Вере Ефимовне не спалось. С тех пор, как умерла ее восьмидесятилетняя свекровь, сны Веры, прежде такие сладкие, мечтательные и даже цветные, как в детстве, превратились в настоящие кошмары. Теперь ей постоянно снилась свекровь ― то стоящей у окна, то присевшей на ее, Верину, постель. Одно было неизменно ― вечно недовольный вид мамаши.
Стоило Ефимовне днем слегка прикрикнуть на Степу, неторопливого и мягкотелого мужа, как в ту же ночь свекровь появлялась в проеме двери с нахмуренным лицом и, грозя крючковатым пальцем, говорила: «Не обижай моего сыночка!» Причем, сама она при этом оставалась у входа в комнату, а палец, которым старуха грозила невестке, разрастался до огромных размеров и чуть ли не доставал до самого носа Ефимовны. Б-р-р-р!
В другой раз Вера затеяла стирку в воскресенье, навела везде порядок, а ночью опять приснилась страшная бабка: «Ты зачем в воскресенье стираешь, а? Тебе что, недели мало? А мне из-за тебя приходится воду мыльную пить!» Вера во сне пыталась с ней спорить: «Мама, зачем же вы мыльную воду пьете, не пейте!» Но старуха не унималась. «Не пе-е-ейте, ― передразнивала она Веру, ― да как же не пить, если здесь все пьют, у кого родные в воскресенье-то стирают! Совсем уморить меня хочешь!» Похоже, свекровь и «на том свете» не отучилась от предрассудков.
Но самое страшное случалось, когда Ефимовна забывала на ночь все кухонные ножи спрятать в ящик стола, как учила свекровь. Тогда бабка появлялась молча, но с целым колчаном разных ножей. Она вынимала их один за другим и запускала в Ефимовну, которая лежала ни жива ни мертва от страха и только слышала, как ножи ударяются в стену и падают на кровать. Сны были такими явственными, что Вера в ужасе подрывалась с постели, зажигала ночник и дрожащими руками капала в рюмочку «Корвалол». Степа всегда по-детски всхлипывал, когда жена начинала среди ночи шуршать лекарствами или включать свет. А Ефимовна гладила его по спине, словно покачивая, и шептала: «Спи, Степушка, спи».
Потом шла на кухню, грела чайник и пила травяной чай. Сон улетучивался, в висках стучало от возмущения. «Главное, когда я вожусь с ее сыночком, как с маленьким, она не видит. Когда готовлю-стираю-убираю после работы ― тоже не видит, будто так и надо. И чего прицепилась-то, непонятно!»
Ефимовна лукавила. Ей было очень даже понятно, почему ее донимала свекровь. Очень уж они недружно расстались. Даже враждебно. Хотя за тридцать лет семейной жизни ни разу не поссорились. А вот перед самой ее смертью, надо же ― поругались. Да так, что Ефимовна обозвала мамашу «старой идиоткой». В ответ свекровь хотела расцарапать невестке лицо, но тут подоспел Степа, молча скрутил матери руки с угрожающе растопыренными пальцами и повалил на диван. Мать стонала, будто ее избили, невестка закрылась в спальне и капала в рюмку все тот же «Корвалол». С того дня они не разговаривали. Впрочем, невестке это было на руку ― ей больше не приходилось глотать обиды и попреки, которые она терпела исключительно из любви к мужу.
Да, Степу она любила. При внешней мягкотелости, он старался не давать Веру в обиду и никогда не слушал наущений матери. Пока они жили в разных квартирах, мамаша любила обсуждать «бесхозяйственность» невестки, стоило только сыну переступить порог ее дома. Но у сына была своя голова на плечах, поэтому скандалов с женой из-за «доносов» матери он никогда не устраивал.
