— Ларочка, милая, открой, это я, Дина! Умоляю, впусти, сил моих больше нет, просто на грани…
Голос за дверью, знакомый до боли, до каждой предательской интонации, заставил Ларису поморщиться, словно от внезапной зубной боли. Она как раз наливала себе вторую чашку утреннего кофе, собираясь провести воскресенье в блаженном ничегонеделании с новой книгой на веранде своего загородного дома. Этот дом, её тихая гавань, её крепость, был последним местом, где она хотела бы видеть свою старшую сестру, особенно когда та начинала с таких вот надрывных прелюдий.
Лариса не спешила к двери. Она медленно поставила чашку на столешницу, прислушиваясь. За дверью послышалось сдавленное всхлипывание, больше похожее на театральный эффект, чем на искреннее горе. Сколько раз она уже это проходила? Десятки. Каждый раз, когда у Дианы случался очередной «конец света» из-за нового «единственного на всю жизнь» мужчины, который неизменно оказывался проходимцем, или очередной «гениальной» бизнес-идеи, требовавшей немедленных, но, увы, чужих капиталовложений.
— Лариса, ну пожалуйста! Я же знаю, что ты дома, машина твоя во дворе! Открой, замёрзну ведь тут в подъезде! — Голос Дианы приобрёл жалобные, просящие нотки, от которых у Ларисы свело скулы. «Замёрзнет она, как же. В конце мая. Артистка погорелого театра».
Тяжело вздохнув, Лариса всё же подошла к двери и, открыла её и приоткрыла на узкую щель. Вид сестры превзошёл все её ожидания, хотя, казалось бы, удивляться было уже нечему. Диана стояла на пороге, осунувшаяся, с покрасневшими, будто от многочасового плача, глазами, хотя слёз как таковых не наблюдалось. Дорогая, но уже изрядно помятая дизайнерская сумка небрежно свисала с плеча, а в руке она сжимала какой-то небольшой чемоданчик на колёсиках, явно указывающий на то, что визит не будет коротким.
— Что случилось на этот раз, Диана? — Голос Ларисы был ровным, почти безразличным, и от этого контраста с театральным отчаянием сестры последняя даже слегка растерялась.
— Ох, Ларочка, если бы ты знала… если бы ты только знала, какое горе, какая подлость… — Диана попыталась проскользнуть в дом, но Лариса не спешила распахивать дверь шире. — Я спрашиваю, что случилось. Конкретно, — повторила Лариса, её взгляд был холоден и внимателен. Она изучала сестру, как энтомолог изучает редкий, но уже хорошо знакомый вид насекомого.
Диана опустила голову, плечи её поникли, изображая полное сокрушение.
— Всё… всё пропало, Лариса. Квартира… бабушкина квартира… её больше нет. Он… он меня обманул, понимаешь? Этот подонок, этот… Артур… он всё забрал. Я осталась на улице, буквально! Лариса молчала, переваривая информацию.
Бабушкина квартира в центре города, которую Диана получила по наследству, была её главным капиталом, её единственным реальным активом. И вот теперь, если верить сестре, этот актив испарился. Артур… Кажется, это был тот самый «перспективный бизнесмен», о котором Диана щебетала без умолку последние полгода, пророча ему миллионные контракты и совместное безоблачное будущее где-нибудь на Лазурном берегу.
— Каким образом он её забрал? — Лариса задала вопрос спокойно, хотя внутри уже всё закипало от предсказуемости ситуации. — Ну… он сказал, что это для нашего общего дела, что нужно вложить в развитие, чтобы потом получить в сто раз больше… Говорил, что это временно, что всё оформлено юридически чисто… Я поверила, Ларочка, ну как я могла не поверить? Он так убедительно говорил, так клялся в любви… А потом… потом он просто исчез. Вместе с деньгами, с документами… И квартира теперь… она вроде как продана, или заложена, я даже толком не поняла! Меня вышвырнули, как собаку! Пришли какие-то люди…
Диана снова попыталась изобразить рыдания, но Лариса прервала её, не дав разыграться драме в полную силу.
— То есть, ты добровольно подписала какие-то бумаги, не вникая в их суть, и отдала свою квартиру очередному проходимцу, который запудрил тебе мозги сказками о вечной любви и золотых горах? Диана, тебе сколько лет? Сорок скоро, если я не ошибаюсь.
Упрёк в голосе младшей сестры заставил Диану вздрогнуть и поднять на неё взгляд, полный обиды.
— Легко тебе говорить! Ты всегда была такой… рассудительной, чёрствой! А я… я просто хотела счастья! Любви! Неужели это так много?
