— Маринка, ноги в руки и быстро ко мне! — голос Зинаиды Аркадьевны в телефонной трубке прозвучал так, словно она отдавала приказ нерадивому солдату, а не обращалась к жене своего сына.
Субботнее утро только-только перевалило за девять, и Марина, склонившись над ноутбуком, как раз вносила последние правки в презентацию. Важный онлайн-созвон с потенциальными инвесторами для её небольшого, но амбициозного проекта был назначен на одиннадцать, и каждая минута была на счету. Рядом на столе стояла чашка остывающего кофе, а разложенные бумаги с графиками и расчетами создавали атмосферу напряженной умственной работы.
— У меня Люська из Твери приезжает через два часа, а в квартире, сама понимаешь, чёрт ногу сломит! Не прибрано ни черта! Ты мигом тут всё уберёшь, молодая, шустрая, для тебя это раз плюнуть!
Марина на мгновение зажмурилась, пытаясь подавить волну раздражения, подкатившую к горлу. «Молодая, шустрая» – как будто речь шла о наемной прислуге, а не о человеке, у которого могут быть свои планы, своя жизнь, своя работа, в конце концов. Она глубоко вздохнула, стараясь, чтобы голос звучал как можно спокойнее, хотя внутри уже всё начинало медленно закипать.
— Зинаида Аркадьевна, здравствуйте. Я бы с огромной радостью, честное слово, но у меня сегодня никак не получится. У меня очень важный рабочий созвон буквально через полтора часа, я к нему всю неделю готовилась. Никак не могу отменить.
На том конце провода повисла короткая, зловещая пауза, после которой голос свекрови из командного превратился в откровенно визгливый, полный праведного негодования.
— Какой ещё созвон?! Что ты там выдумываешь вечно? Я тебе сказала, значит, бросай всё и приезжай! Какие у тебя могут быть дела важнее, чем просьба матери твоего мужа? Ты что, совсем уже страх потеряла? Я для Павлика всё, а ты…
— Что я?! Что?!
— Ты, малолетка бессовестная, рот свой закрой и слушай старших! Как я сказала, так ты и будешь делать! Иначе мой сын тебя быстро научит уму разуму!
— Вот как? Ну, вперёд!
— Да я ему сейчас же позвоню, расскажу, как его жёнушка с его родной матерью разговаривает! Он тебе покажет, как старших уважать!
Слова свекрови, особенно последняя тирада, прозвучавшая как прямой ультиматум и неприкрытая угроза, словно щелкнули каким-то тумблером внутри Марины. Годы молчаливого терпения, проглоченных обид, попыток угодить и не обострять, казалось, разом испарились. Вместо них появилась холодная, звенящая ярость и неожиданная для неё самой решимость. Хватит. Просто хватит. Она больше не маленькая девочка, которую можно шпынять и которой можно указывать, как ей дышать.
— Во-первых, Зинаида Аркадьевна, я давно не малолетка, и рот свой я буду открывать тогда, когда посчитаю нужным, особенно если мне откровенно хамят и пытаются мной командовать, — отчеканила Марина, и её голос, к её собственному удивлению, звучал твёрдо и без единой дрогнувшей нотки. — Во-вторых, если ваш ненаглядный Павлик вдруг вознамерится «вправлять мне мозги» по вашему наущению, то пусть для начала свои собственные на место поставит и научится отличать просьбы от приказов и манипуляций. А в-третьих, — Марина сделала небольшую паузу, набирая воздуха, — свою драгоценную подругу Люсю из Твери встречайте в том бардаке, который вы сами у себя и развели. Я вам не бесплатная домработница и не девочка на побегушках. У меня есть своя работа и свои планы.
Зинаида Аркадьевна на том конце провода захлебнулась воздухом, не в силах сразу подобрать слова от такой неслыханной дерзости. Затем из трубки полился поток бессвязных восклицаний, переходящих в откровенные ругательства, которые Марина даже не стала дослушивать. Она молча нажала кнопку отбоя, чувствуя, как бешено колотится сердце, а к щекам прилила кровь.
Несколько секунд она сидела неподвижно, глядя на погасший экран телефона. Руки слегка подрагивали. Впервые за всё время их с Павликом семейной жизни она позволила себе так ответить свекрови. С одной стороны, было какое-то странное, почти злое удовлетворение от того, что она наконец-то смогла постоять за себя. С другой – ледяное предчувствие того, какой грандиозный скандал ждёт её вечером, когда Павлик вернётся домой, уже «обработанный» своей матерью. Марина попыталась стряхнуть с себя это оцепенение и вернуться к презентации, но мысли то и дело возвращались к утреннему разговору, и сосредоточиться на цифрах и графиках было невероятно трудно. Этот день обещал быть очень, очень долгим.
