Дверь скрипнула протяжно, словно жаловалась на старость. Василий Петрович замер на пороге родительского дома, вдыхая знакомый с детства запах — смесь сухих трав, старых книг и чего-то неуловимо домашнего. Здесь ничего не менялось десятилетиями: те же потёртые половицы, та же кружевная скатерть на круглом столе, те же фотографии на стенах.
— Вась, ты чего застыл? Заходи уже, — окликнула его Лида, протискиваясь мимо с чемоданом. — Дети, не разбегайтесь! Сначала поздоровайтесь с бабушкой.
Из глубины дома, опираясь на видавшую виды трость, появилась Анна Михайловна — высокая, прямая, несмотря на свои восемьдесят два, с аккуратно уложенными седыми волосами и глазами, не утратившими живого блеска.
— Явились наконец, — сказала она без улыбки, но Василий знал: это от волнения. — Настена, Мишка, что ж вы как не родные? Идите сюда.
Двенадцатилетняя Настя, вся в Лиду — тёмные глаза, упрямый подбородок — чинно подошла поцеловать бабушку в щёку. Десятилетний Мишка, вылитый отец в детстве, топтался позади.
— Бабуль, а правда, что ты умеешь сглазить соседскую корову? — выпалил он вместо приветствия.
— Мишка! — Лида закатила глаза.
Анна Михайловна хмыкнула:
— Это кто ж тебе такую чушь сказал?
— В деревне говорят, — пожал плечами Мишка.
— В деревне много чего говорят, — Анна Михайловна потрепала внука по вихрастой голове. — Пойдёмте лучше чай пить. С дороги-то устали, небось.
На следующее утро Василий проснулся от тишины. В московской квартире такой не бывает — всегда что-то гудит, шумит, звенит. А здесь только птицы за окном и отдалённое кудахтанье кур.
Он спустился на кухню, стараясь не скрипеть ступеньками. Мать уже хлопотала у плиты — как в его детстве, как всегда.
— Доброе утро, мам.
— И тебе не хворать, — кивнула она, не оборачиваясь. — Садись, яичницу жарю.
— Дай я помогу.
— Сиди уж, помощник. Без тебя управлюсь.
Василий налил себе воды из ковшика. Вода в родительском доме всегда была особенной — сладковатой, с еле заметным привкусом железа. Городская вода, даже фильтрованная, казалась не живой по сравнению с ней.
— Мам, я решил, что надо крышу перекрыть. Шифер местами совсем прохудился.
— И с чего это вдруг? — Анна Михайловна поставила перед ним тарелку с яичницей. — Двадцать лет не вспоминал, а тут вдруг приспичило.
Василий вздохнул. Всегда так — ни «спасибо», ни «как хорошо, что приехал». Только колкости и упрёки.
— Я каждый год приезжаю.
— На два дня, на три, как в гостиницу. Приехал, переночевал, уехал. Эх. Совсем меня забыл, сын. Не нужна стала мать на старости лет…
— Мам, у меня работа, дети…
— У всех работа, — отрезала она. — У всех дети.
В кухню ворвался Мишка, за ним, зевая, вошла заспанная Настя.
— Бабуль, а у тебя интернет есть? — с порога спросил Мишка.
— Какой ещё интернет? — фыркнула Анна Михайловна. — Телевизор есть.
— А как же я в Майнкрафт играть буду? — ужаснулся внук.
— А никак. Будешь на улице бегать, как нормальный ребёнок, — отрезала бабушка, но в глазах мелькнуло что-то мягкое. — Вон, Серёжка Кузнецов заходил вчера, спрашивал, приедете ли. Он твоего возраста, только на год постарше. Подружитесь.
— Кузнецов? — оживился Василий. — Славкин сын? Надо же, а я и не знал, что у него ребёнок есть.
— Откуда ж тебе знать, если ты тут не бываешь, — проворчала Анна Михайловна, но без прежней резкости. — Славка-то твой дружок пять лет как овдовел. Один мальчишку растит. Крепкий мужик, всем бы таких.
Василий почувствовал укол совести. Лучший друг детства, а он даже не знал, что у того не стало жены.
После завтрака Василий отправился в сарай искать инструменты. Дверь едва держалась на ржавых петлях, внутри пахло пылью и машинным маслом.
— Эй, — услышал он за спиной, — помощь нужна?
На пороге стоял крепкий мужчина с выгоревшими на солнце волосами и морщинками-лучиками вокруг глаз.
— Славка? — не поверил Василий. — Вот это встреча!
Они обнялись, похлопывая друг друга по спинам.
— Сколько лет, сколько зим, — Слава оглядел друга. — Солидный стал, при галстуке, небось, ходишь?
— А ты всё такой же, — улыбнулся Василий. — Только загорелый, как негр.
— На тракторе целыми днями, — пожал плечами Слава. — Не до кондиционеров. Значит, крышу перекрывать будешь?
