слово вбивает гвоздь в крышку гроба их отношений.
— «Не трать время на глупости, лучше займись домом,» — она скомкала фартук и бросила его на стол. — Знаешь, что было самым страшным? Ты говорил это с такой любовью, с такой заботой… Как будто делал мне одолжение, спасая от ненужных забот.
— Я просто хотел защитить тебя… — его голос звучал жалко даже для него самого.
— Защитить? — она вдруг оказалась совсем близко, глаза горели гневом. — От чего, Андрей? От жизни? От развития? От самой себя?
— Я думал…
— Нет, ты не думал! — она резко развернулась, взмахнув рукой, и чашка на столе опрокинулась, разлив кофе на безупречно белую скатерть. — Ты просто действовал по своему идеальному плану. Превратил меня в ещё одну хрустальную фигурку из своей коллекции. Красивую, бесполезную, которую нужно только протирать от пыли и держать под стеклянным колпаком!
В духовке пронзительно запищал таймер. Едкий запах горелого теста заполнил кухню, но никто даже не пошевелился.
— А знаешь, что самое ироничное? — она провела рукой по мокрому от слёз лицу. — Я ведь пыталась достучаться до тебя. Показывала свои фотографии, рассказывала о планах… Но ты только кивал с этой своей понимающей улыбкой и переводил разговор на что-то «важное» — какие шторы купить в гостиную или какой сорт кофе заказать в этом месяце.
Она подошла к окну, прижалась лбом к холодному стеклу.
— Его зовут Максим, — продолжила она тише, и от этого спокойного тона у него внутри что-то оборвалось. — Он фотограф. Когда я показала ему свои снимки… — она обернулась, и он увидел в её глазах то, чего не замечал все эти месяцы — жизнь. — Знаешь, что он сказал? «У тебя есть талант. Ты должна развивать его.» Не «зачем тебе это», не «займись лучше домом». Просто «у тебя есть талант». И знаешь, что я поняла? Я поняла, что задыхаюсь здесь. В этой стерильной клетке, которую ты называешь заботой.
Андрей встал, чувствуя, как немеют ноги. Механически потянулся к духовке, выключил её. Горелое печенье… Двенадцать лет она пекла его любимое имбирное печенье с корицей, и никогда не подгорало. На столе лежал недописанный список новогодних подарков для родственников — такой же бессмысленный теперь, как и купленное им колье с сапфирами, спрятанное в шкафу. «Под цвет твоих глаз,» — хотел сказать он. Теперь не скажет никогда.
— И что… что теперь? — голос предательски дрогнул.
— Я уже собрала вещи, — она говорила тихо, будто извиняясь. — Максим ждёт внизу.
Он почувствовал, как к горлу подступает истерический смех.
— В канун Нового года? Серьёзно? — он всё-таки попытался улыбнуться, но получилась только болезненная гримаса. — Как в каком-то дешёвом сериале… Может, хотя бы дождёшься утра?
— Нет, Андрей, — она покачала головой, и он заметил, как дрожат её ресницы. — Я знаю, это жестоко. Но если не уйду сейчас…
— То передумаешь? — в его голосе прозвучала надежда.
— То опять позволю тебе себя уговорить. Опять поверю в красивые слова о заботе и любви. А потом… — она сделала глубокий вдох. — Потом проведу ещё двенадцать лет в золотой клетке. Я должна начать новую жизнь именно сейчас, с нового года. Это символично, разве нет? — она попыталась улыбнуться сквозь слёзы.
— Символично? — он почувствовал, как внутри поднимается волна гнева. — Знаешь, что символично? То, что ты выбрала именно сегодня. День, когда я собирался…
Он осёкся. Рука машинально потянулась к карману пиджака, где лежало кольцо. Платиновое, с гравировкой «Навсегда твой». Какая ирония.
Она медленно сняла фартук, сложила его аккуратными движениями — такими знакомыми, такими домашними. В последний раз повесила на крючок. Этот простой жест почему-то ударил больнее всех слов — словно захлопнулась дверь в прошлую жизнь.
— Наташа… — он сделал шаг к ней. — А как же… — рука бессильно взметнулась в сторону полки с фигурками.
Она проследила за его жестом, и что-то дрогнуло в её лице.
— Оставь их себе, — голос звучал глухо. — Они… они прекрасно впишутся в твою коллекцию. Часть той жизни, которую ты создал. Красивой, — она сглотнула, — но ненастоящей. Как и я в ней.
— Постой… — он рванулся к ней, но она отступила к двери.
— Прощай, Андрей. И… прости.
Она ушла неслышно, но тишина, повисшая в квартире, оглушала сильнее любого хлопка дверью. Он медленно подошёл к окну, прижался лбом к холодному стеклу. Внизу, сквозь снежную пелену, он видел, как она идёт через двор. Каблуки оставляли цепочку следов, которые тут же заметал снег. Тёмные волосы, укрытые снежинками, любимое синее пальто, которое он подарил прошлой зимой… Силуэт растворялся в белой мгле, словно призрак.
В отражении стекла мерцала полка с фигурками. Хрустальный единорог, последний подарок, поймал отблеск фонаря, и на миг показалось, что по его прозрачной щеке скатилась слеза. Или это его собственное отражение исказилось от непролитых слёз? Андрей машинально протянул руку и смахнул с фигурки невидимую пылинку.
«Но ведь пыль, — подумал он с горькой иронией, — это следы жизни. А в его стерильном мире им не было места.»