Оставшиеся полтора часа до онлайн-совещания превратились для Марины в настоящую пытку. Слова свекрови, ядовитые и унизительные, крутились в голове, мешая сосредоточиться на цифрах и формулировках. Она несколько раз перечитывала одни и те же абзацы в своей презентации, но смысл ускользал, заслонённый обидой и предчувствием неминуемой вечерней бури. Образ Зинаиды Аркадьевны, с её вечно недовольным, поджатым ртом и властным взглядом, преследовал её, вызывая приступы глухой ярости. И Павлик… Как он отреагирует? Зная его мягкотелость, когда дело касалось матери, и его почти благоговейный страх перед её гневом, Марина не питала иллюзий. Он, без сомнения, уже получил свою порцию «правды» и теперь будет смотреть на неё как на исчадие ада, посмевшее перечить его святой родительнице.
Созвон с инвесторами прошёл на удивление неплохо, хотя Марина чувствовала, что была не на пике своих возможностей. Голос звучал уверенно, ответы на вопросы были чёткими, но за этой внешней собранностью скрывалось колоссальное внутреннее напряжение. Ей стоило огромных усилий не сорваться, не выдать своего истинного состояния. Как только последний участник покинул виртуальную переговорную, Марина откинулась на спинку кресла и закрыла глаза, чувствуя, как по вискам неприятно стучит. Облегчения от завершения важного этапа работы почти не было – его полностью поглотила тревога перед возвращением мужа.
Вечер подкрался незаметно, заполнив квартиру густеющими тенями. Каждый звук в подъезде заставлял Марину вздрагивать. Наконец, около семи, в замке провернулся ключ, и на пороге появился Павлик. Одного взгляда на его лицо хватило, чтобы понять: Зинаида Аркадьевна не теряла времени даром. Он был хмур, как осенняя туча, глаза смотрели мимо неё, а губы были плотно сжаты в точь-в-точь материнской манере. Он молча прошёл в комнату, бросил портфель на диван и начал расстёгивать рубашку, демонстративно не замечая жену. Эта игра в молчанку была хуже любого крика.
Марина ждала. Она знала, что он не выдержит долго, что материнские инструкции и обиды будут распирать его изнутри. Так и случилось. Сняв рубашку и оставшись в майке, он, наконец, повернулся к ней.
— Ну что, довольна собой? — голос его был тихим, но в нём звенела сталь, которой Марина раньше у него не замечала. Или, может, просто не хотела замечать. — Мать звонила. Она в шоке от твоего поведения. Ты вообще понимаешь, что ты натворила?
Марина медленно поднялась со стула, чувствуя, как внутри снова поднимается волна негодования. Её попытка спокойно объяснить ситуацию, казалось, была обречена на провал с самого начала.
— А что я такого натворила, Паш? — спросила она, стараясь, чтобы голос не дрогнул. — Отказалась по первому свистку бросать свою работу и мчаться драить квартиру твоей мамы перед приездом её подружки? Или, может, я «натворила» тем, что не позволила ей называть меня «малолеткой бессовестной» и угрожать твоей расправой?
Павлик поморщился, как от зубной боли, услышав цитату из материнских перлов.
— Ну, знаешь, Марина, ты тоже хороша. Могла бы и помягче как-то. Мама всё-таки старше, она… она просто волнуется. У неё Люська эта приезжает раз в сто лет, она хотела, чтобы всё было идеально. А ты сразу в позу встала. Неужели так трудно было пойти навстречу? Это же не каждый день.
— Пойти навстречу – это одно, Паш. А быть на положении бесплатной прислуги, которую можно в любой момент дёрнуть и которой можно хамить, – это совершенно другое! — Марина чувствовала, как её терпение начинает истощаться. Он что, действительно не понимает или просто не хочет понимать? — У меня была важная встреча по работе, я тебе говорила. Работа, которая, между прочим, приносит в наш общий бюджет неплохие деньги. Или это для твоей мамы тоже не аргумент?
— При чём тут вообще деньги? — отмахнулся Павлик, и этот жест был так похож на материнский, что Марину передёрнуло. — Речь идёт об уважении! Мама просто попросила помощи. А ты ей такой концерт устроила! Она говорит, ты на неё чуть ли не с кулаками кинулась, орала как ненормальная.
