Солнце сквозь занавески било прямо в глаза, но вставать не хотелось. Вернее, не можется. Лежу, как ком теста, и думаю – вот ведь как жизнь выкручивает! Вчера еще хохотали с Андрюхой, планы строили на новую квартиру, а сегодня – на тебе, здравствуйте.
В дверь негромко постучали.
— Женечка, ты проснулась? – за дверью голос свекрови, Светланы Петровны. Мягкий, аж приторный, как бывает перед бурей.
— Да, встаю, — говорю, а сама даже не шевелюсь. Знаю, сейчас войдет и начнется.
Дверь скрипнула, и в комнату протиснулась Светлана Петровна. Фигура у нее, конечно, – дай бог каждому в ее-то годы. Всегда подтянутая, причесанная, хоть сейчас на обложку журнала «Здоровье 55+». Только вот взгляд… взгляд змеиный. Добрый, добрый, да не добрый.
— Ты чего разлеглась? – спрашивает, а сама уже хозяйским глазом осматривает комнату. – Завтрак стынет. Андрей на работу уехал.
«Уехал, конечно, — думаю я про себя. – Линял, как заяц, только пятки засверкали, чтобы не ввязываться».
Светлана Петровна садится на краешек моего кресла, поправляет воображаемую складку на юбке. И начинает, наконец, то, зачем пришла.
— Женечка, ты же умная девочка, все понимаешь. Вот скажи мне, по совести… Ну, по-честному…
Вот начинается! «По совести», «по-честному» – это у нее любимые присказки, когда хочет свое пропихнуть.
— Что такое, Светлана Петровна? Говорите прямо, — отвечаю, стараясь, чтобы голос не дрожал. А внутри все уже кипит.
— Да вот, про квартиру нашу новую… Ты же знаешь, трешку нам одобрили, на Проспекте Вернадского. Отличный район, метро рядом, все дела. Андрей так рад, просто светится весь.
«Рад-то рад, — думаю я. – Только радость эта какая-то… с кислинкой».
— Ну так вот, Женечка. Понимаешь, квартира-то… она как бы… Андрею.
«Вот оно! – думаю. – Дождалась».
— В смысле, «Андрею»? – спрашиваю, делая вид, что не понимаю. Хотя прекрасно понимаю.
— Ну как тебе объяснить… Ну, мужчина должен быть хозяином в доме. Ты же сама знаешь. Так всегда было, так и должно быть. А ты… ты женщина, ты хранительница очага. Тебе что, главное? Чтобы уютно было, чтобы муж доволен был. А уж кто там собственник… это дело десятое.
Светлана Петровна смотрит на меня этаким медовым взглядом, будто я сейчас должна расплыться в улыбке и сказать: «Ах, Светлана Петровна, как вы правы! Конечно, конечно, пусть все будет Андрею! Я только за!»
Ага, держи карман шире.
— Светлана Петровна, вы, наверное, что-то путаете, — говорю спокойно, как могу. – Квартира оформлена в общую собственность. Пополам. Моя доля там тоже есть.
Свекровь аж подпрыгивает на кресле.
— Как «пополам»?! – голос уже не такой медовый, сталь прорезается. – Кто тебе сказал такую глупость?! Андрей?
— Нет, — отвечаю. – Юрист сказал, когда документы оформляли. И в выписке ЕГРН черным по белому написано: «общая совместная собственность».
Лицо у Светланы Петровны меняется прямо на глазах. Из приветливого – в злое, как у фурии.
— Да ты… да ты как смеешь! – шипит она. – Это что же получается? Ты, получается, на моего сына… нажиться хочешь?!
— Что за ерунду вы несете? – не выдерживаю я. – Мы с Андреем – семья! Какая «нажиться»? Мы вместе эту квартиру ждали, документы собирали, деньги копили!
