Солнце ласково заглядывало в окна, играя бликами на свежевымытых полах. «Вот и все, Ириш, – сказал Сергей, откидываясь на спинку кухонного стула, – последняя выплата ушла». Я присела рядом, взяла его руку в свою, теплую, натруженную. «Наконец-то, Сереж. Выплатили». В голосе звучало не только облегчение, но и какая-то тихая гордость. Двадцать лет ипотеки – это вам не фунт изюму. Сколько бессонных ночей, сколько сэкономленных копеек, сколько отказов себе во всем… и вот, наконец, этот груз спал с плеч. Квартира – наша. Полностью наша, без всяких «но».
Мы сидели молча, впитывая это ощущение свободы, легкости. За окном весело щебетали воробьи, весенний ветер шевелил занавеску, и даже старый, скрипучий холодильник в углу казался сегодня как-то особенно уютным. «Может, отметим?» – спросил Сергей, улыбаясь краешком губ. «А чем?» – я тоже улыбнулась. «Ну, как чем? Шампанское есть в холодильнике, помнишь, к годовщине припрятали?». Я кивнула. И правда, стояла бутылочка, ждала своего часа. «Давай, отметим, заслужили».
День и правда был чудесный. Шампанское искрилось в бокалах, разговоры текли легко и непринужденно, как ручеек. Вспоминали, как начинали, как выбирали эту квартиру – маленькую, на окраине, но свою. Как копили на первый взнос, как волновались, подписывая договор. Сколько всего было за эти двадцать лет… И вот, финал. Светлый финал.
Вечером позвонила мама Сергея, Елена Павловна. Звонила, как всегда, «просто так», «узнать, как дела». Но я-то знала эти «просто так». Мама Сергея была женщиной… ну, как бы это помягче сказать… интересной. С характером. И очень любящей своего сына. И, скажем так, не очень любящей меня. Хотя виду старалась не подавать, держала нейтралитет. Но я-то чувствовала.
«Серёженька, здравствуй, сынок, – защебетал в трубке ее голосок. – Как вы там? Все в порядке?». «Мам, привет, да все хорошо, вот, ипотеку сегодня закрыли», – ответил Сергей, довольный, радостный. «Ах, как хорошо! Молодцы какие! Я так рада за вас!». В голосе звучало искреннее, как мне показалось, удовольствие. «Ну, раз такое дело, может, в выходные приедете к нам, отметим?» – предложила она. «Обязательно, мам, приедем», – согласился Сергей, и я кивнула ему, подтверждая, что я тоже не против. Семейные посиделки у свекрови – дело привычное. По субботам мы обычно ездили к ней, помогали по хозяйству, чай пили с пирогами.
Но дальше разговор принял совсем неожиданный оборот. «Серёженька, – продолжила Елена Павловна, – вот вы ипотеку погасили… квартира теперь полностью ваша… а вы знаете, я тут подумала…». Пауза. Интонация изменилась, стала какой-то… сладкой, даже елейной. Мне уже стало не по себе. «И что же ты подумала, мам?» – спросил Сергей, беззаботно так, не подозревая подвоха. «А вы не могли бы… ну, как бы это сказать… не могли бы вы нам эту квартиру… подарить?».
Я стояла рядом, наливая чай в чашку, и чуть не выронила чайник из рук. Подарить? Нашу квартиру? За которую мы двадцать лет горбатились? За которую отдавали последние крохи? Подарить?! Я машинально посмотрела на Сергея. Он держал телефон у уха, смотрел в окно, и… кивнул. Просто кивнул. В ответ на слова матери. Кивнул, словно это было само собой разумеющееся.
У меня внутри все оборвалось. Онемение. Сначала полное онемение. Я не могла пошевелиться, не могла слова сказать. Словно в горле комок застрял. В ушах зашумело, перед глазами поплыло. Подарить квартиру… это что, шутка такая? Или я сплю?
