Людмила сидела на кухне у окна, когда это случилось. Просто встала за солью – суп доварить, и ноги вдруг стали ватными, чужими. До стола не дошла – осела на пол, опрокинув банку с крупой. Гречка раскатилась по линолеуму, а она все пыталась собрать ее трясущимися руками, размазывая по щекам злые слезы.
Олег нашел ее уже под вечер – пришел с завода пораньше, что-то защемило в груди, отпросился. Суп на плите выкипел, по квартире плыл запах горелой морковки. В прихожей – тишина и желтая полоска света из кухни.
– Люда! – он так и застыл в дверях с пакетом хлеба. Она сидела, привалившись к батарее, и механически перебирала рассыпанную гречку.
«Скорую» ждали молча. Людмила все пыталась объяснить про суп: «Ты поешь там что-нибудь… В холодильнике котлеты…» Олег держал ее за руку – худую, с выступающими венами, с обручальным кольцом, которое теперь болталось на пальце.
В больнице пахло хлоркой и подгоревшей капустой из столовой. Молодой врач с модной бородкой долго листал снимки, хмурился, рисовал на бланке какие-то схемы. Говорил длинно и непонятно, а потом вдруг просто сказал:
– Готовьтесь. Будет тяжело.
Олег кивал, записывал названия лекарств (восемь тысяч двести! а пенсия у Люды тринадцать), а перед глазами стояла та фотография из деревни – жена в красном сарафане смеется, прижимая к груди охапку ромашек. Двадцать лет назад это было, на турбазе «Рассвет».
***
В палате Людмила старательно улыбалась, показывала на соседку по койке:
– Познакомься, это Вера Степановна, математику в школе преподает.
Вера Степановна, худая женщина с желтым лицом, приветливо кивнула. На тумбочке у нее стояла фотография мальчика лет десяти.
– Внук, – пояснила она. – В математике ни бум-бум, зато на гитаре играет.
Олег шел домой пешком, хотя можно было на трамвае. В голове крутилось: «Будет тяжело». Во дворе играли дети, пахло сиренью и копченой рыбой из чьего-то окна.
«Надо Пашке позвонить», – подумал он про сына. И вдруг остановился посреди двора, будто его стукнуло: вспомнил, как Люда все мечтала о домике в деревне. «Вот выйдем на пенсию…» – и дальше про яблони, про грядки, про то, как внуков будет варением угощать. А он отмахивался – успеется, еще навозишься с этими грядками.
Олег постоял, глядя в фиолетовое весеннее небо. Достал телефон – старенькую «Нокию» с треснувшим экраном.
– Паш? Это отец. Слушай, тут такое дело…
На следующий день он взял на заводе отгул и поехал искать тот журнал с объявлениями о продаже домов. Людмила его три года собирала, все варианты подчеркивала красным карандашом.
Время еще было. Должно было быть.
***
Риелтор Тамара Сергеевна – крупная женщина в вязаном жилете – все говорила и говорила. Про газ, про соседей, про автолавку по средам. Олег слушал вполуха, разглядывая щели в половицах. Третий дом за неделю – и все не то.
– А знаете, – вдруг сказала Тамара Сергеевна, снимая сапоги у крыльца, – есть тут один вариант. Не всем показываю.
Она достала из необъятной сумки блокнот в цветочек, стала листать: – Малиновка, двенадцать соток. Дом из бруса, крепкий. Хозяин умер, сын в городе, просит недорого.
– Далеко? – Сорок минут на машине. Электричка рядом. Главное – место хорошее, ровное.
«Ровное» – Олег зацепился за это слово. Все эти дни он думал, как Люда будет в коляске по участку передвигаться.
До Малиновки добрались к обеду. Апрельское солнце пригревало уже по-летнему, пахло прошлогодней травой и печным дымом. Дом стоял чуть в стороне от других – добротный, с высоким фундаментом. Палисадник зарос шиповником, но яблони – старые, раскидистые – выглядели ухоженными.