— Да вот, решил…
— Один не справишься. Давай помогу.
— А работа?
— Сегодня выходной. Да и потом подсоблю, если что.
Они взялись за дело. Василий быстро вспомнил, как держать молоток, как вбивать гвозди, как пилить доски. Руки, годами державшие только компьютерную мышь и смартфон, вспоминали навыки, заложенные в юности.
К обеду на кухне собралась вся семья. Лида уже подружилась с соседкой, разговорились о заготовках на зиму. Настя листала старый бабушкин альбом с фотографиями.
— Пап, это ты? — она показала на снимок худого подростка с велосипедом. — Совсем на себя не похож.
— Я в твоём возрасте, — кивнул Василий. — А это мы со Славой на рыбалке.
— Полведра карасей тогда натаскали, — вспомнил Слава. — Помнишь, как твоя мать нас отчитывала за то, что мы их неправильно чистили?
— Ещё бы, — усмехнулась Анна Михайловна. — Всю кухню чешуёй замызгали. Как стая воробьёв пролетела.
— Бабуль, а научи меня пирожки печь, — вдруг попросила Настя. — Такие, как сегодня, с луком и рисом.
Анна Михайловна замерла, потом кивнула:
— Что ж, пойдём на кухню, покажу. Только руки помой сначала.
Василий проводил их взглядом. Что-то ёкнуло в груди — бабушка и внучка вместе, плечом к плечу, одна высокая, прямая, другая — тоненькая, гибкая.
Вечером, когда дети уже спали, а Лида смотрела какой-то сериал по старому телевизору, Василий вышел на крыльцо. Мать сидела на лавочке, глядя в темнеющее небо.
— Присядь, — сказала она, не оборачиваясь.
Василий опустился рядом. Молчали. Сверчки стрекотали в траве, где-то далеко лаяла собака.
— Помнишь, как ты на этой яблоне чуть шею не свернул? — вдруг спросила мать, кивая на старое дерево у забора.
— Помню, — улыбнулся Василий. — Отец меня тогда знатно отругал.
— Испугался он до чертей собачьих, вот и орал. Мы ж тебя одного еле выходили, после трёх не выношенных. Ты для нас всё был.
Василий сглотнул комок в горле. Мать никогда не говорила таких вещей.
— Я не знал.
— Откуда ж тебе знать, если не спрашивал никогда, — она покачала головой. — Вы, молодые, всё бежите куда-то, всё вам некогда.
— Прости, мам.
Она вдруг взяла его руку своей — сухой, морщинистой, с выступающими венами.
— Ничего, — сказала тихо. — Главное, что приехал.
На третий день их пребывания случилось непредвиденное. Анна Михайловна, спускаясь за водой к колодцу, подвернула ногу. Василий услышал её вскрик, выбежал из дома и увидел мать, сидящую на земле с искажённым от боли лицом.
— Мам! — он бросился к ней. — Что случилось?
— Нога, — процедила она сквозь зубы. — Поскользнулась, старая калоша, куда неслась-то…
Василий на руках отнёс её в дом, вызвал скорую. Врачи забрали ее в местную больницу, там диагностировал сильный ушиб, прописал мазь и покой. Когда вернулись домой Анна Михайловна мрачно смотрела в потолок.
— Ну вот, испортила вам отпуск. Теперь придётся со мной нянчиться.
— Перестань, мам, — отмахнулся Василий. — Какой тут отпуск? Мы к тебе приехали.
В тот вечер они всей семьёй собрались в гостиной. Лида приготовила ужин, Настя помогала накрывать на стол, Мишка, уже подружившийся с Серёжкой Кузнецовым, рассказывал о своих приключениях в лесу.
— Представляешь, бабуль, мы нашли ежа! Настоящего! Он сначала свернулся клубком, а потом как побежит!
— Не трогали, надеюсь? — строго спросила Анна Михайловна.
— Нет, Серёжка сказал, что их руками трогать нельзя, у них блохи.
— Правильно сказал, — кивнула бабушка. — Естественно, блохи, что ж у ежа еще может быть… Толковый мальчик растёт.
Когда дети ушли спать, Василий присел на край кровати матери.
— Как нога?
— Да ничего, бывало и хуже, — она поморщилась. — Ты вот что… я тут подумала… Может, Настену оставите на недельку? Я б её и пирожкам научила, да и варенье будем варить скоро. Малина поспевает.
Василий удивлённо посмотрел на мать. Та отвела глаза.
— Да мы с Лидой об этом как раз думали, — сказал он осторожно. — Ты справишься с ногой-то?
— А что мне будет? Не маленькая девчонка, сама себя обслужу. Да и Славка обещал заглядывать, помогать. Мишку тоже можно оставить, но он, наверное, заскучает без своих компьютеров.
— Спрошу у детей, — кивнул Василий. — Если захотят остаться — почему бы и нет.
