— …ты ведь единственная, кто на него по-настоящему влиял, Леночка. Он тебя слушал, он к тебе тянулся. Я же видела, как у него глаза горели, когда вы вместе были.
Лена стояла, прислонившись плечом к дверному косяку, и не делала ни малейшего движения, чтобы пригласить гостью внутрь. Дверь была приоткрыта ровно настолько, чтобы можно было вести разговор, но сам проём был почти полностью перекрыт её фигурой. Она молча смотрела на Зою Аркадьевну, свою несостоявшуюся свекровь, которая уже минут десять топталась на резиновом коврике в коридоре. На ней было то же самое демисезонное пальто с чуть залоснившимися манжетами, в котором Лена видела её ещё прошлой осенью.
— Он ведь совсем потерялся без тебя, — продолжила женщина, не дождавшись ответа. Её голос был вкрадчивым, полным тщательно отрепетированной материнской скорби. — Замкнулся, ни с кем не общается, только в потолок смотрит. Я ему и то, и это, а он как неживой. Похудел даже, представляешь? Мой Олежка, который всегда любил поесть.
Из глубины квартиры доносился тонкий аромат свежесваренного кофе и едва уловимый запах дорогих духов — Лена собиралась выходить. В аккуратной прихожей на светлом ламинате стояла пара новых замшевых ботильонов, рядом с которыми поношенные сапоги Зои Аркадьевны выглядели особенно удручающе. Лена перевела взгляд с её обуви на её лицо.
— Это был его выбор, Зоя Аркадьевна. Он выбрал лежать на диване вместо того, чтобы искать работу. Я тут ни при чём.
— Ну что ты такое говоришь! — всплеснула руками женщина, и её сумка, висевшая на сгибе локтя, качнулась. — Это у него период такой сложный, творческий кризис, можно сказать. Ему поддержка нужна была, женская ласка, а ты… Ты просто выставила его. Разве так поступают с близким человеком?
Лена усмехнулась, но тут же стёрла улыбку с лица. Она прекрасно помнила этот «творческий кризис», который длился почти год. Год, в течение которого она работала на двух работах, чтобы оплачивать эту самую квартиру, пока Олег искал себя, листая ленту в соцсетях и проходя уровни в компьютерных играх.
— Мы не были близкими людьми в тот момент, — холодно поправила она. — Близкие люди поддерживают друг друга. А не сидят на шее друг у друга.
Зоя Аркадьевна поджала губы, поняв, что заход с жалостью и общими воспоминаниями не даёт нужного эффекта. Её взгляд стал более цепким, оценивающим. Она скользнула им по аккуратной причёске Лены, по её свежему маникюру, по идеально выглаженной блузке.
— Хорошо ты устроилась, я смотрю, — в её голосе прорезались стальные нотки. — Одна, в своей квартире. Всё для себя, любимой. А о том, что человеку жизнь сломала, и не думаешь. Он ведь так и не оправился. Всё надеется, что ты одумаешься, позвонишь…
— Я не одумаюсь, — отрезала Лена, выпрямляясь и давая понять, что разговор окончен. Она уже опаздывала. — И на него не надеюсь. Надеюсь, он найдёт в себе силы начать работать и жить самостоятельно. Ему уже тридцать лет.
Она сделала лёгкое движение, намереваясь закрыть дверь, но Зоя Аркадьевна инстинктивно шагнула вперёд, почти уперевшись носками сапог в порог.
— Погоди! Лена, погоди… Я ведь не просто так пришла. Я за помощью.
Лена остановилась и снова посмотрела на неё. На лице женщины проступило отчаяние, уже не наигранное, а вполне настоящее. Взгляд бегал, руки нервно теребили ручку сумки.
— Я не совсем понимаю, чем могу вам помочь, Зоя Аркадьевна. Деньги я вашему сыну больше не даю. И вам не дам.
— Да при чём тут деньги, Лена! — лицо Зои Аркадьевны на мгновение исказилось от неподдельного оскорбления, будто Лена обвинила её в чём-то совершенно непристойном. — Ты что, думаешь, я пришла сюда милостыню просить? У меня пенсия есть. Я не за этим.
Она сделала паузу, давая Лене возможность почувствовать себя неловко, но та лишь молча и выжидающе смотрела в ответ. Ни тени смущения не отразилось на её лице. Эта холодная непробиваемость, казалось, выводила Зою Аркадьевну из себя гораздо больше, чем открытая враждебность.
— Я пришла, потому что ты должна исправить то, что сделала, — наконец произнесла она, и в её голосе уже не было ни капли прежней вкрадчивости. Вместо неё появился твёрдый, звенящий металл. — Это ведь ты его таким сделала. До тебя он был нормальным парнем. Работал, что-то планировал. А потом появилась ты со своими амбициями, со своими разговорами о «потенциале» и «развитии». Ты ему голову вскружила, а потом, когда он не оправдал твоих завышенных ожиданий, просто выкинула его, как надоевшую игрушку.