— Деньги копили… – передразнивает она. – Да твоя зарплата – слезы мышиные! Это Андрей вкалывает, как папа Карло, квартиру эту зарабатывает! А ты… ты просто так, на готовенькое?!
Вот тут меня прорывает. Все, что копилось годами – обиды, недомолвки, вот это вечное ее «мой сыночка», «Андрюшеньке лучше знать» – все выплескивается разом.
— Ах, «слезы мышиные»?! – повышаю голос. – А вы не забыли, Светлана Петровна, что это моя бабушкина квартира была? Которую мы продали, чтобы первый взнос внести? Вы не забыли, чьи деньги туда пошли, кроме «Андрюшиных»?
Свекровь замолкает, как будто я ее пощечину дала. Смотрит на меня, глазами сверлит.
— Это… это другое дело, — бормочет она наконец. – Бабушкина… ну и что? Это все равно наследство. А наследство должно оставаться в семье, по мужской линии.
— С какой стати? – удивляюсь я. – Бабушка моя – это тоже семья. И я – ее прямая наследница. Или, по-вашему, женщины – не люди, не семья?
— Не передергивай! – злится она. – Я говорю о другом. Мужчина должен быть главным. Он должен чувствовать себя хозяином. А ты… ты его как бы… принижаешь!
— Принижаю тем, что имею равные права на квартиру, которую мы вместе купили? – не понимаю я. – Вы сейчас серьезно?
— Да, серьезно! – кричит она. – Я тебе говорю, по-хорошему! Откажись от своей доли! Перепиши все на Андрея! И живите себе спокойно! Будешь ему благодарна всю жизнь!
— Благодарна за что? – смеюсь я ей в лицо. – За то, что он меня, жену свою, обдерет ради вашего больного самолюбия? Нет уж, увольте.
Светлана Петровна встает с кресла, как пантера перед прыжком. Лицо красное, глаза бешеные.
— Да ты… ты еще пожалеешь! – цедит сквозь зубы. – Ты думаешь, Андрей тебя поддержит? Ты думаешь, он пойдет против меня, против матери?! Ошибаешься! Он – мой сын! Он всегда меня слушал и будет слушать!
И вылетает из комнаты, хлопнув дверью так, что люстра на потолке закачалась.
Сижу и смотрю на эту качающуюся люстру. И думаю – вот это да. Вот это семейная драма разворачивается. А ведь вчера все было хорошо. Вчера мы с Андрюхой выбирали обои в новую спальню, смеялись, мечтали… И что теперь? Теперь вот это.
И самое обидное – Андрей. Где он? Почему он молчит? Почему не защитит меня? Не скажет своей матери: «Мама, это моя жена, мы – семья, и квартиру мы покупали вместе, на двоих. И никто ни от чего отказываться не будет»?
Нет, не скажет. Знаю, что не скажет. Он у нас такой – тихий, покладистый, маму боится больше всего на свете. Всегда боялся. И сейчас спрятался, как мышь под веником, чтобы не дай бог не поссориться ни с кем.
А что мне делать? Уступить? Отказаться от своей доли? Ради чего? Ради спокойствия Светланы Петровны? Ради того, чтобы она была довольна? Чтобы ее сыночка был «хозяином»?
Нет, не уступлю. Не для того я пахала, как лошадь, не для того во всем себе отказывала, чтобы сейчас вот так просто взять и подарить кому-то свою долю. Это не только деньги, это еще и принцип. Это моя жизнь, в конце концов! И я имею право голоса, имею право на свою собственность.
А Андрюша… Ну что ж, Андрюша. Придется ему выбирать. Мама или жена. Третьего не дано. И пусть потом не говорит, что не знал, что не понимал. Я предупредила.
Весь день хожу, как в воду опущенная. Ничего не радует, все из рук валится. Работа не клеится, еда не лезет. Только и думаю – что будет дальше? Как все это разрешится?
Вечером Андрей приходит домой – тихий, виноватый. Глаза опущены, плечи сгорблены. Видно, мама уже «проработала» его по полной программе.