— Счастье и любовь – это прекрасно, Диана. Но они обычно не требуют в качестве залога недвижимость в центре города, — отрезала Лариса. — Итак, ты осталась без квартиры. Что дальше? Чего ты от меня хочешь?
Диана тут же ухватилась за этот вопрос, как утопающий за соломинку. Её глаза моментально наполнились заискивающей надеждой.
— Ларочка, ты же моя единственная сестра! Родная кровь! Я… я не знаю, что мне делать, куда идти… Мне совершенно негде жить, понимаешь? И ни копейки денег… Он всё выгреб, дочиста. Пусти меня к себе, а? Ну, хотя бы на время, пока я… пока я что-нибудь не придумаю. И… может, ты сможешь мне немного помочь? Чисто на первое время, на самое необходимое… Я всё отдам, честное слово, как только встану на ноги!
Лариса наконец отступила от двери, позволяя Диане войти, но жест этот был лишён какого-либо гостеприимства. Скорее, он напоминал движение тюремщика, впускающего заключённого в камеру. Она молча прошла вглубь просторной гостиной, залитой утренним солнцем, и остановилась у большого окна, выходившего в сад. Диана, волоча за собой свой чемоданчик, неуверенно последовала за ней, озираясь по сторонам. Роскошь, пусть и сдержанная, не кричащая, обстановки Ларисиного дома всегда вызывала у неё смешанное чувство зависти и раздражения. Бабушка явно благоволила к младшей внучке, оставив ей не только этот прекрасный дом, но и весьма солидную сумму на банковском счету, в то время как ей, Диане, досталась «всего лишь» квартира, пусть и в центре. И вот теперь и этого «всего лишь» не стало.
— Значит, «на первое время» и «немного помочь», — Лариса произнесла это негромко, не оборачиваясь, её голос был лишён всякой интонации, что делало его ещё более пугающим для Дианы, ожидавшей чего угодно – упрёков, нотаций, даже злорадства, но не этого ледяного спокойствия. — Диана, давай не будем играть в эти игры, хорошо? Мы обе знаем, чем обычно заканчиваются твои «на первое время». Это уже какой по счёту «Артур» в твоей жизни? Третий? Четвёртый? Я сбилась со счёта. И каждый раз история одна и та же: сначала безумная любовь, потом «гениальный бизнес-план», требующий немедленных инвестиций, и в финале – ты, с заплаканными глазами и протянутой рукой, потому что «он оказался подлецом» и «всё забрал».
Диана вспыхнула. Холодный тон сестры действовал на неё хуже любого крика.
— Это нечестно, Лариса! Ты всегда так! Вместо того чтобы посочувствовать, поддержать, ты начинаешь копаться в прошлом, обвинять! Да, возможно, я была неосторожна, доверчива… Но кто из нас не ошибается? Я просто хотела женского счастья! А ты… ты всегда была слишком прагматичной, слишком… приземлённой. Тебе не понять, что такое настоящие чувства, когда ради любви готова на всё!
«На всё, включая чужие деньги и чужое имущество», — мысленно добавила Лариса, но вслух сказала другое:
— Мой прагматизм, как ты его называешь, Диана, до сих пор позволял мне не оказываться на улице без гроша в кармане и не бегать по родственникам с просьбами «немного помочь». А твои «настоящие чувства» почему-то всегда имеют очень конкретную финансовую подоплеку и заканчиваются крахом. Ты не находишь в этом определённой закономерности?
Диана поняла, что обычные приёмы – слёзы, жалобы на судьбу, апелляции к родственным чувствам – на Ларису не действуют. Младшая сестра смотрела на неё как на назойливую муху, от которой хочется поскорее избавиться. Значит, нужно было менять тактику, переходить к более решительным действиям. Если уж терять, так с музыкой. Она выпрямилась, в её голосе исчезли плаксивые нотки, уступив место наглой требовательности.
— Хорошо, Лариса, давай без сантиментов, раз ты так хочешь. Мне не нужно твоё сочувствие. Мне нужны деньги. И не «немного», а серьёзная сумма, чтобы я могла начать жизнь заново. И жить мне тоже где-то надо. Так что, либо ты мне даёшь сейчас приличную сумму, либо… либо мы продаём этот дом.
Лариса медленно обернулась. На её лице не отразилось ни удивления, ни гнева. Только лёгкое, почти брезгливое любопытство.
— Продаём этот дом? — переспросила она так, словно Диана предложила ей продать Луну. — Интересно. И на каком, позволь узнать, основании мы будем «продавать этот дом»? Он, насколько я помню, принадлежит мне. И только мне. По завещанию бабушки.