Лена медленно скрестила руки на груди. Аромат кофе из кухни, казалось, стал гуще, смешиваясь с запахом пыли и нафталина, исходившим от пальто Зои Аркадьевны. Этот запах прошлого настойчиво вторгался в её настоящее.
— Давайте по порядку, — ровным тоном начала Лена. — «Нормальный парень», когда мы познакомились, работал курьером и считал это потолком своих мечтаний. «Разговоры о развитии» — это когда я уговаривала его хотя бы окончить какие-нибудь курсы, чтобы не таскать коробки до сорока лет. Я оплатила ему эти курсы, если вы забыли. Он сходил на них три раза.
— Потому что он видел, что тебе этого мало! — парировала Зоя Аркадьевна, повышая голос. — Он чувствовал давление! Ты хотела, чтобы он сразу стал начальником, директором! Мужчина не может работать в такой атмосфере, ему нужно время, чтобы раскрыться!
— Какое время? — Лена сделала шаг вперёд, заставив женщину инстинктивно отступить от порога. — Полгода, которые он не мог обновить своё резюме? Или три месяца, что он «проходил собеседования», лёжа на диване и заказывая пиццу с моей карты? Я не ломала вашего сына, Зоя Аркадьевна. Я просто перестала содержать взрослого, трудоспособного мужчину. И перестала верить в его сказки про «поиск себя».
Каждое слово Лены было чётким и выверенным, как удар. Она не кричала, но её спокойный, преисполненный презрения тон действовал на Зою Аркадьевну сильнее любого крика. Та смотрела на Лену с плохо скрываемой ненавистью. Вся её материнская жалость испарилась, оставив после себя лишь злобу и чувство несправедливости.
— Ты просто эгоистка! — выплюнула она. — Ты всегда думала только о себе и своём комфорте! Тебе нужен был просто удобный мужчина, который бы соответствовал твоей красивой картинке мира. А когда он оказался живым человеком со своими слабостями, ты от него избавилась.
— Его слабости — это его зона ответственности. И ваша, потому что именно вы всю жизнь ему потакали, — холодно отчеканила Лена. — А теперь, если вы всё сказали, я бы хотела закрыть дверь. Я опаздываю.
— Нет, не всё! — выкрикнула Зоя Аркадьевна, и её лицо покраснело пятнами. Она поняла, что проиграла и этот раунд. И тогда она перешла к последнему, самому прямому средству. — Я не для того сюда шла, чтобы выслушивать твои упрёки! Ты его сломала — тебе и чинить! — злобно сказала Зоя Аркадьевна, и в её глазах появился фанатичный блеск.
Лена на секунду замерла, глядя на неё так, как смотрят на человека, внезапно заговорившего на неизвестном языке. Абсурдность этого требования была настолько велика, что на мгновение выбила её из колеи. А затем её лицо окаменело. Всякое подобие вежливости, которое она до сих пор с трудом сохраняла, испарилось без следа.
— Чинить? — переспросила она. Её голос стал тихим и обрёл опасную, режущую остроту. — Зоя Аркадьевна, ваш сын — не сломанный стул, который можно отдать в мастерскую. Он взрослый человек, который сделал свой выбор. И я к этому выбору больше не имею никакого отношения. Я вам не центр по реабилитации инфантильных мужчин.
Сказав это, Лена решительно взялась за ручку двери, намереваясь прекратить этот разговор раз и навсегда. Но Зоя Аркадьевна, увидев это движение, преградила ей путь всем телом, выставив вперёд руку и упёршись ладонью в дверное полотно.
— Ты не уйдёшь, пока не выслушаешь! — её голос сорвался на визг. Маска страдающей матери слетела окончательно, обнажив грубое, озлобленное лицо женщины, доведённой до последней черты. — Забери его к себе! Я прошу тебя, забери его!
— Что? — Лена отшатнулась, ошеломлённая такой прямой и наглой просьбой.
— Что слышишь! Пусть живёт у тебя! Я больше не могу! — выкрикнула Зоя Аркадьевна, и в этом крике смешались ярость и отчаяние. — Он лежит целыми днями! Он ничего не делает! Он съедает всю мою пенсию за две недели, а потом ходит и требует ещё! У меня нет денег, чтобы кормить этого тридцатилетнего оболтуса! Нету!
Она произнесла это так, будто в том, что Олег стал «её» оболтусом, была виновата именно Лена. Это признание в собственном бессилии, выплеснутое наружу, было её последним козырем. Она не просила, она требовала сочувствия и, что самое главное, действия. Она хотела переложить свою ношу, своего взрослого сына, на чужие плечи, потому что свои уже не выдерживали.
Лена смотрела на неё несколько долгих секунд, переваривая услышанное. Её лицо не выражало ни сочувствия, ни жалости. Только холодное, брезгливое понимание.
— Так что это ваша проблема, Зоя Аркадьевна, что вы не можете содержать своего сыночка! Зачем вы вообще ко мне пришли просить забрать его назад?
Эта фраза подействовала как удар хлыста. Лицо Зои Аркадьевны исказилось. Глаза, до этого полные слёз и злобы, превратились в две узкие щёлки, из которых полыхнула чистая, животная ярость. Она издала какой-то нечленораздельный, горловой звук и, сократив разделявшее их расстояние в один миг, бросилась на Лену. Её пальцы, скрюченные, как когти, мёртвой хваткой вцепились в рукав нового, дорогого пальто Лены.