— Жень, привет, — говорит еле слышно.
— Привет, — отвечаю сухо.
Садится рядом на диван, молчит. Я тоже молчу, жду.
— Мама… приходила сегодня? — спрашивает наконец.
— Приходила, — подтверждаю. – Разговор был… интересный.
— Она… она тебе что-нибудь говорила про квартиру?
— Говорила, — отвечаю. – Говорила, что я должна отказаться от своей доли. Говорила, что квартира должна принадлежать только тебе.
Андрей вздыхает тяжело. Снова молчит. Ну, давай, говорю мысленно. Скажи хоть что-нибудь. Поддержи меня, объясни, что это не только твоя квартира, но и моя тоже.
Но он молчит. И молчание это – хуже всяких слов. Понимаю, что он на ее стороне. Что он готов уступить, готов предать меня ради маминого спокойствия.
— И что ты думаешь по этому поводу? — спрашиваю, стараясь сохранить спокойствие в голосе. Хотя внутри уже все дрожит от обиды и злости.
Андрей поднимает на меня глаза. Виноватые-виноватые.
— Жень… ну, понимаешь… мама… она переживает. Она хочет как лучше… для нас.
«Для нас?! – чуть не кричу я. – Она хочет как лучше для себя! Чтобы ты был у нее на коротком поводке, чтобы ты от нее зависел во всем!»
Но вслух говорю другое. Стараюсь говорить спокойно, хотя голос все равно дрожит.
— Андрей, послушай меня внимательно. Квартира – это не просто стены и мебель. Это наши с тобой мечты, наши планы, наше будущее. Мы вместе ее заработали. Мы вместе в нее вложились. И я не собираюсь отказываться от своей доли. Не потому, что жадная, а потому, что это справедливо. И потому, что я хочу чувствовать себя равноправным партнером в нашей семье. А не приживалкой, которая должна плясать под чужую дудку.
Андрей молчит. Смотрит на меня, как будто видит в первый раз. Видно, не привык он меня такой видеть – сильной, уверенной, готовой бороться за свое. Привык, наверное, что я всегда уступаю, молчу, соглашаюсь.
— Мама… она говорит, что это… что это ради сохранения семьи, — бормочет он наконец. – Что если ты уступишь, то… то все будет хорошо. Мы заживем спокойно.
— «Хорошо» и «спокойно» для кого? – спрашиваю я. – Для мамы? А для меня? А для нашей семьи? Разве семья – это когда один унижает другого, заставляет отказываться от своего, ради чьего-то эгоизма? Разве это семья, когда муж прячется за спину мамы и боится сказать свое слово?
Слезы подступают к глазам, но я сдерживаюсь. Не хочу плакать. Не хочу показывать ему свою слабость. Пусть видит мою решимость.
— Андрей, — говорю твердо. – Я тебя люблю. И хочу, чтобы мы были счастливы. Но я не позволю никому, даже твоей маме, разрушить нашу жизнь. Я не откажусь от своей доли в квартире. И если для тебя мнение мамы важнее, чем мнение жены, если ты готов пойти у нее на поводу и предать меня… то, наверное, нам не по пути. Я сказала все. Думай.
И встаю с дивана, ухожу в спальню, закрываю за собой дверь. Сажусь на кровать и, наконец, даю волю слезам. Обидно, до боли в сердце. Обидно за себя, за наши отношения, за эту глупую квартиру, которая стала камнем преткновения. И главное – обидно за Андрея. За его слабость, за его нерешительность, за его вечную зависимость от матери.
Лежу и плачу, а в голове одна мысль: «Ну что же ты выберешь, Андрей? Маму или жену? Маму или семью? Выбирай… время идет…»
За дверью тихо. Ни звука. Только слышно, как тикают часы на стене. Тикают, отсчитывая время. Время для принятия решения. Время для выбора. Время, которое может решить все… или все разрушить.
