— А может, вечером в кино сходим? — Катя лениво потянулась, отпивая ароматный кофе.
Солнечные лучи, пробиваясь сквозь чистые стекла кухонного окна, заливали небольшое пространство тёплым, уютным светом. Субботнее утро обещало быть именно таким, каким и должно быть утро заслуженного выходного дня – неспешным, наполненным запахом свежезаваренного кофе и планами на приятное времяпрепровождение.
Костя, с аппетитом уплетавший омлет с зеленью, согласно кивнул, не отрываясь от тарелки.
— Можно и в кино. Давно собирались на тот новый боевик. Или просто погуляем в парке, погода, смотри, какая шикарная.
Катя улыбнулась. Прогулка в парке звучала даже заманчивее. Мысли о шуршащей под ногами осенней листве и прохладном, но ещё не морозном воздухе уже рисовали в воображении идиллическую картину. Они только-только доели свой завтрак, обсуждая варианты вечернего досуга, когда резкий, требовательный звонок в дверь разрезал утреннюю тишину, заставив обоих вздрогнуть. Костя вопросительно посмотрел на жену, но та лишь пожала плечами. Гостей они не ждали.
Не успел Костя подняться из-за стола, как ключ в замке провернулся дважды – характерный звук, означавший, что на пороге не кто иной, как Тамара Игоревна. У свекрови был свой комплект ключей, и она никогда не считала нужным предупреждать о своих визитах, предпочитая эффект внезапности. Дверь распахнулась, и на пороге кухни, словно грозовая туча, нависшая над солнечным днём, материализовалась сама Тамара Игоревна. Она окинула кухню и сидящих за столом молодых людей таким взглядом, будто застала их за чем-то предосудительным.
— Так, Катя, — начала она с порога, даже не поздоровавшись толком, её голос, резкий и властный, сразу установил в помещении иную атмосферу, вытеснив утренний уют и покой. Она прошествовала к столу, отодвинула стул, который скрипнул по линолеуму, и присела, положив свою объёмную сумку на колени. — Двоюродная тётка Люся приезжает на следующей неделе. Поживёт у вас месяцок. Ей надо по врачам походить, обследоваться тут, в городе. А ты её повозишь, ну и кормить, само собой, будешь. Человек пожилой, требует внимания.
Катя удивлённо подняла бровь, медленно отставляя чашку с недопитым кофе. Такая бесцеремонность даже для Тамары Игоревны была чем-то новым. Она переглянулась с Костей, который тоже выглядел озадаченным, но, как обычно, молчал, предоставляя жене разбираться с его матерью.
— Тамара Игоревна, — Катя постаралась, чтобы её голос звучал максимально спокойно и вежливо, хотя внутри уже начинало закипать раздражение. — Во-первых, здравствуйте. А во-вторых, у меня работа, я не могу просто так взять и посвятить месяц разъездам с вашей тётей. И, если честно, квартира у нас не резиновая, вы же знаете, всего две комнаты. Где мы её разместим?
Свекровь фыркнула, её тонкие губы поджались в презрительной гримасе. Она явно не ожидала даже намёка на возражение.
— Работа! — протянула она с плохо скрываемым сарказмом. — Нашла чем прикрываться. Можно подумать, ты там вагоны разгружаешь. Подвинешься как-нибудь, ничего с тобой не случится. А тётю Люсю на диване в гостиной устроите, не на полу же ей спать, в самом деле. Она женщина скромная, много места не займёт. И вообще, что значит «с какой стати»? Я сказала, значит, так и будет.
Костя, видя, что назревает очередной конфликт, всё же решил вмешаться, хотя и крайне нерешительно. — Мам, ну правда, Кате неудобно будет. У неё работы сейчас много, отпрашиваться постоянно… Может, тётя Люся у тебя пока остановится? У тебя же комната свободная есть.
Тамара Игоревна метнула на сына испепеляющий взгляд.
— Ты бы помолчал, защитник! — отрезала она. — Не твоё дело встревать, когда я с ней разговариваю. У меня свои планы, и комната мне нужна для других целей. А Кате полезно будет проявить заботу о старших, тем более о родственниках мужа. Это её прямая обязанность, между прочим.
