Май выдался нестерпимо жарким. Воздух над асфальтом дрожал, плавился, и казалось, что сам мир вокруг плавится вместе с ним. Илона отодвинула занавеску и распахнула окно. Из детской доносился еле слышный писк — Митя начинал просыпаться после дневного сна.
— Иду-иду, — прошептала она, поправляя растрёпанную косу.
Два месяца материнства превратили её жизнь в бесконечную череду недосыпаний и тревог. Но когда маленькие пальчики сжимали её палец, всё это становилось неважным. Она еще не привыкла к этому чувству — будто что-то огромное, невероятно важное доверили именно ей. Ей, обычной девчонке из Сокольников, которая еще вчера бегала с подругами на речку, а сегодня качает на руках целую вселенную.
Митя не плакал — он только хмурил крохотное личико, словно решал какую-то невероятно сложную задачу. Илона наклонилась над кроваткой, вдыхая молочный запах его кожи.
— Проснулся, мой хороший? — она осторожно взяла его на руки. — Мама здесь.
Звонок в дверь раздался так неожиданно, что Илона вздрогнула. Никого не ждали. Тимур вернётся с работы только вечером. Может, курьер? Но они ничего не заказывали.
Прижимая к себе Митю, она подошла к двери и посмотрела в глазок.
На лестничной площадке стояла женщина с идеально уложенными седеющими волосами. Строгий костюм, ухоженные руки, прямая осанка. Людмила Викторовна. Свекровь, которую Илона видела лишь однажды — когда Тимур привёз её познакомиться перед свадьбой. Та встреча длилась ровно семнадцать минут. Илона запомнила точно — она тогда считала каждую секунду под пристальным, изучающим взглядом будущей родственницы.
Сердце забилось где-то у горла. Митя, почувствовав её напряжение, заворочался и захныкал.
— Всё хорошо, маленький, всё хорошо, — прошептала Илона, открывая дверь.
— Здравствуйте, Людмила Викторовна.
Свекровь окинула её быстрым взглядом. Задержалась на растянутой домашней футболке, на небрежно собранных волосах, на тёмных кругах под глазами.
— Здравствуй. Решила проведать внука, — и, не дожидаясь приглашения, шагнула в прихожую. — Тимур на работе?
— Да, до вечера.
— Прекрасно. Успеем познакомиться поближе.
Людмила Викторовна уверенно прошла в комнату, словно бывала здесь каждый день. Сняла пиджак, аккуратно повесила его на спинку стула. Илона с ребенком на руках замерла в дверном проёме, не зная, что делать дальше.
— Дай-ка взглянуть на мальчика, — Людмила Викторовна шагнула к ней. — На Тимура похож. Глаза только… ваши, — последнее слово Людмила Викторовна выплюнула, будто косточку от вишни, которая попалась в компоте.
Илона машинально прижала Митю крепче. Какой-то древний, животный инстинкт заставил её сделать полшага назад.
— Он только проснулся. Может, попозже? Когда освоится.
Лицо Людмилы Викторовны застыло, словно гипсовая маска. На миг в глазах промелькнула ярость.
— Разумеется. Я пока осмотрюсь. Кстати, ты бы полы помыла. Пыль сразу в глаза бросается.
И началось. Следующие два часа свекровь ходила по квартире, отмечая все перемены, которые произошли с появлением Илоны и ребенка.
— Здесь был рабочий стол Тимура, а теперь пеленальный комод? А там стояла его коллекция моделей кораблей, которую я ему собирала годами — и что, всё выброшено ради этих погремушек? — она касалась детских вещей кончиками пальцев, будто они могли быть заразными. Илона молча кивала, укачивая Митю, и смотрела на часы, считая минуты до возвращения мужа.
— И зачем нужно было так торопиться? — Людмила Викторовна встала у окна, превратившись в чёрный вырез на фоне слепящего полудня. Её голос царапал воздух. — Какая-то девчонка из ниоткуда, и вдруг — свадьба за две недели! Мой сын даже не успел опомниться. А теперь ты здесь хозяйничаешь, перекраиваешь всё.
Её взгляд скользнул по детским вещам, разбросанным по комнате, по фотографиям Илоны и Тимура на стене, по игрушкам Мити в углу. В этом взгляде читалось столько презрения.
— Ваш сын сам сделал свой выбор, — слова Илоны продирались сквозь стиснутые зубы, противясь желанию вырваться криком. — Никто его не заставлял.
— Выбор? — Людмила Викторовна развернулась так резко, что воздух между ними словно треснул. В её глазах плясало что-то недоброе. — Не изворачивайся! Не забеременей ты, мой сын даже не вспомнил бы твоё имя через неделю! Ты втащила его в ЗАГС, когда он был когда он был слишком растерян, чтобы сопротивляться!
Илона вжала в себя Митю, словно его тепло могло защитить от этих ледяных слов. В ушах зашумело, сердце стучало так громко, что, казалось, свекровь должна слышать этот стук.