– Сергей Иванович, хозяин который помер, знаете, какие тут яблоки собирал? – Тамара Сергеевна гремела связкой ключей. – Антоновка, белый налив…
Олег стоял на крыльце, прикидывал: тут пандус сделать, тут поручни. Двери широкие – уже хорошо. Окна большие, светлые. В комнате пахло нежилым – пылью, старыми газетами. Но половицы крепкие, печка хорошая. И главное – простор.
Он обошел участок по периметру. Земля ровная, утоптанная – можно дорожки проложить. Банька старая в углу двора – ее под снос, а на этом месте теплицу поставить. У забора – черемуха и старый куст сирени.
«Люда сирень любит, – подумал он. – Всегда с базара букеты таскала».
– Беру, – сказал он, даже не спросив цену.
Вечером позвонил сыну. Павел сначала взорвался: «Какой дом? С ума сошел? А деньги где возьмем?» Потом затих, слушая про мамину мечту, про яблони, про то, как она журналы с картинками садов собирала.
– Ладно, – сказал наконец. – Я ребят организую. Только маме пока ни слова.
В больнице Людмила таяла на глазах. Все пыталась что-то делать – носки соседке вязала, с нянечками разговаривала. Но Олег видел, как дрожат у нее руки, как она все чаще замолкает на полуслове, глядя в окно.
А он торопился. Весна – самое время успеть. Сын привез друзей-строителей, работали по выходным. Витька-сварщик – с завода кореш – варил поручни. Дочка с мужем обои выбирали – светлые, в мелкий цветочек.
– Пап, давай тут комод поставим? – дочь водила пальцем по чертежу. – Мама любит, чтобы все по полочкам.
Олег только кивал. Он теперь все время молчал – берег слова для Люды. Приходил в больницу, рассказывал какие-то истории с завода, травил байки про начальника цеха. А она смотрела пристально, будто искала что-то в его лице.
– Олеж, – сказала как-то. – Ты какой-то другой стал.
– С чего взяла?
– Не знаю. Светишься весь, как в молодости.
Он отшучивался, а внутри все пело: «Подожди, родная. Вот увидишь…»
В доме работа кипела. Пандусы, поручни, специальная сантехника. Сын все причитал – дорого, а Олег только рукой махал. Какие тут деньги, когда Люда улыбнется?
По участку проложили дорожки – широкие, мощеные. Чтоб коляска не застревала. У крыльца поставили лавочку – посидеть вечером, на закат смотреть.
Дочь привезла саженцы яблонь – маленькие, хрупкие. Выбирали специально низкорослые сорта, чтоб с коляски дотянуться можно было. Олег сам копал ямы, готовил землю. Все вспоминал, как Люда на базаре яблоки выбирала – каждое в руках вертела, нюхала.
Соседи оказались хорошие. Дед Михалыч, пасечник, все совал баночку меда – «Возьми, жене отнеси». Его супруга притащила рассаду помидоров – «У меня такие сладкие растут!»
А время все утекало – как вода сквозь пальцы. Нужно было столько успеть…
***
В день выписки Людмила сидела на больничной кровати, теребя край застиранной казенной простыни. За три месяца палата стала почти родной – даже трещина на потолке, похожая на птицу, уже не раздражала.
Утром сестричка Наташа помогла собрать вещи – немудреный скарб в старой сумке, травы сушеные от соседки по палате, недовязанный носок. Теперь оставалось только ждать.
«Надо сказать сегодня, – думала Людмила. – Хватит мучить человека».
Слова подбирала давно, по ночам, когда не спалось. Главное – чтобы понял, что не держит она его. Что благодарна за все, но… Сорок лет – не шутка, а теперь вот так, обузой на шее.
Олег пришел не один – с сыном. Павлик какой-то непривычно суетливый, глаза блестят, все поглядывает на отца. А тот – в новой рубашке (когда купить успел?), выбритый, словно помолодевший.
– Ну что, мать, – Олег наклонился поцеловать. – Поехали?
