Сердце колотилось так, будто готово было выпрыгнуть из груди и забиться где-то отдельно, на холодном полу кухни. Я смотрела на экран телефона, где черным по белому светилось сообщение от двоюродной сестры Тамары, и слова расплывались перед глазами. «Вика, это правда, что ты Ленку чуть ли не голодом морила и из дома выставила чуть ли не пинками? Она такое рассказывает… Мы все в шоке».
– Ты месяц жила у нас нахаляву, а потом еще оклеветала перед всей родней?! – прошептала я в пустоту квартиры, и этот шепот прозвучал как крик. Не могла поверить. Просто не могла.
Лена… Моя племянница, дочь покойной сестры. Сорок один год – уже не девочка, но какая-то вечно неприкаянная, вечно в поиске себя и лучшей доли. Когда она позвонила месяц назад, вся в слезах, рассказывая, что ее «гражданский муж» оказался очередным проходимцем, выставил за дверь, и идти ей совершенно некуда, мое сердце, как всегда, дрогнуло. Ну как не помочь родной кровиночке? Муж мой, Валера, Царствие ему Небесное, всегда говорил: «Викуля, у тебя сердце не по размеру большое, всех жалеешь». И ведь прав был.
– Конечно, Леночка, приезжай, – сказала я тогда без тени сомнения. – Сколько нужно будет, столько и поживешь, перекантуешься, в себя придешь. Мы же семья.
И вот она приехала. С одним чемоданчиком, заплаканная, несчастная. Я ее обняла, накормила горячим супом – моим фирменным, с домашней лапшой, который Валера так любил. Выделила ей лучшую комнату, ту, что раньше была сына, пока он свою семью не завел и не переехал. Постелила чистое белье, пахнущее морозом и лавандой, как я люблю.
Первые дни Лена ходила тише воды, ниже травы. Благодарила за каждый кусок хлеба, за каждую чашку чая. Рассказывала, какая я добрая, какая понимающая. «Тетя Вика, вы святая женщина! Не знаю, что бы я без вас делала!» А я что? Я таяла. Мне, признаться, после ухода Валеры одиноко было в нашей трехкомнатной. Сын с невесткой и внучатами хоть и навещали, но у них своя жизнь, свои заботы. А тут – вроде как и не одна.
Я старалась окружить ее заботой. Готовила ее любимые блюда, те, что помнила еще с ее детства, когда сестра была жива, и мы часто собирались большой семьей. Покупала ей фрукты, сладости. Даже подкинула немного денег «на мелкие расходы», видя, что у нее совсем туго. Она говорила, что ищет работу, ходит на собеседования, но как-то все безрезультатно. Я не давила, понимала – стресс, нужно время прийти в себя.
Месяц пролетел быстро. Лена понемногу оттаяла, стала чаще улыбаться, даже иногда помогала мне по дому – то посуду помоет, то в магазин сбегает. Я радовалась, думала – вот, человек на ноги становится. А потом она объявила, что нашла какой-то вариант – вроде как подруга предложила пожить у нее, пока не найдет постоянное жилье и работу. Собрала свой чемоданчик, уже не такой худой, как приехала – я ей и кое-что из своих вещей отдала, которые не носила, и так, по мелочи, прикупила. Расцеловала меня, рассыпалась в благодарностях. «Тетя Вика, век вашей доброты не забуду!»
И вот – «не забуду»…
Телефон завибрировал снова. На этот раз – тетя Маша, мамина старшая сестра. Ее голос, обычно такой мягкий и добрый, сейчас звенел от плохо скрываемого осуждения.
– Виктория, я, конечно, понимаю, что чужая душа – потемки, но чтобы так с родной племянницей… Леночка звонила, плакала. Говорит, ты ее в черном теле держала, упрекала каждым куском, а потом и вовсе на улицу выгнала, когда она тебе «надоела». Это что же такое делается, Вика? Мы от тебя такого не ожидали!
Я слушала, и у меня внутри все холодело. Как? Как она могла? Зачем? Каждое слово тети Маши било наотмашь. Я пыталась что-то сказать, объяснить, но меня будто не слышали. «Леночка не стала бы врать, она такая ранимая девочка…» Девочка. В сорок один год.
После этого звонка прорвало плотину. Звонили дядя Коля, троюродная сестра Ирина из другого города, даже старая мамина подруга, тетя Зина, с которой Лена едва была знакома, и та с укоризной в голосе спрашивала, как я могла так «обидеть сироту». Сироту! У которой вполне себе взрослый сын где-то имеется, хоть она о нем и не вспоминает.
Мир рушился. Мой уютный, понятный мир, где доброта всегда была в цене, где семейные узы что-то значили. Оказалось, что значит гораздо меньше, чем слезливая история «обиженной и угнетенной». Я сидела на кухне, обхватив голову руками, и слезы сами катились по щекам. Обида, горькая, как полынь, затопила все внутри. Не за себя – за свою доброту, которую так безжалостно растоптали. За память Валеры, который учил меня быть отзывчивой. За что?!