Сергей положил трубку. Повернулся ко мне. Улыбается. «Ну вот, мама рада, мы приедем в субботу, чай попьем… отметим». Я смотрела на него, как на инопланетянина. «Сереж, – тихо проговорила я, стараясь, чтобы голос не дрожал, – ты… ты сейчас кивнул? Ты согласился… подарить квартиру маме?».
Улыбка сползла с его лица. Он нахмурился. «Ну, а что такого? Мама же просит. Ей же приятно будет». «Приятно?! Сереж, ты понимаешь, что ты говоришь? Это наша квартира! Наша! Мы на нее всю жизнь пахали!». Я не выдержала, голос сорвался на крик. Впервые за долгие годы я позволила себе повысить голос на мужа. Да что там повысить – завопила, наверное, как резаная. От обиды, от бессилия, от полного непонимания, что происходит.
«Ир, ну что ты так реагируешь? Ну мама же… она же пожилой человек, что ей еще надо? Радость хоть какая-то в жизни будет», – Сергей говорил это как-то виновато, словно оправдываясь. Но от этого становилось только хуже. Его слова ранили меня сильнее ножа. «Радость?! За наш счет? За счет нашей жизни? Ты понимаешь, что это не просто квартира, это… это символ! Символ нашей свободы, наших трудов, наших надежд!». Я махнула рукой, отвернулась к окну. Слезы подступили к горлу, душили, не давали дышать.
«Ир, ну не плачь, пожалуйста, – Сергей подошел ко мне, хотел обнять, но я отстранилась. – Ну что ты как маленькая? Ну подумаешь, квартира… ну будет мама жить… нам что, жалко что ли?». «Жалко? Ты спрашиваешь, жалко ли?! Сереж, ты меня вообще слышишь? Это не мамина квартира, это наша! Мы ее покупали, мы ее выплачивали! Мы жили впроголодь ради нее! И ты вот так, легким движением руки, готов ее отдать? Подарить? Чужому человеку, по сути дела!».
«Мама не чужой человек, Ира, она моя мать!», – Сергей тоже повысил голос. Вот оно, началось. «Я знаю, что она твоя мать! И я уважаю твою мать! Но это не значит, что она имеет право распоряжаться нашей жизнью и нашим имуществом! Это наша квартира! Мы имеем право решать, что с ней делать!». Я повернулась к нему лицом, смотрела прямо в глаза. В его глазах – растерянность, непонимание, даже какое-то раздражение. Словно это я веду себя неправильно, а не он.
«Ир, ну ты драматизируешь. Никто же вас на улицу не выгоняет. Вы как жили, так и будете жить в этой квартире. Просто… ну, оформим дарственную… маме будет спокойно, она будет знать, что у нее есть… своя недвижимость». «Своя недвижимость?! Сереж, ей 75 лет! Какая ей еще недвижимость? У нее есть квартира, в которой она живет! И она вполне себе неплохо живет, между прочим! Зачем ей наша квартира? Чтобы что? Чтобы потом внукам завещать? Так у нас же тоже есть кому завещать! У нас дети!».
«Ну не начинай про детей, пожалуйста, – отмахнулся Сергей. – Дети взрослые, сами себе заработают. А мама… мама старенькая, ей нужно внимание, забота… и вот, приятно ей будет, если квартира будет оформлена на нее. Что тебе стоит? Тебе же все равно». «Все равно?! Сереж, тебе вообще не все равно? Тебе не все равно, что мы двадцать лет пахали, как проклятые, чтобы купить эту квартиру? Тебе не все равно, что это наше единственное жилье? Тебе не все равно на меня, в конце концов?». Голос снова дрогнул, слезы покатились градом. Я уже не могла сдерживаться.
Сергей молчал. Опустил глаза. Виновато так, жалко. Но в этом молчании было такое… равнодушие. Такое пренебрежение к моим чувствам, к моим переживаниям, что меня пронзило, как током. Я вдруг поняла, что сейчас решается не только судьба квартиры. Сейчас решается судьба наших отношений. Судьба нашей семьи.