— Но мы же сёстры! — воскликнула Диана, её голос снова начал набирать истеричные обороты. — Бабушка наверняка хотела бы, чтобы мы поделились, чтобы мы помогали друг другу! Она бы не позволила, чтобы одна её внучка жила в роскоши, а другая побиралась на улице! Это несправедливо, Лариса! У тебя есть всё – дом, деньги на счету, которые тебе оставила бабушка. А у меня – ничего! Разве это по-человечески?
Она подошла ближе, пытаясь заглянуть Ларисе в глаза, словно надеясь найти там хоть искру сострадания или, на худой конец, вины.
— Давай так, Ларочка, — её тон снова стал вкрадчивым, почти заговорщицким. — Мы продаём дом. Сумма будет приличная, хватит на две хорошие квартиры, ещё и останется. Купим себе по жилью, и у каждой будет свой угол. И деньги на жизнь. Это же справедливо, правда? Ты ведь не хочешь, чтобы я совсем пропала? Чтобы твоя родная сестра…
Лариса слушала этот поток слов с каменным лицом. Когда Диана наконец выдохлась, она сделала шаг вперёд, сокращая дистанцию, и её голос, тихий, но отчётливый, прозвучал как приговор.
— То, что мы сёстры, не даёт тебе никакого права распоряжаться моими финансами и имуществом! Своё наследство промотала, так к моему не лезь!
— Но, как же…
— Ты получила свою долю. Более чем щедрую, заметь. Квартира в центре – это не фунт изюма. И то, как ты ею распорядилась, – это исключительно твоя проблема, твоя глупость и твоя ответственность. Ни копейки из моих денег ты не получишь. И дом этот продаваться не будет. Никогда. Можешь забыть об этом раз и навсегда.
Каждое слово Ларисы падало, как удар молота. Диана отшатнулась, словно её действительно ударили. Такого прямого, безжалостного отпора она не ожидала. Она рассчитывала на скандал, на уговоры, на долгие препирательства, но не на эту стальную стену, о которую разбивались все её хитрости и манипуляции.
Тишина, повисшая в комнате после жёстких слов Ларисы, была густой и тяжёлой, как грозовая туча перед ливнем. Диана смотрела на сестру расширенными от изумления и подступающей ярости глазами. Маска страдалицы слетела с неё окончательно, обнажив истинное лицо – лицо хищницы, которой только что отказали в законной, по её мнению, добыче. Она ожидала сопротивления, но не такой глухой, непробиваемой стены. Секунду она просто молча глотала воздух, а потом её прорвало.
— Да как ты можешь так говорить?! Как у тебя язык поворачивается?! — Голос Дианы взлетел до пронзительного визга, который резанул по ушам. Она сделала шаг к Ларисе, её кулаки непроизвольно сжались. — Это и моё наследство тоже! Бабушка любила нас обеих! Она бы никогда не допустила, чтобы ты так со мной поступила! Ты просто… ты просто жадная, бессердечная эгоистка! Сидишь тут в своём дворце, как королева, а родная сестра должна по миру скитаться из-за твоего скотства!
Лариса не отступила ни на шаг, её взгляд оставался таким же холодным и презрительным. Она уже не раз видела Диану в гневе, и её крики не производили на неё никакого впечатления.
— Успокойся, Диана, и перестань кричать. Во-первых, это не дворец, а мой дом, который я получила по праву, и который ты, кстати, видела всего пару раз с момента похорон бабушки, потому что была слишком занята своими «Артурами». Во-вторых, твои представления о бабушкиной воле – это всего лишь твои фантазии, призванные оправдать твои непомерные аппетиты. Бабушка была мудрой женщиной и прекрасно видела, кто из нас на что способен. Именно поэтому она так распорядилась наследством. Она дала тебе шанс, отличный шанс – квартиру в центре. Ты его профукала, извини за выражение. И теперь пытаешься отыграться за мой счёт. Не выйдет.
Обвинения в жадности и эгоизме были для Дианы привычным оружием, но когда они бумерангом возвращались к ней самой, да ещё и с такими убийственными формулировками, это выводило её из себя.
— Я профукала?! Это ты всё подстроила! Ты всегда ей нашептывала, настраивала против меня! Я уверена, это ты убедила её так несправедливо разделить наследство! Знала, что я мягкая, доверчивая, а ты – хваткая, расчётливая гадина! Тебе всегда было мало, ты всегда хотела больше! И сейчас ты просто упиваешься своей властью, тем, что можешь унизить меня, растоптать!