Катя почувствовала, как волна негодования подступает к горлу. Прямая обязанность? Обслуживать совершенно незнакомую ей женщину, жертвуя своей работой и личным пространством? Это уже переходило все мыслимые границы. Она глубоко вздохнула, стараясь сохранить самообладание.
— Тамара Игоревна, я всё понимаю, родственникам нужно помогать, — начала она снова, тщательно подбирая слова, — но это действительно очень неожиданно и… затруднительно для нас. Давайте мы подумаем, может быть, есть какие-то другие варианты? Гостиница, например, или действительно, если у вас есть возможность…
Свекровь побагровела. Её глаза сузились, превратившись в две гневные щёлочки. Она явно воспринимала любую попытку Кати найти альтернативное решение как личное оскорбление и бунт против её непререкаемого авторитета.
— Какие ещё гостиницы?! — взвизгнула она, повышая голос. — Ты что несёшь такое? Чтобы моя родня по гостиницам скиталась, когда у вас целая квартира пустует? Да ты кто такая, чтобы мне условия ставить и перечить?! Я сказала – будет жить у вас, и ты будешь за ней ухаживать! И точка!
Катино терпение, и без того натянутое до предела утренней бесцеремонностью свекрови, лопнуло. Идея о гостинице, которая показалась ей единственным разумным компромиссом в сложившейся ситуации, была воспринята Тамарой Игоревной как объявление войны. Воздух на кухне, ещё недавно пахнувший кофе и субботним бездельем, теперь, казалось, потрескивал от напряжения.
— Тамара Игоревна, я не ставлю вам условия, я пытаюсь найти выход, который устроил бы всех, — Катя произнесла это с трудом, чувствуя, как металлические нотки появляются в её голосе. Она больше не пыталась казаться мягкой и уступчивой. Стена вежливости, которую она так старательно выстраивала годами в общении со свекровью, дала первую, но очень заметную трещину. — У нас действительно нет возможности принять вашу тётю на целый месяц. Это создаст огромные неудобства не только мне, но и Косте. И вам, я думаю, тоже было бы спокойнее, если бы она находилась в комфортных для неё условиях, где ей могли бы предоставить необходимый уход, если он потребуется.
Свекровь откинулась на спинку стула, скрестив руки на своей массивной груди. Её лицо превратилось в застывшую маску праведного гнева. Она смотрела на Катю так, словно та предложила отправить бедную тетку Люсю на необитаемый остров, а не в приличную гостиницу.
— Комфортные условия? — переспросила она с ядовитой усмешкой. — Ты считаешь, что дома у родного племянника, ей будет менее комфортно, чем среди чужих людей? Да что ты вообще понимаешь в родственных связях и семейных ценностях, девочка? Приехала из своего Задрищенска, отхватила столичного мужика, и думаешь, теперь можешь тут свои порядки устанавливать?
Костя, сидевший всё это время бледный и напряжённый, снова попытался вмешаться. Он видел, что ситуация выходит из-под контроля, и материнские эпитеты в адрес Кати становились всё более оскорбительными.
— Мам, ну зачем ты так? Катя просто…
— Молчи! — рявкнула Тамара Игоревна, даже не повернув головы в сторону сына. Всё её внимание, вся её ярость были сконцентрированы на невестке.
Она вперилась в Катю своим буравящим взглядом, и её голос зазвучал с новой силой, приобретая визгливые, истеричные нотки.
— Тамара Игоревна, мы правда рады были бы, но…
— Ты бы рот свой закрыла, соплячка несчастная! Я мать твоего мужа, а это значит, что ты мне должна теперь беспрекословно подчиняться!
Катя хотела возразить, но свекровь е не дала такой возможности и продолжила:
— Поняла меня? Должна! И не смей мне тут указывать, кто, где и как будет жить! Моя родня – это и твоя родня теперь, нравится тебе это или нет! И если я сказала, что тётя Люся будет жить здесь, значит, она будет жить здесь! А ты будешь бегать вокруг неё на цыпочках и выполнять все её прихоти!
Катя медленно встала из-за стола. Её лицо было спокойным, но это было обманчивое спокойствие, за которым скрывалась холодная, обжигающая ярость. Последние слова свекрови, произнесённые с такой откровенной наглостью и пренебрежением, окончательно сожгли все мосты. То мизерное уважение, которое Катя ещё пыталась сохранить к матери своего мужа, испарилось без следа. Она смотрела на Тамару Игоревну прямо, не отводя глаз, и в её взгляде уже не было ни растерянности, ни желания найти компромисс. Только сталь.
