Десять лет. Десять лет без передышки, без выходных, без права на усталость. Анна считала их иногда, лёжа в постели в те редкие минуты, когда сон не приходил сразу. Десять лет — это сколько дежурств? Сколько операций? Сколько раз она засыпала на ходу, а просыпалась от звонка будильника, который безжалостно рвал её из объятий несуществующего отдыха?
Медицинский институт. Интернатура. Ординатура. Работа. И всё это — словно по накатанной, без остановок, без права сказать «не могу». А дома… Дома муж Сергей ждал ужина. И чистого белья. И чтобы счета были оплачены. И чтобы к его дню рождения был подарок. И чтобы к приходу его мамы всё блестело.
— Аннушка, ты же у нас умничка, — говорил он, целуя её в макушку. — Ты же всё умеешь.
Да, умела. Умела всё. Даже то, чего никогда не училась. Даже то, что должен был уметь он.
В тот день, когда её уволили, Анна не плакала. Стояла в кабинете главврача, слушала что-то про сокращение штата, про экономию, про «вы поймите, Анна Викторовна». А в голове крутилось только одно: «Можно теперь лечь?»
Дома Сергей встретил её вопросом:
— Что так рано?
Она сказала просто:
— Меня уволили.
Он замер с бутербродом в руке.
— Как это — уволили? А деньги? А кредит за машину?
Анна прошла мимо него, сбросила туфли у порога и рухнула на диван. Впервые за десять лет — просто рухнула. Не стала переодеваться в домашнее, не пошла готовить ужин, не проверила, оплачены ли счета за свет.
— Две недели, — сказала она вслух. — Две недели я буду спать.
И спала. Боже, как же она спала! Будто наверстывала все те ночи, когда засыпала в ординаторской на жёстком стуле, когда дремала урывками между вызовами, когда сон был роскошью, которую нельзя себе позволить.
Сергей суетился вокруг. Первые дни даже пытался готовить. Жарил яичницу, которая пригорала. Стирал в машинке, забывая про кондиционер. А потом… потом стал всё чаще поглядывать на неё с каким-то недоумением.
— Анн, а ты когда на работу? Может, уже пора резюме рассылать?
— Анн, а счёт за интернет кто будет оплачивать?
— Анн, мама завтра приедет, может, хоть уберёшься?
Она слушала его голос как шум дождя за окном. Далёкий, не касающийся её.
А потом был тот звонок.
Экран ноутбука светился тремя лицами: свекровь Галина Петровна, Сергей и его сестра Лена. Анна сидела в старой футболке, с растрёпанными волосами, и смотрела на них, как на телевизор.
— Аннушка, — начала свекровь тем тоном, которым говорят с провинившимися детьми, — мы с тобой должны поговорить.
Лено кивала рядом с ней, сестрица-то, которая в тридцать пять лет до сих пор живёт с мамой и работает через день.
— Сынок мой работает, — продолжала Галина Петровна, — а ты что делаешь? Сидишь у него на шее! Два месяца уже! Это называется иждивенчество, понимаешь?
Сергей молчал, смотрел в сторону.
— И вообще, — разошлась свекровь, — ты никогда ничего не вкладывала в семью! Помню, на свадьбу мы всё оплачивали, а ты что? Платье своё купила — и всё!
На заднем фоне маячила фигура свёкра — того самого, чья пенсия уже который год кормит Галину Петровну. Того самого, кто продал квартиру покойной бабушки, а деньги до сих пор требует поделить между детьми.
Анна слушала и вдруг поняла, что смеётся. Тихо, почти беззвучно. Встала и обошла комнату взглядом. Холодильник — она покупала. Диван — она. Телевизор, компьютер, посуда, занавески, ковёр, шкаф… Всё. Каждая мелочь в этом доме была куплена на её деньги, на её дежурства, на её усталость.
— Ты даже не слушаешь! — возмутилась свекровь.
Анна подошла к ноутбуку и медленно закрыла крышку.
Сергей появился в спальне через полчаса. Она складывала вещи в сумку — немного, самое необходимое.
— Анн, не обижайся на них, — сказал он примирительно. — Мама просто волнуется. Она же не знает, как тяжело тебе было все эти годы.
Анна выпрямилась и посмотрела на него. На этого человека, с которым прожила десять лет. Которого любила. За которого отвечала. Которого кормила, одевала, за которого думала.
— Сергей, — сказала она тихо. — Ты два месяца работаешь. Два месяца. А я десять лет тащила всё на себе. Дом, деньги, быт, твою маму, твои подарки, твою жизнь. Ты сидел на моей шее. Ты и вся твоя семья. И если ты не видишь этого…
Она застегнула сумку.
— Значит, ты не стоишь ни одного моего дежурства, ни одной моей слезы, ни одной бессонной ночи.
Она ушла без хлопка дверью, без скандала, без угроз. Просто взяла сумку и ушла.
Полгода спустя Анна просыпалась в светлой однокомнатной квартире, которую снимала в центре города. Просыпалась сама, без будильника, когда хотела. На тумбочке лежала книга — она снова читала! Когда успела забыть, как это — читать для удовольствия?
Работа в новой клинике была спокойнее. Меньше смен, больше уважения. Коллеги не воспринимали её как рабочую лошадь. Начальник не звонил в выходные.
— Доктор, — говорила ей пожилая пациентка, — а вы похорошели как-то. Светитесь прямо.
Да, светилась. Впервые за годы.
Мама звонила иногда, осторожно интересовалась, как дела. Не осуждала, не советовала вернуться. Просто спрашивала:
— Ты счастлива?
И Анна отвечала:
— Да, мам. Впервые за долгое время — да.
А вчера пришло сообщение от Сергея. Короткое: «Ты была права. Всё держалось на тебе. Прости.»
Анна прочитала, долго смотрела на экран телефона. Потом стерла сообщение. Не злобно, не демонстративно. Просто потому, что прошлое больше не имело власти над ней.
У неё была новая жизнь. Без шеи, на которой кто-то сидел. На своих ногах, крепких и уверенных. И никому больше она ничего не была должна.
Кроме себя самой.
