Елена Максимовна устало потерла глаза и отхлебнула остывший кофе. День выдался тяжелым — три операции подряд и бесконечный поток документов.
Женщина мельком взглянула на часы — 18:40.
Рабочий день давно закончился, но в онкологическом отделении понятие «домой вовремя» было чем-то из области фантастики. Наверное, именно поэтому в сорок лет у нее не было ни мужа, ни детей. Лишь больные, много больных.
Телефон на столе ожил, издав резкую трель.
— Елена Максимовна, простите за беспокойство, — раздался голос молодой медсестры. — К нам поступила пациентка в тяжелом состоянии. Татьяна Сергеевна просила, чтобы вы лично ее осмотрели.
Женщина тяжело вздохнула. Заведующая отделением никогда не беспокоила ее после смены без веской причины.
— Сейчас подойду, — коротко ответила она, поправляя белоснежный халат.
***
В приемном покое было непривычно тихо. На кушетке сидела изящная женщина лет шестидесяти. Несмотря на измученный вид, в ней угадывалась какая-то особая грация. Рядом суетилась медсестра, заполняя документы.
— Добрый вечер! Я — Елена Максимовна, ваш лечащий врач, — произнесла она привычную фразу, которую говорила по несколько раз на дню.
— Вера Николаевна, — тихо представилась пациентка, чуть приподняв уголки губ в слабой улыбке.
Что-то в этой женщине зацепило Елену. Возможно, взгляд — глубокий, словно омут, с какой-то затаенной болью. Такие глаза она часто видела… в зеркале.
Изучая историю болезни, Елена машинально отметила дату рождения пациентки — 15 марта 1967 года. Что-то екнуло внутри. Эта дата была ей очень хорошо знакома.
— Расскажите, что вас беспокоит? — спросила доктор, стараясь отогнать непрошеные мысли.
Вера Николаевна начала рассказывать о симптомах, но Елена уже поняла — рак поджелудочной, последняя стадия. Слишком хорошо она знала эти признаки.
***
Пока медсестра оформляла документы на госпитализацию, Елена случайно заметила на плече пациентки родинку. Сердце пропустило удар. Необычная отметина в форме бабочки. Точно такая же, как у нее самой!
«Совпадение», — мысленно одернула она себя, но червячок сомнения уже начал грызть изнутри.
— Вы раньше жили в Новосибирске? — неожиданно для самой себя спросила Елена.
Вера Николаевна удивленно подняла брови:
— Да, до 1987 года. А потом переехала в Москву, работала в театре. Откуда вы…?
— Стандартные вопросы для анамнеза, — солгала Елена, чувствуя, как предательски дрожат руки.
***
Вечером, вернувшись домой, она достала из сейфа старую папку с документами.
Пожелтевшее свидетельство о рождении, которое она получила в детском доме, подтверждало страшную догадку. Мать, от которой она когда-то отказалась, — Вера Николаевна Соколова, 15 марта 1967 года рождения, город Новосибирск.
Елена опустилась на пол, прижимая к груди документ.
Двадцать лет она была лучшим онкологом города, спасла сотни жизней, но сейчас чувствовала себя беспомощной девочкой из детского дома.
Женщина, которую она поклялась забыть, лежала в ее отделении. И ей осталось жить считанные недели!
— Зачем ты явилась? Зачем! Ты сдала меня в детский дом, а теперь явилась за прощением? Смешно! Я никогда не прощу тебя, никогда!
***
В ту ночь Елена не сомкнула глаз.
Она снова и снова прокручивала в голове встречу с Верой Николаевной, пытаясь найти в ее лице свои черты. Пыталась представить, как сложилась бы ее жизнь, если бы мать не оставила ее в роддоме. Но главное, она не понимала, что делать дальше.
Сказать правду? Промолчать? Отказаться от пациентки? Что же делать?
Утром, припудрив покрасневшие от бессонницы глаза, Елена Максимовна вошла в ординаторскую. Ее ждала стопка историй болезней, и первой была папка с фамилией «Соколова».
***
Через неделю после поступления Веры Николаевны в отделение, Елена заметила, как изменился распорядок её собственной жизни.
Женщина начала допоздна задерживаться в больнице, просматривая историю болезни “пациентки” снова и снова, будто надеялась найти там ответы на мучившие ее вопросы.
— Елена Максимовна, может чаю? — в ординаторскую заглянула медсестра Наташа. — Вы который вечер засиживаетесь. Все хорошо?
— Да, спасибо, — рассеянно ответила Елена, захлопывая папку. — Просто сложный случай.
Доктор поймала себя на мысли, что избегает личного общения с Верой Николаевной. Во время обходов старается быть предельно краткой, говорить только о лечении.
Но каждый раз, украдкой наблюдая за пациенткой, женщина замечала новые детали: жест, которым она поправляла волосы, привычку прикусывать нижнюю губу — все это было пугающе знакомым.
Сомнений больше не было. Вера Николаевна — ее мать!