— Во-первых, попрошу вас не называть меня «соплячкой», Тамара Игоревна, — её голос звучал ровно, но в нём появилась такая твёрдость, что даже свекровь на мгновение опешила. — Мы с вами не на базаре, чтобы обмениваться подобными «любезностями». А во-вторых, — она сделала небольшую паузу, давая своим словам набрать вес, — запомните раз и навсегда: я никому ничего не должна, кроме взаимного уважения. Которого от вас, к сожалению, я не вижу не то что в избытке, а даже в минимальных количествах.
Костя снова открыл рот, чтобы что-то сказать, возможно, попытаться смягчить ситуацию, но Катя жестом остановила его, даже не посмотрев в его сторону. Сейчас она говорила с его матерью, и это был их разговор.
— То, что вы мать моего мужа, безусловно, факт, — продолжала Катя, её голос становился всё более ледяным. — Но это не даёт вам права распоряжаться моей жизнью, моим временем и моим домом. Этот дом – наш с Костей. И решения о том, кто здесь будет жить и кого я буду «обслуживать», как вы выразились, мы будем принимать вместе с ним. Или, если уж на то пошло, я буду принимать сама, если это касается моего личного комфорта и моих ресурсов. И ни под чьи «хотелки», как бы высокопарно они ни прикрывались родственными узами, я подстраиваться не собираюсь.
Слова Кати повисли в воздухе, плотные и тяжёлые. Тамара Игоревна, казалось, на мгновение потеряла дар речи. Её лицо залила густая краска, отчего оно стало почти фиолетовым. Она явно не привыкла к такому отпору, тем более от «соплячки», которую она привыкла считать бессловесной и послушной. Её грудь тяжело вздымалась. Тишина на кухне звенела так, что, казалось, вот-вот лопнут барабанные перепонки. И было совершенно ясно, что это затишье перед новой, ещё более разрушительной бурей.
— Да как ты смеешь так со мной разговаривать?! — наконец прорвало Тамару Игоревну. Её голос сорвался на фальцет, и она вскочила со стула, почти опрокинув его. Сумка с грохотом упала на пол, но свекровь даже не обратила на это внимания. Всё её существо излучало чистейшую, концентрированную ярость. — Ты, нахалка, пришлая девка, будешь мне указывать, как мне себя вести и что говорить?! Да я… да я Костю заставлю с тобой немедленно развестись! Такая жена ему не нужна! Слышишь, Костя?! — она резко развернулась к сыну, который так и застыл с открытым ртом, явно не зная, как реагировать на стремительно разгорающийся пожар. — Ты слышишь, что она несёт?! Она меня, твою родную мать, ни во что не ставит! Ты должен её на место поставить, немедленно! Скажи ей, что она обязана меня слушать!
Костя выглядел растерянным и несчастным. Он явно оказался в эпицентре бури, к которой был совершенно не готов. Его взгляд метался от разъярённой матери к холодно-спокойной жене. Он открыл было рот, чтобы что-то сказать, но слова застряли у него в горле. Это было его обычное состояние во время конфликтов между двумя самыми важными женщинами в его жизни – состояние парализующей нерешительности.
— Тамара Игоревна, не нужно втягивать Костю в наши с вами разногласия, — Катя говорила по-прежнему ровно, но в её голосе появились нотки металла. Она сделала шаг вперёд, оказавшись почти лицом к лицу со свекровью. — И тем более не стоит пытаться манипулировать им и угрожать разводом. Это низко и недостойно. Если Костя решит, что я ему не подхожу, он скажет мне об этом сам. Без ваших подсказок.
Её спокойствие, казалось, ещё больше распаляло Тамару Игоревну. Она привыкла, что её крики и угрозы действуют безотказно, вызывают страх, заставляют уступать. Но Катя стояла перед ней, как скала, и это выводило свекровь из себя.
— Низко?! Недостойно?! — она буквально задыхалась от возмущения. Её лицо исказилось, приобретая неприятное, злобное выражение. — Да ты сама ведёшь себя отвратительно! Не уважаешь старших, не ценишь семью мужа! Думаешь, ты одна такая умная нашлась? Я тебе не позволю разрушать нашу семью своими капризами! Тётя Люся – это святое! Она мне как сестра! И ты будешь о ней заботиться, хочешь ты этого или нет!
