никитаВедь это же моя свекровь. Мама Димы. Бабушка моих детей. И я совсем не хотела ее уязвить. Просто… нужно было, чтобы она услышала. По-настоящему. Чтобы поняла, что у меня тоже есть свой голос в этом доме, когда дело касается моих детей.
Солнце уже садилось, знаете, так по-летнему – долго-долго, растягивая день до последнего. Небо стало каким-то персиково-розовым, как будто кто-то разлил акварель по холсту. Двор потихоньку пустел, как будто выдыхал после шумного дня. Мамочки с колясками, ребятня с мячами – все потянулись в свои норки, домой. Унесли с собой этот детский галдеж, смех, крики – и стало так тихо, даже непривычно. Только листья на деревьях шелестят, да где-то вдалеке машина проедет. В воздухе пахло пылью – ну, знаете, как бывает после жаркого дня, и вот-вот, кажется, польется вечерняя прохлада. И еще сиренью пахло, откуда-то из-за угла дома, сладко так, дурманяще.
Смотрю на дверь подъезда, куда Алла Петровна ушла, и такое чувство… как будто ком в горле застрял. Облегчение, конечно, есть – ну, высказалась, наконец, не проглотила обиду. Но и тревога тоже, как ежик такой внутри колет. А вдруг она и правда обиделась? Вдруг теперь вообще разговаривать не будет? Хотя, с другой стороны, а что толку молчать и глотать все? Так ведь и до нервного срыва недалеко. Нет, лучше уж высказаться, пусть и неприятно, чем копить в себе.
– Мам, а бабушка что, расстроилась? – Лизок мой, как маленький воробушек, прижалась ко мне, глазенки испуганные. Всё-то они, дети, чувствуют. Любую тень настроения.
– Да нет, солнышко, – глажу ее по спинке, успокаиваю. – Не расстроилась бабушка. Просто мы с ней разговаривали. Ну, как взрослые. Иногда взрослые тоже спорят, чтобы лучше друг друга понять. Вот так.
Лиза вроде кивает, но видно, что не очень-то понимает. Да и откуда ей, семилетней, понять эти взрослые разборки? Главное, что вроде успокоилась, притихла. А Мишка мой, сладко так зевает, кулачками глазки трет. Всё, нагулялись, устали мои зайчики. Пора домой, умываться, кашу варить, сказку на ночь читать. Рутина, вроде бы, а именно она и держит нас на плаву, возвращает к реальности. Но сегодня эта рутина как-то тяжелее обычного кажется. В голове все еще слова эти крутятся – мои, свекровины…
Заходим в квартиру, а там – темнота, тишина. Димы еще нет. Сразу в зеркало в прихожей глянула – ну и вид! Усталая какая-то, глаза красные, прядь вон из хвоста выбилась. Внутри – еще хуже, чем снаружи. Как будто после тяжелой работы, хотя вроде ничего такого и не делала, только с мамой поговорила. Но этот разговор, он как будто всю энергию высосал.
На кухне – полумрак. Ставлю чайник, руки как-то сами собой достают из холодильника колбасу, сыр – ну, что там на ужин быстро сварганить. И мысль такая – а может, позвонить Алле Петровне? Ну, так, просто, спросить, как она там, как себя чувствует. Может, и правда погорячилась, может, надо было помягче… Но тут же себя одергиваю. Нет, стоп. Извиняться – не за что. Я сказала то, что думаю. То, что чувствую. И это правильно. По-честному. Иначе так и буду все в себе держать, а потом – бац! – и взорвусь в самый неподходящий момент.
Ключ в замке поворачивается, дверь открывается – Дима! Уставший, как всегда после работы, но улыбается. Заходит, смотрит на меня – и сразу как-то настораживается.
– Что случилось? – спрашивает, голос такой… осторожный. – Ты чего такая… притихшая? Глаза какие-то… усталые.
Вздыхаю. С чего начать? Сразу все вывалить, пока дети не крутятся под ногами, или подождать, пока они спать лягут? Нет, тянуть не хочется. Надо сейчас, пока свежо в памяти.
– Мама приходила, – говорю, стараюсь голос ровным сделать. – И мы… ну, поговорили. Так… не очень весело.
Дима брови хмурит, пиджак снимает на ходу. – Опять из-за детей, что ли? Ну вот, опять двадцать пять.
– Ну да, – киваю. – Опять двадцать пять. Опять я не так воспитываю, опять дети у меня распущенные, опять… ну, ты знаешь. Всё по кругу.
Дима вздыхает тяжело, трет переносицу устало. – Мам, ты же знаешь, какая она у нас. Ну, что ты хочешь? Привыкла командовать, учить. Ей трудно, наверное, понять, что ты уже сама мама, сама хозяйка.
– Да не в этом дело, Дим, – говорю, уже начинаю заводиться. – Не в том, что она командовать привыкла. А в том, что она постоянно лезет, понимаешь? Постоянно! Каждый раз, как приходит – начинается. Замечания, критика, недовольство. Я уже как на иголках, честное слово. Я хочу сама, Дим, сама воспитывать своих детей. Как я считаю нужным. Как мы с тобой решили.