Лена не ожидала такой прыти. Она инстинктивно дёрнулась назад, пытаясь высвободить руку, но хватка была железной. Зоя Аркадьевна тянула её на себя, шипя что-то бессвязное. Не раздумывая ни секунды, Лена выставила вперёд обе руки и со всей силы толкнула женщину в плечи. Это был не лёгкий шлепок, а короткий, жёсткий и выверенный толчок, в который она вложила весь свой накопившийся гнев. Зоя Аркадьевна, не ожидавшая такого отпора, отлетела назад, как тряпичная кукла. Она неуклюже взмахнула руками, пытаясь удержать равновесие, но её спина с глухим стуком врезалась в стену коридора.
Зоя Аркадьевна сползла по стене, оставшись сидеть на полу в нелепой, раскинутой позе. Удар был не столько сильным, сколько унизительным. Он сбил с неё всю спесь, всю агрессию, оставив лишь растерянность и шок от собственного падения. Она смотрела на Лену широко раскрытыми, ничего не понимающими глазами. Пальто на ней распахнулось, обнажив старенький домашний халат, в котором она, видимо, и выскочила из дома.
Лена стояла в дверях, тяжело дыша. Её сердце колотилось где-то в горле. Она смотрела на распластанную на полу женщину, на её спутанные волосы, на пятно от уличной грязи, которое теперь красовалось на стене за её спиной. Никакого удовлетворения она не чувствовала. Только ледяную пустоту и омерзение ко всей этой ситуации. Она медленно разгладила рукав своего пальто, на котором остался след от ногтей Зои Аркадьевны.
В этот самый момент тяжёлая металлическая дверь, ведущая на лестничную клетку, со скрипом открылась. На пороге появился Олег. Он был одет в растянутую футболку и спортивные штаны с вытянутыми коленками — его неизменная домашняя униформа. Взгляд у него был сонный и недовольный, как у человека, которого оторвали от очень важного дела, вроде просмотра сериала или дневного сна. Он явно не ожидал застать здесь такую картину. Его глаза лениво обвели пространство: сначала он увидел Лену, застывшую в дверях своей квартиры, потом его взгляд скользнул ниже и наткнулся на собственную мать, сидящую на грязном полу.
На его лице не отразилось ни удивления, ни беспокойства, ни даже малейшего интереса. Лишь тень досады. Он пришёл сюда с совершенно конкретной целью — стрельнуть у матери денег на сигареты, потому что знал, куда она пошла, а вместо этого наткнулся на очередной акт семейной драмы. Он устало перевёл взгляд с матери на Лену, и на его губах появилась кривая, всё понимающая усмешка.
— Ну что, не получилось? — спросил он.
Его голос был абсолютно спокойным, даже скучающим. В нём не было ни сочувствия к матери, ни злости на Лену. Это был вопрос человека, который заранее знал ответ. Он знал, что затея матери была обречена на провал, но ему было всё равно. Он просто констатировал факт.
Эта фраза стала последним гвоздём в крышку гроба. Она была хуже любого крика, любого обвинения. В ней сквозило такое тотальное, всепоглощающее равнодушие к собственной матери и к своей жизни, что у Лены перехватило дыхание. Она посмотрела на Олега — на этого высокого, когда-то симпатичного мужчину с потухшими глазами и выражением вечной усталости на лице. Потом перевела взгляд на его мать, которая, услышав голос сына, медленно подняла на него голову. В её взгляде смешались боль, унижение и крошечная, отчаянная надежда на то, что он сейчас встанет на её защиту, что-то скажет, сделает.
Но Олег молчал. Он просто стоял, прислонившись к косяку, и ждал. Ждал, чем всё это закончится, чтобы наконец получить свои деньги и уйти.
В этот момент Лена поняла, что перед ней не два разных человека, а одно целое. Единый организм, паразитирующий сам на себе. Мать, вырастившая беспомощного потребителя, и сын, который полностью оправдал её ожидания. Они были неразрывно связаны этой уродливой, душащей связью, и ей, Лене, в этой системе места не было и никогда не будет.
С молчаливым, испепеляющим презрением она окинула их обоих прощальным взглядом. Сначала его — инфантильного, пустого и ни на что не способного. Потом её — раздавленную собственным же продуктом воспитания. Она не сказала больше ни слова. Она просто сделала шаг назад, в чистоту и порядок своей квартиры, в свою жизнь, где для таких, как они, не было места. Схватившись за ручку, она с силой потянула дверь на себя.
Тяжёлое дверное полотно с оглушительным щелчком захлопнулось прямо перед их носами, отрезая их от её мира. Замок дважды сухо щёлкнул, запирая её реальность от их. А там, в тускло освещённом коридоре, остались сидеть на полу и стоять у двери двое — мать и сын, брошенные и проигравшие, наедине друг с другом и со своей общей, нерешаемой проблемой…