Костя, наконец, обрёл дар речи. Его голос был тихим и умоляющим.
— Мам, ну, пожалуйста, успокойся. Катя же не отказывается совсем… Может, мы что-нибудь придумаем? Может, действительно, если тёте Люсе нужно будет только днём где-то быть, а ночевать она сможет у тебя… Или мы снимем ей квартиру на этот месяц, если уж гостиница не подходит…
Эти слова, сказанные с явным желанием примирить стороны, возымели обратный эффект. Тамара Игоревна мгновенно переключила свой гнев на сына.
— Снимете квартиру?! — она посмотрела на Костю так, будто он предложил нечто совершенно немыслимое и предательское. — Ты что, совсем с ума сошёл?! Деньги на ветер выбрасывать, когда у вас своя квартира есть? Да ещё и Катькины глупости поощрять?! Я вижу, она тебя совсем под каблук загнала! Верёвки из тебя вьёт! Ты что, не понимаешь, что она просто не хочет напрягаться? Ленивая, эгоистичная девчонка! А ты её ещё и защищаешь!
Катя молча наблюдала за этой сценой. Её сердце сжалось от разочарования. Костя, как всегда, пытался усидеть на двух стульях, угодить и матери, и жене, но в итоге не поддерживал по-настоящему ни одну из них. Его попытки «что-нибудь придумать» выглядели жалкими и неубедительными. Он боялся открыто встать на её сторону, боялся гнева матери, и эта его слабость ранила Катю больше, чем все оскорбления Тамары Игоревны.
— Костя, — Катя повернулась к мужу, и её голос был лишён всяких эмоций, он был просто констатирующим, — ты действительно считаешь, что я «просто не хочу напрягаться»? Ты действительно считаешь, что требования твоей матери адекватны и я должна безропотно их выполнять, жертвуя своей работой, своим временем, своим личным пространством и, в конце концов, своим душевным равновесием?
Костя замялся. Он посмотрел на жену, потом на мать, которая сверлила его требовательным взглядом.
— Ну, Кать… Мама же не со зла… Она просто… привыкла, что её слушают… И тётя Люся, она же пожилой человек… Может, действительно, как-то можно… ну, войти в положение? Не обязательно же на весь месяц, может, на недельку-другую…
Эти слова стали для Кати последней каплей. «Войти в положение». Как часто она слышала эту фразу от Кости, когда речь заходила о его матери или других родственниках. И всегда это означало, что именно она, Катя, должна уступить, пожертвовать своими интересами, своим комфортом. Она посмотрела на мужа долгим, тяжёлым взглядом, в котором читалось не только разочарование, но и какая-то окончательная, горькая ясность. Она поняла, что в этой битве она одна. Надеяться на поддержку Кости было бессмысленно. Он всегда будет выбирать путь наименьшего сопротивления, а это значило – уступать матери.
— Понятно, — тихо произнесла Катя, и в этом простом слове прозвучал приговор их отношениям, по крайней мере, в том виде, в каком они существовали до этого утра. Она больше не смотрела на Костю. Её взгляд снова остановился на Тамаре Игоревне, которая, почувствовав слабину сына, уже готовилась праздновать победу. Но выражение лица Кати не предвещало капитуляции. Наоборот, в её глазах зажёгся опасный, решительный огонь. Она больше не собиралась ничего объяснять или искать компромиссы. Время дипломатии закончилось.
Катя обвела холодным, оценивающим взглядом сначала свекровь, чьё лицо всё ещё искажала гримаса торжествующего гнева, а затем мужа, топтавшегося на месте с видом побитой собаки. В этот момент что-то окончательно переключилось внутри неё. Исчезли последние остатки желания что-то объяснять, доказывать, искать понимания. Субботнее утро, которое обещало быть таким приятным, превратилось в арену для унижений и демонстрации чужой власти. И она поняла, что больше не позволит этому продолжаться. Ни сегодня, ни когда-либо ещё.