Я вспоминала этот месяц. Как вставала пораньше, чтобы приготовить завтрак повкуснее. Как слушала ее бесконечные жалобы на жизнь, на мужчин, на несправедливость судьбы, кивала, сочувствовала. Как делилась последним, не в смысле денег, а в смысле душевного тепла, которого у меня самой после смерти мужа было не так уж и много. И все это – ради чего? Чтобы потом меня же смешали с грязью?
Несколько дней я ходила как в тумане. Телефонные звонки от родни прекратились – видимо, все, кто хотел, высказались, осудили и вынесли свой вердикт. И этот молчаливый бойкот был еще хуже открытых обвинений. Сын Андрей звонил, как обычно, спрашивал, как дела. Я не стала ему ничего рассказывать, не хотела впутывать, расстраивать. «Все хорошо, сынок, все по-старому», – бодро врала я, а у самой кошки на душе скребли.
Ночами я почти не спала. Перебирала в памяти каждую деталь, каждый разговор с Леной. Искала – где, ну где я могла дать повод? Может, я действительно была недостаточно деликатна? Может, сказала что-то не то? Но нет. Я была с ней предельно откровенна и добра. Я просто… просто была собой.
И тут во мне что-то щелкнуло. Хватит! Хватит этой роли виноватой без вины. Я не сделала ничего плохого. Наоборот. И я не позволю какой-то лживой интриганке разрушить мою жизнь и мои отношения с семьей. Злость, хорошая, здоровая злость начала вытеснять обиду и растерянность. Я вытерла слезы и решительно встала.
Первым делом я позвонила сыну.
– Андрюша, мне нужна твоя помощь. И поддержка.
Я рассказала ему все, как на духу. Андрей слушал молча, только иногда задавал уточняющие вопросы. Когда я закончила, он сказал твердо:
– Мам, я тебе верю. На сто процентов. Эта Лена всегда была… скользкой. Я еще в детстве это чувствовал. Что будем делать?
И сам факт, что мой сын мне безоговорочно поверил, придал мне сил.
– Будем собирать семейный совет, – сказала я. – Хватит этих перешептываний за спиной. Пусть Лена скажет мне все это в лицо. И я скажу. А остальные пусть слушают.
Организовать «семейный совет» оказалось непросто. Кто-то отнекивался, ссылаясь на занятость, кто-то прямо говорил, что «не хочет участвовать в этих разборках». Но я была настойчива. Я обзвонила всех, кто успел вылить на меня ушат грязи, и сказала: «Если вам действительно небезразлична наша семья и правда, вы придете. В воскресенье, в два часа, у меня». Некоторых пришлось уговаривать, на некоторых – слегка надавить авторитетом старшей в роду, как-никак, мне уже почти шестьдесят.
В назначенный день квартира наполнилась родственниками. Атмосфера была напряженной, как струна. Все расселись по комнате, стараясь не смотреть друг на друга. Лена приехала одной из последних, в сопровождении тети Маши, видимо, для группы поддержки. Вид у нее был страдальческий, глаза на мокром месте.
Я поставила на стол чай, пироги, которые испекла с утра – руки помнили машинальные движения, хотя внутри все дрожало.
– Ну что ж, – начала я, стараясь, чтобы голос не срывался. – Раз уж мы все здесь собрались, давайте поговорим. Лена, я слышала, у тебя много претензий ко мне. Расскажи. Прямо сейчас, при всех.
Лена потупила взор, изобразила крайнюю степень смущения и тихим, дрожащим голоском начала свою песню:
– Тетя Вика… ну что вы… я не хотела… просто так получилось… Мне было так плохо, так одиноко у вас… Вы… вы меня как будто не замечали… все время упрекали… что я сижу у вас на шее… что ничего не делаю…
– Погоди, Лена, – остановила я ее. – Давай по порядку. Я тебя упрекала? Когда? Можешь привести хоть один пример?
Лена замялась.
– Ну… не то чтобы прямо упрекали… но я чувствовала… ваше недовольство…
– Чувствовала? – я подняла бровь. – Это очень удобная формулировка, Леночка. Факты есть? Я хоть раз сказала тебе, что ты мне мешаешь? Или что тебе пора съезжать? Наоборот, я говорила – живи, сколько нужно. Разве не так?
В комнате повисла тишина. Я видела, как некоторые родственники начали переглядываться.
– А по поводу «голодом морила»? – продолжила я, глядя прямо на Лену. – Ты хочешь сказать, что в моем холодильнике было пусто? Что я не готовила? Лена, ты за месяц у меня поправилась на три килограмма! Я сама это видела, когда ты на весы вставала. Это от голода, да?
