— Доча, ну что же ты? Открой маме… — голос за дверью звучал вкрадчиво, с наигранной нежностью.
Двадцать лет назад эта женщина просто ушла. Забрала деньги из тумбочки, золотые сережки, которые отец подарил на годовщину, и ушла. Оставила только короткую записку: «Не ищите». И теперь…
— Я же чувствую — ты там! — в дверь снова постучали, уже настойчивее. — Ты должна открыть. Я же твоя мать! Дверь сломаю, если не откроешь!
— Мариночка, сестренка, ну чего ты ломаешься? — вмешался второй голос. — Мама к тебе всей душой, а ты…
Марина вздрогнула. Полина. Та самая сестра, которую она, восьмилетняя девочка, учила ходить. Которой читала сказки. Которая теперь стоит там, за дверью, с женщиной, бросившей их обеих.
— Всей душой? — Марина подошла ближе к двери. — Интересно, где была эта душа, когда папа заболел? Когда я по ночам сидела с Полиной, потому что ей кошмары снились? Когда мы просили соседку присмотреть за нами, потому что больше некого было попросить?
За дверью повисла тишина. Потом мать заговорила, и в её голосе прорезались визгливые нотки:
— Да как ты смеешь меня попрекать? Что ты знаешь о жизни? Думаешь, легко быть матерью в девятнадцать? Когда все подружки по дискотекам, а ты пеленки стираешь?
— Легко? — Марина почувствовала, как дрожат руки. — А мне было легко в восемь лет? Когда все девочки с куклами играли, а я училась кашу варить, потому что Полинку кормить надо было?
— Марин, ну зачем ты так… — в голосе Полины появились слезы. — Мама же раскаивается…
— Раскаивается? — Марина прислонилась лбом к холодной двери. — А ты помнишь, как каждый вечер спрашивала, когда мама вернется? Как плакала, когда в садике дети дразнили, что у тебя нет мамы? Как…
— Хватит болтать! — отрезала мать ядовито. — Ты никогда не поймешь! Я была молодая, красивая! А ваш отец… он же меня закопал в быт! В эти вечные пеленки-готовки! Я задыхалась!
— И явилась спустя двадцать лет? Надышалась? — Марина не скрывала горечь.
За дверью что-то звякнуло. Послышался шепот, возня.
— Ладно, гордячка! — выкрикнула мать. — Сиди тут одна! Но ты еще пожалеешь, что не открыла! Ой как пожалеешь…
***
В начале-середине 90-х одноразовые подгузники в России уже были, но стоили дорого и не все могли их себе позволить. Многие использовали марлевые подгузники. Молочные смеси тоже были доступны, но часто использовали самодельные смеси из коровьего молока.— Где мама? — спрашивала двухлетняя Полина, когда Марина укладывала её спать.
Давайте адаптируем текст с учетом этих реалий:
— Маринка, смотри, кто у нас появился! — отец осторожно опустил сверток с новорожденной Полиной в руки восьмилетней дочери. Его глаза светились гордостью, но в уголках губ притаилась тревога. — Теперь ты старшая сестра. Будешь помогать нам с малышкой?
Марина кивнула, завороженно разглядывая крошечное личико сестры. Розовые щёчки, пушистые ресницы, маленький носик — всё казалось таким хрупким, что она боялась дышать. Полина причмокнула во сне и крепче вцепилась в пеленку своими крошечными пальчиками.
— Конечно, папа. Я буду самой лучшей сестрой, — прошептала Марина, чувствуя, как внутри разливается незнакомое прежде тепло. Защитить, уберечь, стать опорой — эти взрослые мысли пришли сами собой, словно маленькая девочка в одно мгновение повзрослела.
Диана лежала на кровати, отвернувшись к стене. Белая больничная палата казалась особенно стерильной и холодной из-за её отчуждённости. Она почти не принимала участия в жизни новорожденной дочери — не тянулась к ребёнку, не улыбалась, не пыталась взять на руки.
— Устала… Мне нужно восстановиться, — эти слова повторялись изо дня в день, пока они жили в роддоме. В её голосе сквозила такая глухая тоска, что даже медсестры старались лишний раз не заходить в палату.
Дома стало только хуже. Диана целыми днями лежала в спальне, заворачиваясь в одеяло, как в кокон. На плач Полины не реагировала — словно оглохла. Игорь метался между работой и домом, пытаясь удержать всё на плаву. А восьмилетняя Марина училась стирать пеленки, кипятить бутылочки и разводить детскую смесь, которую отец покупал на оптовом рынке — в аптеке она стоила вдвое дороже.
— Ну что ты опять ревёшь? — раздражённо бросала Диана, если Полина начинала плакать слишком громко. — Марина, забери её! У меня голова раскалывается.
Прошёл месяц. Потом второй. Полина росла, училась держать головку, улыбаться. Диана всё чаще уходила «проветриться» и возвращалась за полночь. От неё пахло сигаретами и чужими духами.
— Где ты была? — тихо спрашивал Игорь.
— Не начинай, — огрызалась она. — Я что, не имею права отдохнуть? Должна сидеть в четырёх стенах с этим вечным криком?
Детские вопросы всегда самые сложные. Особенно о маме. Марина гладила сестрёнку по пушистым волосам, собирая в голове слова — правильные, не ранящие.
— Мама… далеко, — наконец произнесла она, продолжая мягкие, успокаивающие движения. — Но мы с папой тебя очень любим. Спи, малышка.
Когда дыхание Полины стало ровным, Марина ещё долго сидела рядом. В детской горел ночник — жёлтый медвежонок, отбрасывающий на стены причудливые тени. В такие моменты особенно остро ощущалось отсутствие матери.