– Погоди, – она сжала его руку. В горле встал ком, но надо, надо договорить. – Сядь, разговор есть.
– Потом поговорим, – он улыбался как-то странно, незнакомо. – Сейчас важное дело.
– Нет, – она набрала воздуха, как перед прыжком. – Олег… я хочу развода.
В палате стало тихо – только за окном чирикали воробьи. Павлик замер с сумкой в руках.
– Что ты придумала? – Олег присел на краешек кровати.
– Я все понимаю, – слова, которые она репетировала ночами, полились горячо, торопливо. – Ты измучился со мной. Я стала обузой. Ты заслуживаешь другой жизни. Нормальной…
– Мам, – сын дернулся было к ней, но отец остановил его движением руки.
– Договаривай, – сказал тихо.
– Я же вижу – что-то у тебя происходит. Домой только ночевать. Все куда-то торопишься, светишься весь… – она глотала слезы. – Наверное, встретил кого. Оно и правильно…
Олег молчал. Потом вдруг встал, прошелся по палате. Остановился у окна.
– Значит, так, – сказал, не оборачиваясь. – Вставай, поехали.
– Куда? – она растерялась.
– Увидишь.
Сын подкатил коляску, помог пересесть. В коридоре пахло хлоркой и кашей из столовой. Нянечка Зина махнула рукой на прощание.
У больницы ждала машина. Олег сел рядом, взял за руку – как в молодости, когда только познакомились.
– Люд, – сказал тихо. – Ты только не плачь. Хорошо?
Она кивнула, комкая в кармане приготовленный носовой платок. Машина тронулась, свернула на окружную дорогу.
– Это не к нам, – Людмила нахмурилась.
– Знаю.
За окном замелькали дачные участки, потом поля, потом снова дома. Незнакомая деревня – чистая, ухоженная. Палисадники в нарциссах, на веревках сушится белье.
Павлик свернул к синему забору. Калитка приветливо скрипнула.
«Как в кино», – подумала Людмила. И вдруг увидела дочь – та стояла на крыльце нарядная, с букетом первых тюльпанов. Рядом переминался с ноги на ногу внук с какой-то самодельной картиной в руках.
– Что это? – она растерянно оглядывалась на мужа.
– Новый дом, – Олег погладил ее плечо. – Наш с тобой. Ты же хотела…
– Какой дом?
– Пойдем, покажу.
Коляска легко вкатилась по пологому пандусу. В доме пахло свежим деревом и пирогами. Солнце лежало на чистом полу, играло в занавесках.
– Вот тут кухня – все низкое, чтоб тебе удобно было. Спальня там, ванная специальная…
Людмила молчала, только крутила головой, разглядывая поручни вдоль стен, широкие дверные проемы, удобную мебель.
– А теперь главное, – Олег открыл заднюю дверь.
Сад. Небольшой, но весь ухоженный. Молодые яблоньки уже выпустили первые листочки. Вдоль дорожек – ровных, мощеных – зеленели грядки. В углу пристроилась теплица с рассадой.
– Олежек, – она закрыла лицо руками. – Так вот где ты пропадал…
– Да. С ребятами тут старались. Витька проводку делал, Пашка с друзьями… Все для тебя, родная.
Людмила плакала, размазывая слезы по щекам. А он стоял на коленях перед ее коляской и целовал руки – худые, с выступающими венами, с обручальным кольцом, которое теперь болталось на пальце…
***
В старой записной книжке, которую Людмила нашла среди коробок с рассадой, первая запись была датирована прошлым маем: «Переехали. Олег все устроил, как в кино. А я-то, дура, думала – разлюбил…»
Она сидела в коляске у окна своей – теперь уже по-настоящему своей – кухни и перелистывала потрепанные страницы. За год столько всего случилось, что память уже путалась. Хорошо, что записывала.
«Июнь. Первый помидор из теплицы. Олег все подшучивает – зеленый еще, а я его уже неделю на подоконнике караулю».
«Август. Внук нашел ежика в малиннике. Теперь каждый вечер молоко ему носит, думает – никто не видит».