***
Однажды Елена решилась задержаться у палаты чуть дольше обычного.
— Как вы себя чувствуете? — спросила врач, присаживаясь на край больничной кровати.
— Терпимо, — Вера Николаевна слабо улыбнулась. — Знаете, я ведь всю жизнь танцевала. Сначала в театре, потом преподавала. А теперь даже встать сложно.
— Вы были балериной? — Елена почувствовала, как пересохло в горле.
— Да, в Новосибирском театре. Подавала большие надежды, — женщина прикрыла глаза. — Но жизнь распорядилась иначе.
Повисла тяжелая пауза. Елена физически ощущала, как между ними сгущается что-то темное, недосказанное.
— Что случилось? — тихо спросила она, уже зная, что услышит то, к чему, возможно, не готова.
— Я была молода, красива, амбициозна, — Вера Николаевна говорила медленно, будто каждое слово причиняло боль. — Возвращалась поздно с репетиции. Он… он был пьян. Я не смогла отбиться.
Елена почувствовала, как у нее начали неметь пальцы. В детдоме ей никогда не рассказывали о причинах отказа матери.
— А потом я узнала, что беременна, — голос Веры Николаевны дрогнул. — Мне было восемнадцать, карьера только начиналась. Я не могла… не смогла оставить ребенка. Каждый раз, глядя на него, я бы вспоминала ту ночь.
По щекам женщины покатились слезы.
— Знаете, что самое страшное? Я все равно помню. Каждый день своей жизни я думаю о той девочке. Где она? Как сложилась её судьба? Простила ли она меня?
***
Елена резко встала. В горле стоял ком, а к глазам подступали слезы.
— Вам нужно отдохнуть, — произнесла доктор официальным тоном. — Завтра утром я загляну проверить ваше состояние.
Выйдя из палаты, женщина практически бегом направилась в туалет, заперлась в кабинке и разрыдалась, зажимая рот рукой, чтобы не было слышно. Все эти годы она ненавидела мать, считая, что та просто не захотела «обузы».
А правда оказалась куда страшнее…
***
Поздно вечером, сидя дома с бокалом вина, Елена достала старый альбом с детдомовскими фотографиями. Худенькая девочка с косичками смотрела в объектив серьезными глазами. Точь-в-точь как у Веры Николаевны.
Как она могла не заметить этого раньше?
Зазвонил телефон. Это была ночная медсестра.
— Елена Максимовна, пациентке из седьмой палаты стало хуже. Температура под сорок, сильные боли.
— Уже выезжаю, — ответила женщина, торопливо надевая пальто.
По дороге в больницу она впервые за долгие годы начала молиться. Сейчас, как никогда, ей нужна помощь Бога.
***
Следующие дни слились для Елены в один бесконечный кошмар.
Состояние Веры Николаевны стремительно ухудшалось. Капельницы, обезболивающие, бессонные ночи — всё было бесполезно. Болезнь безжалостно атаковала слабое тело женщины.
— Елена Максимовна, — окликнула её Наташа после очередного обхода. — Там в седьмой палате… пациентка просит бумагу и ручку. Говорит, очень важно.
— Хорошо, отнеси, — кивнула Елена, но что-то в голосе медсестры заставило ее насторожиться. — А что такое?
— Да так… — Наташа замялась. — Просто я видела, что она пишет. Похоже на письма. И на конвертах всегда одно и то же: «Моей дочери».
Елена почувствовала, как земля уходит из-под ног. Ей вдруг отчаянно захотелось зайти в палату, упасть на колени перед этой измученной женщиной и закричать:
«Мама! Это я! Я здесь!»
Но годами выработанное самообладание взяло верх.
***
Вечером, когда отделение погрузилось в тишину, женщина осторожно приоткрыла дверь седьмой палаты.
Вера Николаевна спала. На тумбочке лежала стопка исписанных листов. Дрожащими руками Елена взяла верхний лист.
«Доченька, моя родная!
Каждый день я пишу тебе письма, которые никогда не отправлю. Знаю, что не имею права называть тебя дочерью. Я потеряла это право в тот день, когда оставила тебя в роддоме…»
Строчки расплывались перед глазами. Женщина перебирала листы, их были десятки. Некоторые датированы прошлыми годами, некоторые — совсем свежие.
«…Я искала тебя. Много раз приходила к детским домам, стояла за оградой. Однажды видела, как девочки играют во дворе. Мне казалось, что одна из них — ты. У неё были такие же темные косички, как у меня в детстве…»
«…Сегодня мне приснилось, что мы встретились. Ты стала очень красивой. Именно такой, какой я тебя представляла. Сильной, умной, способной помогать людям. В этом сне ты простила меня, хотя я сама себя простить не могу…»
***
Елена не заметила, как по щекам покатились слезы. Последнее письмо было датировано сегодняшним числом.