– Ну, мама же тоже… она же как лучше хочет, – Дима вроде защищает ее, но как-то неуверенно. Видно, и сам понимает, что перегибает мама палку. – Она же бабушка, переживает, волнуется.
– Я понимаю, что хочет как лучше, – говорю, стараясь не срываться на крик. – Но это ее «лучше» для меня – как нож по сердцу, Дим. Я себя чувствую… как будто меня постоянно экзаменуют, понимаешь? Как будто я должна перед ней отчитываться за каждый шаг. Как будто я плохая мать. А я не плохая мать! Я люблю своих детей, я для них все делаю. И я имею право, Дима, право на свое мнение, на свой подход.
– И что ты маме сказала? – спрашивает, уже тише так, как будто боится услышать ответ.
– Сказала всё, как есть, – отвечаю, выдыхаю. – Сказала, что сама буду решать, как детей растить. Что советы – хорошо, конечно, но постоянно указывать – это уже лишнее. Что я ценю ее помощь, но хочу, чтобы она уважала меня как мать. Вот так.
Дима молчит, слова мои переваривает. Вижу, что ему сейчас несладко. Между мной и мамой – как между двух огней. А для него, наверное, это вообще разрыв сердца. Ведь мы обе – самые родные, самые важные женщины в его жизни.
– Ты… ты резко ей сказала? – наконец выдавливает из себя, слова как будто с трудом даются.
– Нет, не резко, – говорю. – Старалась спокойно. Но твердо. Просто… накипело, Дим. Уже больше сил нет молчать. Нужно было высказаться.
– Понимаю, – тихо так говорит, обнимает меня за плечи. – Понимаю, Вик. Мама, конечно, да… бывает. Но она ж не со зла, правда. Просто… она такая. Ей, наверное, трудно по-другому.
– Я знаю, что не со зла, – киваю, прижимаюсь к нему щекой. – Но это не значит, что я должна это терпеть, понимаешь? Я хочу, чтобы она меня уважала. Как взрослую, как мать. Чтобы видела во мне не девчонку, которую поучать надо, а… ну, равную, что ли. Просто равную.
Дима обнимает крепче, целует в висок. – Права ты, конечно, – бормочет. – Абсолютно права. Я поговорю с мамой. Завтра же позвоню. Объясню ей все. Чтобы поняла, как тебе тяжело, что ты хочешь, чтобы она тебя поддержала, а не… ну, ты поняла. Чтобы она бабушкой была, а не… как ты сказала… надзирателем.
Смотрю на него благодарно. Ох, как же мне сейчас нужна его поддержка! Знаю, что ему с мамой говорить будет непросто. Но верю, что он сможет. Он же у меня такой… дипломатичный. Найдет нужные слова.
– Спасибо, Дим, – шепчу. – Спасибо, что понимаешь. Это так важно для меня.
– Ну а как же не понимать, – улыбается грустно. – Ты же моя жена. Мама моих детей. Конечно, понимаю. И всегда буду на твоей стороне. Всегда.
И вот от этих его слов как-то сразу легче становится. Как будто солнышко выглянуло из-за туч. Знаю, что еще не все закончилось, что впереди еще разговоры будут, и, может, не один. И споры, и недопонимания… Но главное – мы вместе. Вдвоем. И это – сила. Вместе мы все выдержим. Любые трудности. Даже такие вот… семейные. Со свекровью.
Вечером, когда дети уже в кроватках сопят, мы с Димой на кухне сидим, чай пьем. Тихо так, спокойно. Он про работу рассказывает, я – про детей, про этот разговор с мамой. И снова к ней возвращаемся, к Алле Петровне.
– Я завтра позвоню, – говорит Дима, смотрит в окно задумчиво. – Поговорю спокойно. Попытаюсь объяснить. Что ты чувствуешь, что тебе надо, чтобы она тебя поддерживала, а не критиковала. Чтобы она бабушкой была, любящей, понимающей.
– Хорошо, – киваю. – Только, Дим, пожалуйста, ты ее не ругай, ладно? Не хочу, чтобы вы из-за меня ссорились. Просто… попробуй объяснить. Мягко. Но чтобы дошло.
– Постараюсь, – улыбается краешком губ. – Я ж знаю свою маму. Упрямая, конечно, как танк. Но сердце-то у нее доброе. Я думаю… поймет. Не сразу, может. Но поймет. Обязательно.
И я тоже очень на это надеюсь. Что поймет. Что этот разговор, хоть и тяжелый, и неприятный, станет началом чего-то нового. В наших отношениях с Аллой Петровной. Началом, где будет больше уважения, больше понимания. И больше… любви, наверное. Семейной любви. Которая, как ни крути, все равно самая главная вещь на свете. И ради которой стоит стараться, даже если приходится переходить какие-то… границы. И даже если эти границы кажутся непреодолимыми.