«Хорошо, Сергей, – я вытерла слезы, посмотрела на него твердо, решительно. – Делай, как знаешь. Подари маме квартиру. Если ты считаешь, что так правильно. Но тогда… тогда и ты меня подари маме заодно. Вместе с квартирой. Потому что я так больше не могу. Я не могу жить с человеком, который меня не уважает, который не ценит мой труд, который готов вот так, легко и просто, перечеркнуть все, что мы вместе построили. Делай свой выбор, Сергей. Но помни, это будет твой выбор».
Я развернулась и вышла из кухни. Ушла в спальню, закрыла дверь на ключ. Села на кровать и заплакала. Горько, безутешно, как никогда в жизни. Заплакала не только из-за квартиры. Из-за предательства. Из-за разрушенных надежд. Из-за понимания, что человек, которого я любила, которому доверяла, оказался… чужим. Слабым. И готовым отдать меня и нашу жизнь на растерзание собственной матери.
В дверь постучали. Тихо, робко. «Ир… Ириш… открой, пожалуйста. Давай поговорим». Это был Сергей. Голос виноватый, смиренный. Я не ответила. Слезы все еще лились, душили. Словно из меня уходила вся жизнь, вся радость, вся вера в хорошее.
Стук повторился. Настойчивее. «Ира, ну открой же, ну пожалуйста. Я… я все понял. Я был неправ. Честное слово, неправ».
Я сидела, не двигаясь. Слушала его голос. И в этом голосе, в этих словах… появилась надежда. Маленькая, слабая, едва заметная. Но надежда. Может быть, не все еще потеряно? Может быть, есть еще шанс вернуть все на круги своя? Может быть, он и правда понял?
Медленно, тяжело, как будто поднимая неподъемный груз, я встала с кровати. Подошла к двери. Повернула ключ. Открыла дверь. На пороге стоял Сергей. Виноватый, несчастный. С опущенной головой. И в глазах… в глазах я увидела что-то новое. Что-то такое, чего раньше не замечала. Может быть, это была боль. Может быть, это было раскаяние. А может быть, это было наконец-то пробуждение.
«Ириш… прости меня, пожалуйста, – тихо проговорил он, поднимая на меня глаза. – Я… я как-то не подумал… не понял… что это для тебя значит… для нас… Я… я поговорил с мамой. Сказал, что мы не можем… не подарим квартиру. Ну, вернее, не так сказал… сказал, что мы лучше… лучше будем помогать ей деньгами. Каждый месяц. Сколько сможем. Чтобы ей… чтобы ей было легче. Чтобы она не чувствовала себя… одинокой, забытой».
Я молчала. Смотрела на него, пытаясь понять, правда ли это? Не сон ли? Не игра ли? «И что мама?» – спросила я, тихо-тихо, боясь спугнуть это хрупкое обнадеживающее изменение.
«Мама… сначала обиделась, конечно. Поплакала немного… поругалась… но… потом… потом вроде бы согласилась. Сказала, что… что деньги тоже неплохо. Что ей деньги даже больше нужны, чем квартира. Ну… я не знаю, Ир. Может, она не совсем поняла, не совсем согласилась… но… но я ей сказал твердо. Что квартиру мы не подарим. Что это наше. Что мы ее заслужили. Что это справедливо».
Я молчала. Слезы высохли. В груди постепенно разливалось тепло. Тепло надежды. Тепло прощения. Тепло любви. «Спасибо, Сереж, – тихо проговорила я, подходя к нему и обнимая его. Крепко-крепко. – Спасибо, что понял. Спасибо, что услышал. Спасибо, что выбрал нас. Нашу семью».
Он обнял меня в ответ. Так же крепко. И я почувствовала, как тяжелый груз обиды и разочарования постепенно уходит. Остается только легкость. И надежда. Надежда на то, что мы все преодолеем. Вместе. Что мы станем сильнее. Мудрее. И что любовь – всегда побеждает. Даже самую наглую и эгоистичную свекровь. Главное – уметь отстаивать свое. И беречь то, что по-настоящему дорого. Свою семью. Свой дом. И свою любовь.