— Я орала?! — Марина неверяще уставилась на мужа. — Да это она на меня орала, Паша! Она мне угрожала! Она сказала, что ты мне «мозги вправишь»! Ты считаешь это нормальным? Ты считаешь нормальным, что твоя мать позволяет себе так разговаривать со мной, с твоей женой?
Павлик отвёл взгляд, прошёлся по комнате. Было видно, что ему некомфортно, что он не хочет этого разговора, но материнский наказ давил на него.
— Ну, может, она и погорячилась немного, — неохотно признал он, явно пытаясь смягчить ситуацию, но получалось только хуже. — Но и ты должна понимать её. Она женщина такая, для неё это всё… ну, ты знаешь. Послушание, уважение к старшим. Ты бы просто извинилась, и всё бы улеглось. Зачем было раздувать такой скандал?
— Извиниться?! — Марина почувствовала, как внутри что-то оборвалось. Он всерьёз предлагает ей извиниться за то, что её унизили? — За что я должна извиняться? За то, что у меня есть чувство собственного достоинства? За то, что я не хочу, чтобы об меня вытирали ноги? Или за то, что я посмела иметь свои планы на выходной день? Ты вообще слышишь себя? Ты на чьей стороне?
Разговор явно заходил в тупик, превращаясь в обмен взаимными упрёками. Марина видела, что муж не собирается её поддерживать, что он уже принял сторону матери, и это было больнее всего. Она ожидала непонимания, давления, но не такого откровенного предательства её чувств и её позиции. Вечер переставал быть томным, и это было только начало.
— На чьей я стороне? — Павлик почти вскипел, его лицо пошло пятнами, что всегда случалось, когда он сильно нервничал или злился. — Я на стороне здравого смысла, Марина! А здравый смысл говорит, что нужно уважать старших, особенно мать! Она жизнь на меня положила, а ты… Ты ей хамишь, ты её не во что не ставишь! Чего ты добиваешься, чтобы она вообще перестала с нами общаться? Чтобы она от нас отвернулась?
— Я добиваюсь только одного, Павлик, — Марина смотрела на мужа с каким-то новым, холодным вниманием, словно видела его впервые. — Чтобы меня уважали. Не как «жену Пашеньки» или «маменькину невестку», а как отдельного человека, со своими чувствами, своей работой и своим мнением. И если для твоей мамы это непосильная задача, то, может, и правда лучше, чтобы она от нас «отвернулась». По крайнейше мере, в доме будет спокойнее.
Павлик от таких слов буквально потерял дар речи. Он смотрел на жену так, будто она только что предложила сжечь семейный альбом. Его лицо выражало смесь ужаса и негодования. Видя, что словесные аргументы на Марину не действуют, что она не собирается «раскаиваться» и бежать с повинной к его матери, он сделал то, что всегда делал в сложных ситуациях, когда не знал, как поступить: он схватился за телефон.
— Я… я сейчас маме позвоню, — пробормотал он, скорее для себя, чем для Марины. — Она должна знать, что ты… что ты тут говоришь. Может, хоть она тебя как-то образумит.
Марина молча наблюдала, как он, нервно тыкая пальцем в экран, находит нужный номер. Ей было одновременно и горько, и смешно. «Образумит». Как будто она неразумный ребёнок, которого нужно наставить на путь истинный. Короткий разговор с матерью, судя по обрывкам фраз Павлика («Да, мам… Нет, она всё так же… Говорит, что…»), был явно не из приятных. Зинаида Аркадьевна, очевидно, не собиралась успокаиваться и, услышав, что невестка не только не сломлена, но и продолжает «дерзить», приняла единственно верное, по её мнению, решение – взять ситуацию под личный контроль.
Не прошло и получаса, как в дверь квартиры Марины и Павлика раздался резкий, требовательный звонок, от которого у Марины неприятно засосало под ложечкой. Павлик, всё это время меривший шагами комнату и бросавший на жену испепеляющие взгляды, дёрнулся и с какой-то почти испуганной готовностью бросился открывать. На пороге, во всём своём гневном великолепии, стояла Зинаида Аркадьевна. Её лицо было красным, глаза метали молнии, а плотно сжатые губы не предвещали ничего хорошего. А за её спиной, словно верный оруженосец или, скорее, любопытная соседка, предвкушающая знатное зрелище, маячила её подруга Люська из Твери – дама неопределённого возраста с цепким взглядом и выражением вселенской скорби по поводу «испорченной молодёжи» на лице. Люська, очевидно, была прихвачена в качестве группы поддержки и живого свидетеля невесткиного непотребства.