Потом им пришлось съехаться (мать уже не могла жить самостоятельно), и тут невестке стало доставаться «вживую». Вера Ефимовна терпела, сколько могла, но потом и у нее начали сдавать нервы. Несколько раз, чтобы избежать конфликта, она просто уходила из комнаты свирепствующей свекрови, боясь наговорить лишнего. Но в тот последний раз все-таки наговорила. Свекровь заподозрила ее в воровстве денег из ее пенсии, и, хотя Вера привела неопровержимые доказательства своей невиновности, продолжала поливать ее бранью: «Всю жизнь на нашей шее сидишь!» Мало того, она попыталась толкнуть Веру, что и стало последней каплей. Вера отбросила протянутую к ней руку свекрови и закричала: «Ну, вы, идиотка старая!» На крик прибежал Степан…
Они перестали друг с другом разговаривать, и в доме наступила тишина. Никто больше не попрекал, не понукал, не говорил: «Все у вас не как у людей». Невестка внутренне вздохнула с облегчением. Но свекровь затаила обиду. Вера никогда себе подобного не позволяла, поэтому оскорбление стало для старухи шоком. Правда, непонятно, на что она обиделась больше ― на «идиотку» или на «старую» (ибо свекровь таковой себя не считала). Зато теперь, по крайней мере, скандалы прекратились.
Однако «беда не приходит одна», и с той поры старуха начала изводить сына: «Отвези меня к Мане». Маня, старшая сестра Степы, жила в другой стране, как говорится, на птичьих правах ― в квартире зятя и дочери. Сестра периодически звонила Степану, и тот просил ее отговорить мать от безумной затеи переезда. Но разговоры с матерью ни к чему не приводили, она требовала, чтобы ее отвезли к дочке и все тут. Наконец, зять и дочка Мани дали согласие на приезд бабушки. Решили по этому поводу даже купить в ипотеку другую квартиру, большую.
Стали готовиться к отъезду. Ехать с «не вполне здоровой» старушкой через несколько таможен предстояло втроем. Вера занималась оформлением документов, Степан ― подготовкой машины. Просмотрели маршрут ― ехать три дня. «Мамашу» это нисколько не смутило: «Знаешь, сколько мы с твоим отцом ездили! И через перевалы, и по пустыням. Это вы ничего не знаете, а я-то поездила».
Сказано ― сделано. Набрав продуктов, посуды, лекарств, двинулись в путь. Останавливались каждые четыре часа. Из-за огромного количества вещей удобные места в машине были только спереди, где сидели Степан за рулем и «мамаша» ― на пассажирском. Вера сидела сзади, стиснутая дорожными сумками. Ночевали в машине, так как «мамаша» ни в какую не хотела останавливаться в мотелях: «Еще чего, деньги на ветер!» Ей прекрасно спалось на пассажирском сидении. Вера же никак не могла уснуть в тесном салоне, поэтому по полночи просто ходила вокруг машины…
Когда «мамаша» была передана из рук в руки «нормальным родственникам, не то, что вы», Вера почувствовала облегчение. Правда, остался горький осадок в душе, что свекровь ушла под руку с сыном, даже не обернувшись на машину. Как-никак, тридцать лет прожили, хоть и порознь, а все же одной семьей.
Ну, ничего, зато теперь у них со Степаном начнется спокойная, безоблачная жизнь, как и подобает людям в возрасте, думала Вера. Им-то обоим было уже глубоко за пятьдесят, а «мамаша» гоняла их, как бестолковых подростков.
Вернувшись домой, Степан стал еще чаще звонить Мане. Спрашивал о здоровье матери, подсказывал, какие лекарства ей подходят. Маня, как вышла замуж, ни дня с матерью не жила, так что специфики ухода за ней не знала.
И вот в один из осенних дней Маня позвонила сама. Степан подумал, что опять не могут с лекарствами разобраться, но, поговорив с сестрой, страшно побелел.
― Ты чего? ― спросила Ефимовна.
― Все, ― сказал Степа, ― мамы больше нет.
― Как нет?..
― Так. На днях заболела воспалением легких. Вчера забрала «скорая», она в больнице и умерла. Отек легких.
Вера Ефимовна заплакала. От жалости к мужу, который выглядел таким растерянным и беспомощным. От обиды на свекровь, которая даже расстаться с собой не дала по-человечески. От досады на себя, что не наступила на горло своей гордыне и не попросила прощения. Степан вышел на балкон. Вера услышала сигаретный запах. Муж двадцать лет назад бросил курить. Но, видимо, у него появилась «заначка». С каких пор?.. Наверно, как отвез «мамашу» к сестре.