Диана металась по комнате, как тигрица в клетке, её жесты были резкими, голос срывался. Она искала, за что бы зацепиться, какой ещё аргумент привести, чтобы пробить броню сестры.
— Ты хоть понимаешь, что ты делаешь? Ты оставляешь меня на улице! Без средств к существованию! Это же… это же бесчеловечно! Мы же родные люди! Как ты будешь после этого жить, зная, что обрекла сестру на нищету и скитания? Совесть тебя не замучает?
Лариса усмехнулась, и эта усмешка была страшнее любой ругани.
— Совесть? Диана, это слово в твоём исполнении звучит особенно комично. Где была твоя совесть, когда ты раз за разом связывалась с проходимцами, игнорируя все советы и предупреждения? Где была твоя совесть, когда ты спускала бабушкины деньги, которые могли бы обеспечить тебе безбедное существование, на очередного альфонса? Где была твоя совесть, когда ты даже не пыталась найти нормальную работу, предпочитая жить за чужой счёт – сначала за счёт бабушки, потом за счёт своих «возлюбленных», а теперь вот решила, что пришла моя очередь? Нет, Диана, моя совесть абсолютно спокойна. Потому что я никому ничего не должна. Особенно тебе.
Она подошла к креслу и села, демонстративно взяв со столика книгу, которую собиралась читать утром. Этот жест был красноречивее любых слов – он показывал, что разговор для неё окончен, что Диана со своими проблемами ей больше не интересна.
— Ты уже сорок лет топчешь эту землю, Диана, — продолжала Лариса, не поднимая глаз от книги, её голос звучал ровно и отстранённо. — Пора бы уже научиться нести ответственность за свои поступки, а не бегать по родственникам с протянутой рукой, как только очередной твой «проект» проваливается. Ищи работу. Снимай комнату. Учись жить по средствам. Это твои проблемы, и решать их придётся тебе самой. Я тебе в этом не помощник. Ни финансово, ни морально.
Такое откровенное, циничное пренебрежение окончательно взорвало Диану. Она подскочила к Ларисе, выхватила у неё из рук книгу и с силой швырнула её на пол.
— Ах ты!.. Ах ты, дрянь такая! — задыхаясь от ярости, прошипела она. — Ты думаешь, я так просто сдамся? Ты думаешь, я позволю тебе так со мной обращаться? Да я… я тебе такую жизнь устрою, ты пожалеешь, что на свет родилась! Я всем расскажу, какая ты на самом деле! Какая ты чёрствая, бездушная гадюка! Я пойду по всем нашим общим знакомым, я расскажу, как ты выгнала родную сестру на улицу! Посмотрим, как ты после этого будешь смотреть людям в глаза!
Лариса медленно подняла голову, её взгляд был тяжёлым, как свинец. В нём не было страха, только холодная, расчётливая злость.
— Можешь идти куда угодно и рассказывать что угодно, Диана. Большинство наших общих знакомых и так прекрасно знают тебе цену и твоим душещипательным историям. И поверь, сочувствовать будут скорее мне, что у меня такая сестра. А теперь, будь добра, покинь мой дом. Немедленно. Твоё присутствие здесь становится невыносимым. И чемоданчик свой не забудь. Он тебе ещё пригодится, когда будешь искать себе новое пристанище.
Она встала, её фигура излучала такую непреклонную решимость, что Диана невольно сделала шаг назад. Она поняла, что это не пустые слова. Лариса действительно готова выставить её за дверь. Весь её тщательно выстроенный план – приехать, разжалобить, надавить, получить желаемое – рушился на глазах. Оставался последний, самый отчаянный аргумент, который она приберегала на крайний случай.
Диана замерла, её лицо исказилось. Слова Ларисы, такие спокойные и окончательные, лишили её последней надежды на то, что удастся хоть что-то вырвать у этой ледяной статуи, которую она когда-то звала сестрой. Воздух, казалось, сгустился в комнате, стал вязким, затрудняя дыхание. Последний козырь, который она приберегала, был грязным, отчаянным, но другого у неё не осталось. Она сделала глубокий, прерывистый вдох, собирая остатки своей злобы и отчаяния в один удар.
— Ты… ты думаешь, я не знаю, почему бабушка тебе всё оставила? — Голос Дианы стал низким, почти шипящим, в нём смешались яд и застарелая обида. Она видела, как Лариса слегка напряглась, и это придало ей толику извращённой уверенности. — Ты же всегда была её любимицей! Подлизывалась, изображала из себя паиньку, пока я… пока я жила настоящей жизнью! А ты ей нашептывала, какая я плохая, какая непутёвая! Я знаю, это ты убедила её переписать завещание в последний момент, когда она уже плохо соображала! Ты воспользовалась её слабостью, её болезнью! Обокрала меня! Это мои деньги, мой дом по праву! Ты воровка, Лариса! Обыкновенная, расчётливая воровка!