— Ну, здравствуй, невестушка дорогая! — прошипела Зинаида Аркадьевна, решительно входя в квартиру и едва не оттолкнув собственного сына. Люська проскользнула следом, окинув Марину быстрым, оценивающим взглядом с головы до ног.
— Решила, значит, что тебе всё дозволено? Решила, что можешь с родной матерью мужа как с последней грязью разговаривать? Да я на тебя лучшие годы потратила считай, сыночка своего для тебя растила, а ты…
Она сделала драматическую паузу, обводя комнату презрительным взглядом, словно ожидая увидеть здесь следы оргии или, как минимум, жуткий беспорядок, который оправдал бы её утренние требования.
— Что «я», Зинаида Аркадьевна? — Марина стояла посреди комнаты, скрестив руки на груди. Присутствие Люськи, этой непрошеной зрительницы, только подстегнуло её решимость не сдаваться. — Я всего лишь попросила уважать моё личное время и мою работу. И не оскорблять меня.
— Ишь ты, какая цаца! — тут же встряла Люська, подливая масла в огонь. Её голос был тонким и неприятно скрипучим. — Работа у неё! В наше время жёны мужей своих слушались и матерей их почитали, а не права качали! А сейчас что? Ни стыда, ни совести! Сидят дома, кнопки нажимают, а старшим помочь – так сразу «работа»!
Павлик, оказавшийся между двух огней, топтался на месте, не зная, куда себя деть.
— Мам, ну… Людмила Семёновна… может, не надо так? — промямлил он, но его слабый протест потонул в новом потоке обвинений со стороны матери.
— А как «так», сынок? — Зинаида Аркадьевна развернулась к нему, и её голос зазвучал ещё громче, приобретая трагические нотки. — Ты посмотри, что она со мной сделала! Довела до нервного срыва! Я из-за неё всю ночь не спала, давление подскочило! Подругу встретить по-человечески не могу! А всё почему? Потому что твоя жёнушка возомнила себя невесть кем! Она меня, меня, твою мать, прислугой назвала! Сказала, что я сама свой бардак разгребать должна!
— Я такого не говорила, — спокойно, но твёрдо возразила Марина. — Я сказала, что я вам не домработница. И это правда.
— Ах, вот оно что! Правда! — Зинаида Аркадьевна картинно всплеснула руками. — Ты ещё и лгунья, оказывается! Да Люська свидетель, я ей всё рассказала! Она подтвердит, как ты со мной разговаривала! Да, Люся?
Люська тут же закивала с таким рвением, что её тщательно уложенная причёска слегка растрепалась.
— Конечно, Зиночка, конечно! Я всё слышала, как она тебя… Это ж уму непостижимо! Нынешняя молодёжь совсем от рук отбилась. Никакого уважения к старшим. Вот Павлик, бедный мальчик, как он с ней мучается, — Люська бросила на Павлика взгляд, полный сочувствия и одновременно осуждения в адрес Марины.
Марина почувствовала, как кровь бросается ей в лицо. Этот фарс, разыгрываемый на её территории, при участии совершенно постороннего человека, переходил все границы. Павлик же продолжал молчаливо стоять, опустив голову, словно подсудимый, ожидающий приговора. Его бездействие, его неспособность или нежелание встать на её защиту, защитить их общий дом от этого балагана, ранили сильнее любых слов свекрови.
— А ты вот как ты заговорила! — Зинаида Аркадьевна сделала шаг вперёд, вторгаясь в личное пространство Марины, её лицо исказилось от ярости. — Значит, невестка решила, что она теперь тут хозяйка, да? Что может указывать матери мужа, где её место? Да ты кто такая вообще, чтобы так себя вести? Ты в мой дом вошла, в мою семью! Ты должна была мне в ноги кланяться за то, что я тебе такого сына дала, а ты его только портишь, настраиваешь против родной матери!
— Она его не портит, Зиночка, она его уже испортила! — тут же подхватила Люська, выступая из-за спины подруги, её глаза злорадно блестели. — Смотри, Павлуша, каким стал! Раньше слово матери для него закон был, а теперь что? Позволяет жене своей так с тобой разговаривать! Это всё она, верёвки из него вьёт!
Марина слушала этот слаженный дуэт обвинителей, и внутри неё вместо прежнего кипения нарастало ледяное спокойствие. Она посмотрела на Павлика, который стоял, вжав голову в плечи, не в силах или не желая произнести ни слова в её защиту, и что-то окончательно сломалось. Вся горечь, все непролитые слезы, все проглоченные обиды последних лет сконцентрировались в одной точке, готовые вырваться наружу не истерикой, а жёсткой, беспощадной правдой.