«Октябрь. Закрыли последнюю банку яблочного компота. Антоновка не уродилась, зато белый налив удался на славу. Олег говорит – на следующий год еще три саженца посадим».
За окном апрельское солнце играло в мокрых ветках яблонь. Почки уже набухли, вот-вот лопнут. Олег вторую неделю возился с новой теплицей – заказал какую-то особенную, с форточками. Говорит, для ранних огурцов.
Людмила отложила тетрадь, подкатила коляску к столу. На клеенке – старой, в цветочек – стояла чашка с недопитым чаем. Их новый сосед, дед Михалыч, с утра принес свежего меда: «С первой качки, попробуйте».
Жизнь здесь текла по-другому. Неторопливо, словно этот самый мед с дедовой пасеки. Утром просыпаешься – за окном птицы, в палисаднике нарциссы желтеют. В обед солнце заглядывает прямо в кухню – можно сидеть, щуриться, как старая кошка. Вечером Олег растапливает баню – по субботам у них теперь традиция.
– Люд, – муж заглянул в окно с улицы. – Глянь, что принес!
В ладонях у него копошился маленький серый комочек – крольчонок.
– Михалыч отдал. Говорит, специально для тебя выкормил. Будешь с ним возиться?
Она улыбнулась: – Неси в дом, горе мое.
Сорок лет вместе, а он все такой же – то крольчонка притащит, то рассаду какую-то невиданную. Вон, в углу теплицы помидоры-великаны растут – откуда-то из Сибири семена выписал.
К обеду приехала дочь с внуками. Младший сразу к грядкам – он тут свой огородик завел, редиску посеял. Старший помогал деду с теплицей, все что-то мерил, записывал.
– Мам, – дочь присела рядом. – Может, врача вызвать? Что-то ты бледная.
– Не надо, – Людмила погладила ее руку. – Это я просто задумалась.
Болезнь никуда не делась. Все так же немели по утрам ноги, все так же пила горстями таблетки. Но здесь, в этом доме, где каждая мелочь была придумана для нее, боль отступала.
Вечером, когда все разъехались, они сидели с Олегом на веранде. Пахло распускающейся сиренью и свежевскопанной землей.
– Знаешь, – сказала она вдруг. – А я ведь тогда в больнице все придумала. Про развод, про другую жизнь…
– Знаю, – он взял ее за руку. – Ты у меня всегда много думаешь.
– Просто не верилось, что можно вот так – чтобы все для меня.
– А для кого же еще?
Она промолчала, разглядывая его седой висок. Сорок лет назад, когда они познакомились у проходной завода, он был черноволосым пареньком в брезентовой куртке. А теперь вот – виски белые, морщинки у глаз. Но улыбается все так же – словно солнце выглянуло.
В палисаднике возился молодой скворец – устраивал гнездо в скворечнике, который они с внуком смастерили на прошлой неделе. На подоконнике дремал в коробке крольчонок. За забором слышались голоса соседей – кто-то пил чай на веранде.
Людмила достала записную книжку: «Апрель. Яблони вот-вот зацветут. Олег обещает, что будет много яблок. А еще у нас появился крольчонок…»
– Что пишешь? – муж заглянул через плечо.
– Жизнь нашу.
Он поцеловал ее в макушку и пошел проверять теплицу – дел по хозяйству всегда хватало. А она сидела, смотрела ему вслед и думала – какое же это счастье, когда тебя просто любят. Без всяких причин. Просто потому, что ты есть.
Где-то в малиннике возился прошлогодний еж. Пахло талой землей и близкой грозой. Жизнь продолжалась – неторопливая, теплая, настоящая.
Людмила закрыла тетрадь. Завтра будет новый день. И он обязательно будет счастливым.
Потому что счастье – оно ведь в мелочах. В утреннем чае на веранде. В яблоневых почках. В морщинках у глаз любимого человека. В том, как пахнет весенний вечер.
И в том, как бьется сердце, когда понимаешь – ты дома. По-настоящему дома.