Обвинение было чудовищным, лживым от первого до последнего слова, но Диана вложила в него всю силу своей ненависти. Она видела, как дрогнула бровь Ларисы, и это было для неё маленькой победой. Она ждала ответного взрыва, криков, оправданий – чего угодно, что показало бы, что она задела за живое.
Но Лариса молчала всего несколько секунд. Когда она заговорила, её голос был ещё тише, ещё ровнее, чем прежде, но в нём появилась сталь, от которой у Дианы по спине пробежал холодок, несмотря на всю её показную ярость.
— Бабушка была в здравом уме и твёрдой памяти до последнего своего дня, Диана. И она прекрасно видела, кто из нас чего стоит. Она видела твою вечную погоню за лёгкой жизнью, твоих сомнительных «принцев», твою неспособность и нежелание отвечать за свои поступки. Она видела, как ты клянчила у неё деньги на очередную «гениальную идею», а потом спускала их в никуда. И она видела, как я работаю, как строю свою жизнь, не прося ни у кого ни копейки. Решение бабушки было её осознанным выбором, продиктованным любовью и заботой о том, чтобы её наследство не было пущено по ветру очередной твоей прихотью. Она знала, что тебе доверять нельзя. И, как видишь, оказалась абсолютно права. Ты и с квартирой-то не смогла справиться. Что уж говорить о доме и счёте.
Лариса сделала паузу, давая своим словам впитаться. Диана стояла, как громом поражённая. Этот спокойный, методичный разбор её лжи был хуже любого крика. Лариса не оправдывалась, она констатировала факты, и эти факты были для Дианы убийственны.
— А что касается «нашептывания»… Знаешь, Диана, я никогда не опускалась до того, чтобы говорить о тебе гадости за твоей спиной. Твои поступки всегда говорили сами за себя, громче любых слов. Бабушка всё видела сама. И ей было очень больно видеть, во что ты превращаешься. Она до последнего надеялась, что ты одумаешься. Но ты не одумалась. Ты продолжала катиться по наклонной, обвиняя в своих бедах кого угодно, только не себя.
Каждое слово Ларисы было как точный удар скальпелем, вскрывающий нарывы лжи и самообмана, которыми Диана жила долгие годы. Маска окончательно спала, и под ней не оказалось ничего, кроме уродливой гримасы злобы и бессилия. Диана поняла, что проиграла. Окончательно и бесповоротно. Ни денег, ни дома, ни даже сочувствия она не получит. Только презрение.
Её лицо побагровело, губы скривились в злобной усмешке.
— Ну что ж, Лариса. Наслаждайся своим богатством. Подавись им, — выплюнула она, её голос был хриплым и лишённым всякой силы. — Только запомни, ты мне больше не сестра. Ты для меня умерла. И я проклинаю тот день, когда родилась с тобой в одной семье! Чтоб тебе пусто было с твоими деньгами и твоим домом!
С этими словами Диана резко развернулась. Она не стала больше ничего говорить, не стала оглядываться. Схватив свой чемоданчик, который так и стоял у порога, символизируя её несбывшиеся надежды, она вышла из дома. Не хлопнув дверью, как это сделала бы героиня дешёвой мелодрамы, а просто вышла, оставив за собой шлейф ядовитой ненависти и горького разочарования. Её уход был таким же жалким, как и её появление.
Лариса осталась стоять посреди комнаты. Она не двинулась с места, пока звук удаляющихся шагов Дианы не затих окончательно. Потом медленно подошла к окну, глядя на пустую дорожку, по которой только что ушла её сестра. На её лице не было ни радости победы, ни сожаления. Только усталость и холодная, почти безразличная пустота. Она знала, что этот разговор был неизбежен, что этот нарыв должен был когда-то прорваться. И вот он прорвался. Грязно, болезненно, но окончательно.
Она постояла так ещё минуту, потом повернулась, подошла к месту, где на полу валялась брошенная Дианой книга. Аккуратно подняла её, расправила загнувшиеся страницы, словно стирая последние следы присутствия сестры в её доме и её жизни. Положила книгу на столик. Утренний кофе давно остыл. Но это было уже неважно. Какая-то тяжёлая, застарелая страница её жизни была только что перевёрнута. Навсегда…