К удивлению родителей, оба — и Настя, и Мишка — захотели остаться у бабушки. Настя ради пирожков и варенья, Мишка — из-за новой дружбы с Серёжкой и обещанной рыбалки.
— Я тоже могу задержаться на неделю, — предложил Василий жене. — У меня отпуск ещё не кончился. Доделаю крышу, поправлю забор. Мама одна не справится с двумя детьми, особенно с больной ногой.
— Правильно, — кивнула Лида. — А я вернусь, мне на работу пора. Заберу вас через неделю.
Проводив жену до автобуса, Василий вернулся домой с каким-то новым чувством. Словно что-то сдвинулось внутри, встало на место.
Вечером пришла соседка, Зинаида Кузьминична, принесла парного молока и свежих огурцов. Окинув взглядом гостиную, где Василий пытался наладить старый торшер, покачала головой.
— Хватит тебе с этой лампой возиться. Всё равно не починишь, руки не оттуда растут. Скажи лучше, как там в столице-то? Дышать есть чем?
— Не очень, — честно признался Василий. — Особенно летом.
— То-то и оно, — кивнула соседка. — А у нас благодать. Приезжали бы почаще. Мать извелась совсем, всё в окно смотрит, не едет ли сынок. Ты ж у неё один остался.
— Да я бы рад, но работа…
— Все вы так говорите, — махнула рукой Зинаида. — А потом поздно будет. Вон, Петровна совсем плоха была, так дети до последнего не приезжали, всё недосуг им было. А как схоронили — наплакаться не могли, всё причитали: «Не успели, не сказали, не спросили». А чего теперь спрашивать-то? У могильной плиты?
Василий промолчал. Что тут возразишь?
— Ладно, заболталась я, — спохватилась соседка. — Ты Анне-то молочка отнеси, пусть пьёт на ночь, сил набирается.
Неделя пролетела незаметно. Василий с помощью Славы перекрыл крышу, починил крыльцо, подправил забор. Каждый вечер они сидели во дворе, пили чай из самовара и говорили — о детстве, о жизни, о работе, о детях.
Мишка с Серёжкой пропадали на речке или в лесу, возвращаясь перепачканные, но счастливые, с карманами, набитыми то ягодами, то камешками, то какими-то шишками и желудями. Настя помогала бабушке на кухне и в огороде, училась печь пироги и полоть грядки.
Анна Михайловна ожила. Хромая, опираясь на трость, она командовала процессом варки варенья, учила внучку закатывать банки, рассказывала истории из своей молодости. Василий с удивлением слушал эти рассказы — о том, как мать работала медсестрой в районной больнице, как выхаживала тяжёлых пациентов, и как однажды спасла ребёнка, у которого остановилось сердце.
— Я и не знал, что ты кого-то спасла, — признался он.
— Много чего ты не знаешь, — проворчала мать, но без прежней горечи.
Когда Лида приехала забирать мужа и детей, те встретили её странной просьбой:
— Мам, а можно мы ещё на неделю останемся? — жалобно протянула Настя.
— У меня ещё неделя есть за свой счет, отгулы накопились, — поддержал жену Василий. — И детям тут нравится.
Лида окинула взглядом семейство — загорелые, какие-то другие, словно помолодевшие, — и улыбнулась:
— Ладно, оставайтесь. Только обещайте не одичать совсем…
Прошло пять лет. Много что изменилось. Василий нашёл работу, которая позволяла ему трудиться удалённо, и теперь каждое лето они всей семьёй проводили в родительском доме. Анна Михайловна больше не хромала, но и не молодела — годы брали своё.
Однажды вечером, когда они сидели на том же крыльце, наблюдая за играющими во дворе детьми, Анна Михайловна вдруг сказала:
— Знаешь, Васяш, я ведь всю жизнь боялась.
— Чего? — не понял он.
— Что забудете. Что не о ком будет вспомнить, когда меня не станет.
Василий взял её руку в свою.
— Не говори так.
— Почему? — она посмотрела на него ясными глазами. — Все мы под Богом ходим. Важно не это. Важно, чтобы было, что вспомнить, чтобы было, о чём рассказать детям. Чтобы корни были.
— Корни будут, мам, — тихо сказал Василий. — Обещаю.
Она кивнула и улыбнулась — той редкой, светлой улыбкой, от которой разглаживались морщины и теплели глаза:
— Я знаю, сынок. Теперь знаю.
Над садом медленно остывал летний вечер. Яблоня, с которой когда-то чуть не упал маленький Василий, роняла первые, ещё зелёные плоды. Мишка с Серёжкой о чём-то спорили у забора. Настя заплетала венок из полевых цветов. Лида развешивала выстиранное бельё. Жизнь продолжалась — простая, настоящая, с корнями, уходящими глубоко в землю, и ветвями, тянущимися к небу…
