Когда Света рожала Варьку, было очень холодно.
Везде: в гулком коридоре, по которому она ходила, согнувшись и потирая поясницу, в туалете с треснувшим, замазанным белой краской стеклом, в родильном зале. Пожилая докторица рыкнула:
– Чего ревёшь? Твою мать, сначала рожают первого в тридцатник, без мужика, бог весть от кого, а потом пищат, как малолетки! Будешь мне тут шуметь, вообще уйду, поняла?
Света поняла. Рослая, тяжёлая в кости, полная, нескладная, зажатая и некрасивая, она брала понятливостью, исполнительностью и почти мужской выносливостью: первой вызывалась на картошку и соревнования, наравне с мальчишками тягала тяжёлые парты на летних отработках.
Поселковая, выросшая в доме с печкой, легко вставала на мужскую работу: хоть чурки рубить, хоть снег кидать, хоть барана поколоть. Пальцами, не о бордюр, а вот прямо руками, могла открыть хоть лимонад, хоть пиво. Подруги хихикали, парни просили научить.
Мать только охала, что двоих мужиков бы выкроить, а вышла одна Светка. И добавляла, охая: «Зато умная, книжки читат, поди толк выйдет».
Вышел. Поступила Светка легко, с первого раза. В институте пошла по привычной дороге: комсомолка, активистка, летом – проводницей в стройотряде. Где-то на антресолях сёстриной хрущёвки до сих пор хранится брезентовая курточка с нашивками. Хорошее было время!
Да, в любви, как и боялась мать, не везло: парни, пусть и много было женихов на курсе, браковали, выбирали тонких, маленьких, грудастых, пушистоволосых. А Светка и с химией выглядела, как тракторист в парике.
Благо, железнодорожникам, даже инженерам, жильё-то тогда у нас хорошо давали. Комнату, конечно, одинокой-то. Но, считай, в двадцать пять была уже сама себе хозяйка при квадратных метрах, и это незамужняя.
Причём хозяйственная: и сготовить, и убрать, и на гитаре, стройотрядовские, они же все брякали немножко. Опять же надбавки на дороге были, платили-то хорошо. Гарнитур у ей был, торшер, сервиз, книги, шторочки. Хозяина бы в такой дом! Дак нет, не брали.
Не, ну а кто бы взял, если баба на голову тя выше, на одну сиську положит, а второй прихлопнет?
Ходили, конечно, мужички какие-то, да ни один не остался. Так что в тридцать с чем-то она Варьку-то и народила, как говорили тогда – «для себя».
А ведь тогда таким, гулящим, привилегии разные были. Я, порядочная, замужняя, должна была детям жопы по общагам мыть, а эту сразу в льготную очередь на «улучшение жилищных условий». Года не прошло, как отдельную квартиру дали, ясли без очереди, приплаты какие-то. Хорошо устроилась!
Люди для простого садика по году стояли, нянечками шли, прачками, а тута сразу ясли, бери, Светлана, нагуляла – дак пользуйся!
Варьку-то потом и в школе кормили льготно, и лагерь ей чуть не любой, и санаторий. Как же, мать жеж одиночка!
А нормальные порядочные женщины ждали, между прочим.
Она девку-то потом и в музыкальну школу, и на английский, и по какому-то обмену в Америку! Это в девяностых-то, когда людям по полгода зарплату не платили!
И ведь не жалилась никогда. С дороги потом ушла, в Турцию челночницей моталась, вооот такенные баулы ворочала, на рынке в мороз стояла, пока все работали. Шила там что-то по ночам, вязала на заказ. У людей детям картошки купить не на что, а у этой девка и в лосинах, и в турецкой кофте, куртка кожаная, и дублёнка голубая-голубая, как шуба у снегурочки.
Светка-то потом ещё магазин шубный открыла, родную сестру на кассе поставила, нет, чтобы просто семье помочь.
Короче, продуманная баба, палец в рот не клади. Варьку в столице выучила, замуж выдала, квартиру им сделала.
Не, ну а чем ещё бабе заняться, если мужика нет, семьи, считай, тоже нет – сама да дочь? Нормальным-то бабам таким заниматься некогда.
Совсем озверела сейчас: сама здоровая, толстая, замашки мужицкие. Курит, как паровоз, всё что-то торгует, открывает, мутит. Внуков у бабы двое, нянчить бы, дак ведь нет. И ездит всё куда-то: в Испании была, в Африке была, в Америку мотается, как за хлебом.
Всё неспокойно ей, не сидится. Вот что бывает, если замуж вовремя не берут.
И ведь всё ходят к ней какие-то под сраку-то лет. Ну, сейчас-то понятно: квартира, дом, америки эти. А могла бы простое бабское счастье знать. Ведь и пострашнее замуж берут, сейчас-то она не больно хуже остальных: все растолстели и стухли.
Только других-то дома ждут, своего мужика покормить – и то радость. А у ей один кот серый, его и нюньгает, поди. Плачет ночами, небось. Хуже одинокой бабы – только одинокая бабка.
Светка закрывает бухгалтерскую программу, открывает фейсбук. Усталые белые мухи сыплются под веки. Крупные руки сосисками бегут по клавиатуре, оставляя россыпи букв и смайликов на далёких серверах. Светка крутит руль по морозному полотну города, расчерченному огнями фар, реклам, фонарей.
В магнитоле мурлычет Вертинский в современной обработке. Из окошка автокафе передают коробочку еды и большой стакан горячего, парящего кофе. Она переключает на урок английского для работающих над произношением, отмахивается, ищет радиоволну. Ловит за хвост молодую, звонко чеканящую слова Агузарову, подпевает.
Паркуется, кивает консьержу, забирает почту, поворачивает ключ. Серый кот Тихон, мурча вибратором, наматывается на сапоги. Закидывает в рот свинину в кисло-сладком, сминает упаковку. Звонит по скайпу дочери. Курит на балконе, лёжа читает, поставив ноутбук на высокий живот.
Проблем, на самом деле, много. И она их решит. В этом деле главное что? Правильно – не реветь. Если бы она тогда ревела – варькин отец развёлся бы, как миленький. И женился.
Только этого алкаша в её жизни не хватало. Да и любого другого, если хорошо подумать. Чёрт, как же холодно было тогда, в роддоме!
О том и помнила, когда при ремонте заказала тёплые полы.
Вон, и коту нравится.
Да, мой хороший?