Лена вспыхнула.
– Ну что вы к мелочам придираетесь! Я не это имела в виду! Я имела в виду душевную черствость! Вы были со мной холодны!
– Холодна? – я усмехнулась. – Леночка, милая, я тебе носки шерстяные вязала, потому что ты жаловалась, что у тебя ноги мерзнут! Я с тобой по вечерам сидела, твои слезы утирала, когда ты жаловалась на своих бывших! Это называется «холодна»?
Я достала свой телефон.
– А вот это, дорогие родственники, наша с Леной переписка. За тот самый месяц. Вот тут Лена пишет: «Тетя Вика, спасибо за ужин, все было так вкусно, как в ресторане!» А вот тут: «Тетя Вика, вы мой ангел-хранитель!» А вот сообщение, которое она прислала мне на следующий день после отъезда: «Тетечка Вика, спасибо вам за все огромное! Я так вам благодарна за приют и поддержку! Целую, ваша Лена». – Я обвела взглядом присутствующих. – Это похоже на слова человека, которого держали в черном теле и выгнали?
Лицо Лены начало приобретать некрасивый багровый оттенок. Тетя Маша, сидевшая рядом с ней, как-то съежилась.
– Но… но ты же говорила, Леночка, – растерянно пробормотала она, – что она тебя выставила… что сказала, что ты ей надоела…
– Я такого не говорила! – взвизгнула Лена. – Вы все не так поняли! Я просто… просто делилась, как мне было тяжело!
– Тяжело от чего, Лена? – спросила я уже спокойно. – От того, что тебе предоставили бесплатное жилье, кормили, жалели, денег давали? Чем именно я тебя так обидела, что ты решила оболгать меня перед всей семьей?
Тут вмешался Андрей. Он все это время сидел молча, но смотрел на Лену так, что той, казалось, становилось не по себе.
– Лена, а помнишь, ты как-то просила у мамы в долг крупную сумму? Якобы на «первый взнос за аренду квартиры»? А мама тебе отказала, потому что знала, что у тебя этих денег никогда не будет, и она их просто потеряет. Это было за пару дней до твоего «внезапного» отъезда к подруге. Не потому ли ты решила ей так «отомстить»?
Лена подскочила.
– Да что вы все на меня накинулись! Ничего я не просила! И вообще, я не обязана перед вами отчитываться! Вы все злые, вы меня не понимаете!
Она схватила свою сумку и бросилась к двери.
– Я не останусь здесь ни минуты!
Тетя Маша попыталась ее остановить, но Лена ее оттолкнула и выбежала из квартиры, громко хлопнув дверью.
В комнате на несколько мгновений воцарилась оглушительная тишина. Потом дядя Коля крякнул и сказал:
– Да уж… Картина маслом. Вика, прости ты нас, старых дураков. Поверили… уж больно жалостливо она пела.
Тетя Маша сидела с κατακόκκινο лицо.
– И меня прости, Викуша. Стыдно-то как… Я же ее еще и защищала…
Постепенно и другие родственники начали подходить ко мне, извиняться, говорить, что были неправы. Я слушала их, кивала. Злости уже не было. Была какая-то опустошенность и… странное чувство облегчения. Как будто тяжелый камень с души свалился.
Когда все разошлись, я осталась одна в своей квартире. Она больше не казалась пустой и холодной. Она снова стала моей крепостью. Я подошла к окну. Вечернее солнце золотило верхушки деревьев. На душе было спокойно.
Да, я пережила предательство. Да, было больно. Но я смогла за себя постоять. Я поняла, что доброта – это не слабость, если ты умеешь защищать свои границы. И что не всякому «страдальцу» нужно распахивать душу и двери своего дома. Некоторые люди, к сожалению, способны только брать, ничего не давая взамен, а потом еще и плюнуть в колодец, из которого пили.
С Леной я с тех пор не общалась. Да и желания не было. Родственники еще некоторое время звонили, извинялись, пытались как-то загладить свою вину. Я всех простила. Жизнь научила меня, что держать обиду – это как пить яд в надежде, что умрет кто-то другой.
Но главный урок я усвоила на всю оставшуюся жизнь: помогать нужно. Но помогать нужно с умом. И всегда, всегда помнить о себе, о своем достоинстве, о своих границах. Потому что если ты сама себя не будешь уважать и защищать, то никто другой этого делать не станет.
И знаете, после всей этой истории я даже почувствовала себя как-то… сильнее. Словно сбросила с себя невидимые оковы чьих-то ожиданий и собственной излишней доверчивости. Теперь в моем доме – и в моей жизни – место только тем, кто действительно ценит тепло, искренность и уважает чужое гостеприимство. А остальным… остальным пусть будет стыдно. Если, конечно, они на это способны.