— Да, Зинаида Аркадьевна, я действительно считаю себя хозяйкой в этом доме, потому что это мой дом, — произнесла Марина, и её голос звучал неожиданно ровно и твёрдо, без тени прежней робости. — Такой же, как и вашего сына. И я действительно требую, чтобы вы прекратили этот цирк и покинули мою квартиру. Вы и ваша… подруга. Немедленно.
— Что-о-о?! — Зинаида Аркадьевна отшатнулась, словно её ударили. Люська ахнула, прикрыв рот ладошкой, но в глазах её читался нескрываемый интерес к развитию событий. — Да как ты смеешь?! Павлик! Ты слышишь, что она говорит?! Она выгоняет твою родную мать из твоего же дома! Ты будешь это терпеть?!
И тут Павлик, словно очнувшись от оцепенения, взорвался. Но его гнев был направлен не на мать, устроившую этот скандал, а на жену.
— Марина, ты совсем с ума сошла?! — закричал он, его лицо пошло багровыми пятнами. — Ты что себе позволяешь?! Это моя мать! Ты должна её уважать, а не выгонять! Ты разрушаешь нашу семью своим поведением! Ты хочешь, чтобы я выбирал между тобой и матерью?!
Марина посмотрела на него долгим, тяжёлым взглядом. В его крике не было силы, только отчаяние и страх. Страх перед матерью, страх перед необходимостью принять решение.
— А ты уже выбрал, Паша, — её голос был тихим, но каждое слово било точно в цель. — Ты всегда выбирал её. С самого начала. А я была просто удобным приложением, которое должно было молча сносить все её выходки, быть вечной девочкой на побегушках и не иметь своего мнения. Я устала от этого. Я устала от её вечного контроля, от её унижений, от её попыток сделать из меня безропотную рабыню. И я устала от того, что ты, мой муж, никогда не был на моей стороне. Ты не муж, Паш, ты – маменькин сынок, который боится шагу ступить без её одобрения.
Слова эти, сказанные без крика, но с убийственной точностью, подействовали на всех. Зинаида Аркадьевна замерла, открыв рот, Люська перестала изображать шок и просто таращилась, а Павлик… Павлик побледнел. Он смотрел на Марину так, словно не узнавал её. — Так вот, — продолжила Марина, обводя взглядом всех присутствующих, — цирк окончен. Зинаида Аркадьевна, Любовь Семёновна, будьте добры, на выход. И больше не утруждайте себя визитами в этот дом.
Зинаида Аркадьевна, поняв, что на этот раз её обычные методы не сработали, что невестка не сломалась и не собирается каяться, ощутила прилив бессильной злобы. Её лицо исказилось.
— Ах ты… Да чтоб тебе пусто было! — прошипела она, изрыгая какие-то невнятные проклятия. — Ты ещё пожалеешь об этом, очень пожалеешь! Павлик, — она резко повернулась к сыну, — ты идёшь со мной! Не оставаться же тебе с этой… этой… Неблагодарной! Ты должен её проучить!
Но Павлик стоял как вкопанный, глядя то на мать, то на Марину. Он был раздавлен, уничтожен. Зинаида Аркадьевна, не дождавшись от него реакции, гневно фыркнула, схватила Люську под руку и, бросив на Марину последний испепеляющий взгляд, покинула квартиру. Дверь за ними закрылась без хлопка, но тишина, воцарившаяся после их ухода, была оглушительной.
Павлик и Марина остались одни. Между ними зияла пропасть, которую уже ничем нельзя было заполнить. Марина посмотрела на мужа, на его растерянное, несчастное лицо, и не почувствовала ни жалости, ни злорадства. Только пустоту и какую-то холодную решимость.
— Можешь собирать вещи, Паша, — сказала она спокойно, почти буднично. — И отправляйся к маме. Раз она для тебя важнее всего на свете, будь с ней. А я так больше жить не хочу и не буду.
Павлик медленно поднял на неё глаза. В них не было гнева, только какое-то тупое недоумение, словно он всё ещё не мог поверить в происходящее. Он ничего не ответил. Молча развернулся, прошёл в спальню и через несколько минут вышел оттуда с дорожной сумкой в руках. Он так же молча направился к выходу. Марина не остановила его. Она просто стояла и смотрела, как закрывается за ним дверь, отрезая её от прошлого. Окончательно и бесповоротно…