— Значит так, — её голос прозвучал неожиданно громко и твёрдо в напряжённой тишине кухни, перекрывая только что начавшуюся тираду Тамары Игоревны о неблагодарности и эгоизме. Свекровь осеклась на полуслове, удивлённо уставившись на невестку. — Раз мы не можем прийти к цивилизованному решению, и мои аргументы для вас пустой звук, Тамара Игоревна, то я вам сообщаю окончательно и бесповоротно: никакая тётя Люся, как бы свята она для вас ни была, в этом доме жить не будет. Ни месяца, ни недели, ни одного дня. Эта квартира – мой дом в той же, если не в большей степени, что и Костин, потому что именно я вкладываю силы в то, чтобы он был домом, а не пристанищем для ваших внезапных идей. И я не позволю превращать его в бесплатную гостиницу и пункт обслуживания для всех ваших многочисленных родственников.
Она сделала паузу, давая словам впечататься в сознание оппонентов. Костя открыл рот, чтобы, вероятно, снова попытаться её урезонить, но Катя опередила его, повернувшись к нему с выражением лица, которое он никогда раньше у неё не видел – холодным, отстранённым, почти чужим.
— А ты, Костя, — её голос не дрогнул, но в нём слышалась глубокая, выстраданная горечь, — кажется, так и не понял за все эти годы, что женился. Что у тебя теперь есть своя семья, и её интересы, её спокойствие, её комфорт должны быть для тебя приоритетом. Не попытки угодить маме ценой благополучия жены, а именно благополучие твоей собственной, отдельной семьи. Если ты до сих пор этого не осознал, если твоя мать и её бесконечные требования всегда будут для тебя важнее меня и нашего с тобой общего будущего, то нам, видимо, действительно пора задуматься, а есть ли у нас это самое общее будущее. Я не подписывалась на вечную войну с твоей роднёй и не собираюсь всю оставшуюся жизнь доказывать своё право на элементарное уважение в собственном доме, ожидая, когда ты наконец перестанешь быть просто сыном и станешь мужем.
Тамара Игоревна, оправившись от первого шока, издала какой-то сдавленный звук, похожий одновременно на рычание и всхлип.
— Да ты… ты… — она тыкала пальцем в сторону Кати, её лицо побагровело ещё сильнее, слова застревали в горле от переполнявшей её злости. — Ты мне ещё угрожать вздумала?! Разрушить семью моего сына?! Да я тебя!..
— Вы мне ничего не сделаете, Тамара Игоревна, — спокойно прервала её Катя. Она подошла к кухонному столу, взяла свою, уже остывшую, чашку кофе и демонстративно вылила её содержимое в раковину. Этот жест был полон окончательности. — Потому что я больше не позволю вам вмешиваться в мою жизнь. Вы можете сколько угодно кричать, обвинять и пытаться давить на Костю. Но в этот дом, если вы не научитесь уважать его хозяйку и её право на собственное мнение, вы больше не войдёте. А ваша тётя Люся, — Катя чуть заметно усмехнулась, — пусть ищет себе другое место для проживания. Возможно, у вас для неё найдётся та самая комната, которая вам так «нужна для других целей».
Костя смотрел то на жену, то на мать, его лицо выражало полную растерянность и отчаяние. Он понимал, что происходит нечто непоправимое, что Катя не шутит, и что его привычный мир, где он мог лавировать между двух огней, рушится на глазах.
— Катя… ну нельзя же так… это же мама… — пролепетал он, его голос был слаб и неубедителен. — Мы же семья…
— Семья, Костя, — медленно повторила Катя, глядя ему прямо в глаза, и в её взгляде он увидел лишь холодное отчуждение, — это там, где есть взаимное уважение, поддержка и любовь. А не там, где один человек пытается подчинить себе другого, используя родственные узы как инструмент для манипуляций и унижений. И если ты этого не понимаешь, если для тебя важнее сохранить видимость «семьи» с матерью, которая откровенно презирает твою жену, чем построить настоящую семью со мной, то выбор за тобой. Но мой выбор уже сделан.
Она взяла со стула свою лёгкую кофту, накинула её на плечи и, не оборачиваясь, вышла из кухни, оставив Тамару Игоревну изрыгать проклятия и Костю – стоять посреди разгрома, который он допустил своим бездействием и нерешительностью. Громкий, яростный крик свекрови ещё доносился из кухни, но Катя уже не слушала. Субботнее утро было безвозвратно испорчено, но вместе с ним, как она чувствовала, закончилось и что-то гораздо большее. И пути назад уже не было…