— Я никого никуда не втаскивала, — каждое слово давалось с трудом, губы онемели. — Тимур сам предложил пожениться, когда узнал о ребёнке. Мы любим друг друга. Мы решили создать семью. Вместе решили.
— Вместе? — это слово в устах свекрови прозвучало как пощёчина. Её лицо исказилось так, будто она попробовала что-то кислое. — Знаю я эти «вместе»! Я в девятнадцать тоже думала, что мы «вместе решили»! А потом осталась одна с ребенком на руках! Думаешь, я не вижу, что происходит? Ты просто нашла себе удобное гнёздышко! Квартира в центре, обеспеченный муж…
— Прекратите! — вырвалось у Илоны. Митя вздрогнул и захныкал, словно тонкая мембрана между ним и тревогой матери разорвалась.
— А ты вообще кто такая? — Людмила Викторовна надвинулась, как грозовая туча. — Откуда ты вынырнула на нашу голову? Простая девчонка из Сокольников, без образования, без связей! Что ты можешь дать моему сыну, кроме проблем и дыр в кошельке?
Слова свекрови впивались иглами под кожу. Илона ощутила, как рвётся тонкая ткань самообладания трещала по швам. Глаза защипало, но она заморгала часто-часто, загоняя непрошенную влагу обратно. Нет. Только не при ней. Не перед этой женщиной, которая смотрит на неё, как на грязь под ногами.
Митя закричал пронзительно, отчаянно, словно уловил этот надлом в матери. Илона баюкала его, шептала что-то, но голос её тонул в детском плаче.
— Видишь, даже ребёнка успокоить не можешь, — слова Людмилы Викторовны капали ядом. — Какая из тебя мать?
Это была последняя капля.
— Вы! — её голос взвился, чужой, незнакомый даже ей самой. — Вы пришли без приглашения, без предупреждения! Вломились в мой дом! Топчете меня, мою семью, мой выбор! Кто дал вам на это право? То, что вы его мать, не значит, что вы можете контролировать всю его жизнь! Довели ребенка до исступления! Вы хоть понимаете, что творите?!
Такого отпора она явно не ожидала.
— Я бабушка этого ребенка! — выпалила она. — Я имею право…
— Вы не имеете права вторгаться в нашу жизнь и устанавливать свои порядки. Это наш дом — это МОЙ ДОМ.
— Дом? — Людмила Викторовна почти рассмеялась. — А ты вообще в этом доме кто? Ты хоть прописана тут?
В её глазах мелькнуло торжество. Она явно считала этот аргумент убойным.
— Ты в квартире не прописана, так что на выход! — НЕ НРАВИТСЯ МАТЬ ТВОЕГО МУЖА — СКАТЕРТЬЮ ДОРОГА! — Людмила Викторовна выплюнула эти слова как козырную карту, припасенную на самый решающий момент. Победное выражение исказило её лицо, уголки губ дёрнулись вверх в подобии улыбки, больше похожей на оскал.
Тишина обрушилась на комнату, как обвал. Даже Митя, словно почувствовав важность момента, притих, только часто моргал влажными от слёз ресницами.
Илона ощутила странное спокойствие — то самое, которое иногда приходит в самых безнадёжных ситуациях. Будто время замедлилось, а все звуки отдалились, оставив только чёткое, сосредоточенное понимание того, что нужно делать. Она медленно выдохнула и нежно, почти благоговейно, опустила Митю в переносную люльку. Мягко коснулась его щеки, задержав пальцы на тёплой коже, словно черпая силу из этого прикосновения.
Свекровь стояла, сложив руки на груди, и смотрела на неё сверху вниз. На лице застыла кривая ухмылка — как же, поймала голубушку! Вся её поза так и кричала: «Ну что, попалась?» Подбородок задран, плечи расправлены, глаза сверкают, как у кошки перед прыжком. Она уже мысленно праздновала победу.
Не говоря ни слова, Илона подошла к комоду. Каждый её шаг был намеренно медленным, почти церемониальным. Она выдвинула верхний ящик, где хранились документы — так осторожно, словно там лежало что-то хрупкое и бесценное. Перебрала аккуратно сложенные бумаги, не торопясь, не выказывая ни малейшего волнения. Под пальцами зашуршали страницы, пока она не нашла то, что искала — синюю папку, с заломленной первой страницей, но с аккуратно вложенными внутрь документами.
Внутри неё клокотало что-то горячее, опасное — гнев, смешанный с диким, почти забытым чувством собственного достоинства, которое она, казалось, растеряла. Но внешне она оставалась неподвижной, как вода в глубоком озере. Вот уж не думала она, что этот кусочек бумаги окажет ей такую великую поддержку.
Илона развернулась к свекрови, крепко сжимая папку в руках. Она сделала три шага вперёд — медленно, неотвратимо, как судьба — и протянула папку Людмиле Викторовне. Глаза в глаза, не отводя взгляда.