А Вере с тех пор стала сниться свекровь. Вот и сегодня она явилась во сне сердитая, с искривленным от злости ртом и закричала: «Ты почему не положила мне в сумку теплую кофту?! Знаешь, как я здесь замерзаю! У всех есть теплые вещи, а у меня, как всегда ― одни тряпки. Вот пойдем, посмотришь, пойдем», ― она стала тянуть к Вере костлявую руку, чтобы схватить за запястье. Вера уже подала было ей руку, но вдруг спохватилась: «Она же ТАМ! Нельзя за ней идти, нельзя!» Вера стала звать Степана на помощь, но вместо крика из ее груди вырывался только сдавленный хрип. Или храп.
В этот момент ее растолкал Степа:
― Вера, Вер, проснись, ты чего стонешь? ― Вера открыла глаза, но в них было столько ужаса, что муж отшатнулся: ― Ты чего?
Ефимовна огляделась, накапала в рюмочку с водой седативное и разревелась в голос.
― Степа-а-а, я больше так не могу, она меня измучила!
― Кто?
― Мама твоя, царствие ей небесное. Почти каждый день является, ругает, угрожает, за собой тянет! Вот тебе и безоблачная жизнь, вот тебе и спокойная старость!
Степан поднялся, надел тапочки и вышел на балкон. Подымив минут десять, вернулся и сказал:
― Знаешь, что? А напиши-ка ты маме письмо как будто она живая. Напиши, попроси прощения. Я где-то читал, что такие практики работают. Может, и тебя отпустит.
Вера обняла Степана. «И как такая деспотичная мамаша смогла вырастить столь замечательного сына?» ― подумала она. А вслух сказала:
― Напишу, напишу обязательно.
Весь день Вера обдумывала текст письма. Она старалась быть вежливой, какой была с мамашей все тридцать лет семейной жизни. Но, когда накатывали воспоминания, она начинала пенять свекрови за ее провокации и в итоге опять обзывала старуху разными словами. «Что же мне делать? Как же мне теперь жить, если она меня не простит? Так и будет сниться?»
Наконец, Вера уселась за тетрадку.
«Дорогая мама. Я знаю, что Вы никогда меня не любили. Знала, что хотели женить Степку на Ленке из второго подъезда. У нее и родители богаче, и собой она краше. Да только Вы не знаете, скольких мужей эта Ленка уже в могилу свела своими королевскими запросами. А я знаю, мне девочки рассказывали, кто с ней переписывался. А уж как она со своими «свекрухами» обращалась, так это Вам лучше и не знать. Она-то считала, что никто ей не ровня, все только в посыльные ей и годятся. А я, какая уж есть, Вашего Степу люблю. И всю жизнь эту Вашу нелюбовь терпела только потому, что Степу жалела. Я же видела, как Вы его своими сплетнями обо мне замучили. Вспомните, какой я была заботливой, как лечила Вас, как среди ночи приезжала вместо «скорой» ― давление померить. Изо всех сил старалась, чтобы Вы меня полюбили, как дочь. И чтобы Степа меня любил за это. Но, когда уж обвинили несправедливо, у меня просто нервы сдали. Тоже ведь не девочка, у меня уже и дети, и внуки имеются, хоть и далеко…
Так вот, мама. Очень я жалею, что Вас тогда обидела. Я не должна была давать волю словам, не должна. Не так меня родители воспитали. Так что, если можете, простите меня, не держите зла. И я тогда буду помнить о Вас только хорошее, а уж сына Вашего буду любить еще больше».
Ефимовна дописала строку и вытерла слезы. Нелегко, ох, нелегко просить прощения, особенно, когда правой считаешь себя. Ведь спровоцировала ее мамаша, сама напросилась. Но, как говорится, об ушедших или хорошо, или никак.
Вера перечитала письмо и вышла на балкон, к Степану.
― И куда его теперь? На деревню дедушке, то есть бабушке?..
― Да никуда. Положи под подушку.
В эту ночь Вере опять приснилась свекровь. Была она нарядной, красивой, молодой, как в тот год, когда они со Степой поженились. Ничего не говорила, никуда не звала. Улыбалась только.
Наверное, простила.