«Милая моя! Я знаю, что умираю. Но знаешь, что самое удивительное? Судьба подарила мне удивительного доктора — Елену Максимовну. Она так похожа на тебя… такой я представляла тебя взрослой. Она очень борется за мою жизнь, хотя я этого не заслуживаю… »
Письмо обрывалось на полуслове. На тумбочке Елена заметила старую фотографию. Совсем молоденькая Вера Николаевна в балетной пачке. Сходство было поразительным.
Внезапно пациентка зашевелилась.
Женщина отпрянула от тумбочки, но было поздно. Вера Николаевна открыла глаза. Их взгляды встретились. В наступившей тишине было слышно, как бешено колотятся их сердца.
— Доченька… — прошептала женщина как в бреду, в этом шепоте было столько боли и надежды, что у Елены перехватило дыхание. — Я хочу к тебе, моя родная…
Фотография выскользнула из рук Елены и медленно упала на пол.
***
— Мама, — тихо произнесла Елена, поднимая с пола выпавшую фотографию. — Это я. Я — твоя дочь!
Вера Николаевна застыла, не веря своим ушам. Её глаза расширились, а бледные губы задрожали.
— Господи… — выдохнула она, пытаясь приподняться на подушке. — Как… как это возможно?
— Только спокойно! Тебя нельзя нервничать. Сейчас все расскажу. Я узнала в первый же день, — Елена присела на край кровати. — Свидетельство о рождении, дата, город… А потом увидела родинку-бабочку на твоем плече. Точно такую же как у меня.
Дрожащими пальцами она расстегнула верхнюю пуговицу халата и показала своё плечо. Вера Николаевна протянула руку, но не решилась дотронуться, словно боясь, что видение растает.
— Я читала твои письма, — продолжила Елена, доставая измятые листки. — Все эти годы ты писала их мне. А я… я столько лет злилась, думала, что ты просто не хотела меня. Не знала правды.
— Доченька… — голос Веры Николаевны сорвался. — Если бы ты знала, сколько раз я хотела найти тебя. Приходила к детскому дому, часами стояла за оградой. Но что я могла тебе сказать? Как объяснить?
Елена взяла холодные руки матери в свои:
— Теперь я всё знаю. И понимаю. Ты защищала меня как могла.
— Прости меня, — слезы катились по щекам Веры Николаевны. — Я не была готова стать матерью. Та ночь… тот ужас… Я думала, что делаю лучше для тебя. А причинила столько боли! Я не хотела, правда.
— Зато я выросла сильной, — Елена крепче сжала руки матери. — Стала врачом. Помогаю людям. Может быть, всё так и должно было случиться.
***
Ночь пролетела незаметно.
В тусклом свете ночника мать и дочь тихо разговаривали, боясь пропустить каждое мгновение их такой короткой и долгожданной встречи.
Уставшим, но счастливым голосом Вера Николаевна вспоминала годы в театре. О том, как блестели софиты, как кружилась голова от оваций.
А потом, опустив глаза, рассказывала о бессонных ночах, когда сердце разрывалось от тоски по маленькой дочке. Голос женщины дрожал, когда она призналась, что каждый день думала о том, как неправильно поступила, отказавшись от ребенка.
Елена, глотая слезы, рассказывала о детдомовском детстве.
О том, как каждый день высматривала среди посетителей маму. Как по ночам обнимала подушку, представляя, что это мамины руки. А потом с гордостью поведала, как поступила в медицинский, как училась на одни пятерки, мечтая, что однажды мама узнает об её успехах и обязательно придет.
***
Первые лучи солнца уже показались на горизонте, когда Вера Николаевна вдруг побледнела и схватилась за сердце.
Елена мгновенно перешла в режим врача: проверила пульс, давление. Внутри все похолодело от понимания… времени почти не осталось. Годы врачебной практики не могли обмануть.
— Мамочка, пожалуйста, — сквозь слезы прошептала она, крепко сжимая холодеющую руку. — Ты не можешь уйти. Не сейчас. Мы только нашли друг друга.
На бледном лице Веры Николаевны появилась слабая улыбка:
— Теперь я могу уйти спокойно. Моя девочка выросла настоящим человеком. Лучше, чем я могла мечтать.
Последний выдох был таким тихим, что его почти не было слышно.
Елена сидела, не двигаясь, держа безжизненную руку, пока солнечные лучи медленно заполняли палату утренним светом.
В этот момент она не была доктором Еленой Максимовной. Она была просто дочерью, которая наконец-то нашла и тут же потеряла самого родного человека.
***
Через месяц на могиле Веры Николаевны появилась необычная табличка.
Под датами жизни была выгравирована маленькая бабочка — точно такая же как родинки на плечах у матери и дочери.
Символ их короткой, но такой важной встречи.
Символ прощения и любви, которая оказалась сильнее боли и времени.
В кабинете Елены Максимовны теперь стоит фотография молодой балерины. Каждый раз, глядя на неё, Елена понимает: нет ничего важнее, чем успеть сказать главное, пока не стало слишком поздно.