Игорь Петрович пропадал на заводе. «Премию обещали, если проект закончим», — говорил он, целуя дочерей перед уходом. Возвращался затемно, пропахший металлической стружкой и усталостью. И Марина, глядя на осунувшееся лицо отца, старалась взять на себя как можно больше.
Она научилась варить суп, чтобы в холодильнике всегда был горячий обед. Освоила стирку — в тазу, с хозяйственным мылом, до красноты растирая руки. Помогала Полине с прописями, ходила на родительские собрания, краснея под удивлёнными взглядами учителей.
— Ты у меня умница, Маришка, — шептал отец, когда она укрывала его пледом, уснувшего в кресле над чертежами. — Что бы я без тебя делал?
А Полина… Полина росла другой. Отец, не находя себе места от вины за уход жены, потакал каждому капризу младшей. Новые куклы, платья, сладости — всё, чтобы только не плакала, не вспоминала о матери.
— Не хочу эту кашу! — Полина резко смахнула тарелку со стола. Овсянка плеснула на пол, размазываясь бежевым пятном по линолеуму. — Почему ты вечно заставляешь меня есть эту гадость?!
— Полиночка, нужно позавтракать, — Марина опустилась на колени, вытирая разлитую кашу. — В школу опоздаем…
— Ненавижу школу! Ненавижу кашу! Ненавижу, когда ты командуешь!
— Я не командую, просто забочусь о тебе…
— Вот и не надо! — Полина топнула ногой. — Ты мне не мать!
Марина замерла, не в силах пошевелиться. Эти слова хлестнули больнее пощёчины. Она продолжала механически вытирать пол, но перед глазами стоял только взгляд сестры — колючий, злой, пугающе похожий на материнский.
В старших классах начались настоящие проблемы. Полина приходила домой поздно, от неё пахло сигаретами. Марина находила в её рюкзаке смятые прогульные записки и размазанную помаду.
— Опять за старое? — тихо спросила она, показывая очередную записку. — Это уже третья за неделю.
— Ой, можно подумать! — Полина закатила глаза, стягивая короткую юбку. — Зато не такая зануда, как некоторые. Всю молодость в четырёх стенах просидела, теперь меня пилишь.
— Я не пилю. Просто…
— Просто что? — Полина резко развернулась, сверкнув глазами. — Боишься, что стану как мамочка? Сбегу от вашей правильной жизни?
Марина вздрогнула. В последнее время сестра всё чаще била по больному.
— Завтра родительское собрание, — сказала она вместо ответа. — Математичка грозится двойку в четверти поставить.
— Вот и иди! — Полина швырнула рюкзак в угол. — Ты же у нас вместо мамочки! И вместо папочки, который вечно на работе! Давай, расскажи им, какая я неблагодарная!
— Полин…
— Что «Полин»? — передразнила сестра. — Надоело! Ты не мать, не отец, просто старшая сестра! А строишь из себя… Думаешь, я не вижу, как ты на меня смотришь? С жалостью своей дурацкой! Бедная сиротка, без матери растёт…
В прихожей хлопнула дверь — вернулся отец. Полина мгновенно сменила тон:
— Папочка! А мы тут с Мариной как раз о школе говорили. Представляешь, математичка опять придирается…
Игорь Петрович устало опустился на диван, притянул младшую к себе:
— Что такое, зайка? Обижают?
— Ага, — Полина показательно шмыгнула носом. — Говорит, я невнимательная. А я просто не успеваю! У меня же кружок танцев…
— Ну-ну, не плачь. — Отец погладил её по голове. — Разберёмся. Может, репетитора найдём…
Шли годы. Марина окончила школу, поступила в педагогический, но продолжала жить дома — за сестрой нужен был присмотр. В редкие свободные вечера она позволяла себе сходить в кино или погулять с друзьями. Тогда-то и появился Сергей.
Они встречались почти три месяца. Марина впервые чувствовала себя по-настоящему счастливой — совместные прогулки в парке, долгие разговоры по телефону, первые неловкие поцелуи у подъезда. Сергей работал в банке, носил строгие костюмы и каждую пятницу дарил ей розовые гвоздики.
— Знакомьтесь, это Серёжа, — с издевательской улыбкой объявила Полина в один из вечеров. — Мы теперь встречаемся.
Марина замерла. Сергей стоял, виновато опустив глаза. Тот самый Сергей, который ещё неделю назад говорил ей о любви.
— Что, сестрёнка, больно? — прищурилась Полина. — Он сказал, что я живая, настоящая. А ты… слишком правильная. Скучная.
Марина молча вышла из комнаты. А через два месяца история повторилась с Андреем, с которым она встречалась полгода. Потом с Димой — почти год отношений. Полина словно специально выжидала, пока сестра привяжется к человеку, чтобы потом с особым удовольствием его отнять.
Когда отец тяжело заболел и его не стало, всё изменилось окончательно. Квартира досталась обеим сестрам, но Полина быстро превратила её во что-то неузнаваемое. Привела сожителя Витю, который недавно вернулся из мест не столь отдалённых. По вечерам из квартиры доносилась громкая музыка, звон бутылок, крики.
— Мариночка, сделайте что-нибудь, — умоляла соседка с нижнего этажа. — У меня внук грудной, а они до утра шумят. И эти компании у них… Страшно детей во двор выпускать.
От прежнего дома, где когда-то пахло свежей выпечкой и звучал папин смех, не осталось и следа. Теперь здесь царила разгульная, бесшабашная жизнь, в которой не было места светлым воспоминаниям.