— УЖЕ ПРОПИСАНА, — произнесла Илона так тихо, что свекрови пришлось напрячься, чтобы расслышать. А затем, выдержав паузу, добавила с леденящей четкостью: — Мы с сыном — совладельцы. Равные доли. По закону. Это наш дом, Людмила Викторовна. И если кто-то здесь лишний — то точно не я.
Каждое слово падало, как камень в стоячую воду. Илона сама не узнавала свой голос — низкий, с хрипотцой, пробирающий до костей.
Лицо Людмилы Викторовны дрогнуло, словно по нему прошла рябь. Расширенные зрачки, приоткрытый рот — нет, она не ожидала такого поворота.
Людмила Викторовна выхватила папку из её рук. Открыла. Пролистала страницы, и её лицо начало меняться. Бледнеть. Застывать.
— Этого не может быть! — в её голосе звучали шок и злость.
— Может. Спросите у Тимура.
Людмила Викторовна швырнула папку на стол. Её руки дрожали.
— Я позвоню сыну. Прямо сейчас.
— Звоните, — спокойно ответила Илона, хотя внутри всё сжималось. — Только учтите, что он на работе и вряд ли вам ответит.
Людмила Викторовна действительно позвонила. Трубку Тимур не взял. Она отправила сообщение. Потом еще одно. И еще. Митя в это время снова разрыдался, и Илона, игнорируя свекровь, занялась ребенком.
Остаток дня прошел в ледяном молчании. Людмила Викторовна не уходила. Сидела в кресле, то и дело проверяя телефон — не ответил ли сын. Илона занималась своими делами, стараясь не обращать на неё внимания. Когда в дверном замке повернулся ключ, обе женщины одновременно дёрнулись.
Тимур вошел в квартиру и остановился на пороге, переводя взгляд с матери на жену. Что-то в их позах, в застывших лицах подсказало ему: случилось неладное.
— Что происходит? — спросил он вместо приветствия.
Людмила Викторовна вскочила с кресла.
— Тимур! Ты даже не предупредил меня!
— О чём, мам?
— О том, что эта… — она кивнула в сторону Илоны, — оформила долю в твоей квартире! На себя и на ребенка!
Тимур медленно снял куртку. Повесил её на вешалку.
— Это не её квартира, мам. Это наша. Моя, Илоны и Мити.
— Но как ты мог? Своими руками отдать треть имущества? Ты хоть понимаешь, чем это может закончиться? Вот разведётся она с тобой через год-другой, и что? Будешь выкупать у неё долю? Или съезжать?
— Мама, — голос Тимура стал ниже, в каждом слове чувствовалось напряжение. — Почему ты не предупредила о приезде?
Он медленно оглядел комнату — перевел взгляд на синюю папку в руках матери.
— Это было моё решение. Я не обязан был советоваться с тобой или спрашивать разрешения.
Он медленно снял куртку, повесил её на крючок. Его движения были спокойными, но в них чувствовалась сдерживаемая напряжённость.
Тимур положил ключи на комод с такой силой, что они звякнули о деревянную поверхность.
— Я хочу защитить тебя! Ты ослеплён, ты не видишь всей картины! Ты же мальчик еще, тебе тридцать шесть всего!
— Тридцать шесть, мама. Я взрослый мужчина. У меня семья. Жена. Сын. И это мой дом. Я решил оформить его на всех нас. Это моё решение, и я за него отвечаю.
Людмила Викторовна растерянно смотрела на сына. Таким она его еще не видела.
— Ты еще поблагодаришь меня когда-нибудь, — процедила она сквозь зубы, голосом человека, который уверен в своей правоте даже когда весь мир говорит обратное.
— Мама, — Тимур устало потёр лоб, — ты перешла границу. И не Илону ты сейчас обижаешь, а меня.
Людмила Викторовна словно окаменела. Без единого слова прошла в прихожую, надела пиджак, подхватила сумку. У самой двери обернулась.
— Ты еще поймёшь, — сказала она тихо. — Когда она уйдёт, как от меня ушёл твой отец. Поймёшь.
И вышла, тихо прикрыв за собой дверь.
Тимур обнял Илону, крепко прижал к себе.
— Прости. Я должен был предупредить её. Подготовить как-то.
— Всё в порядке.
— Ничего не в порядке, — он покачал головой. — Но я разберусь. Обещаю.
Илона кивнула. Отстранилась, пошла на кухню поставить чайник. Внутри всё еще дрожало — но она не хотела, чтобы Тимур это видел.
Она думала, что на этом конфликт исчерпан. Что Людмила Викторовна всё поняла и больше не будет вмешиваться в их жизнь. Что со временем всё наладится, раны затянутся, и они смогут построить нормальные, пусть и прохладные отношения.
Она ошибалась.
Повестка в суд пришла через две недели. Людмила Викторовна требовала долю в квартире сына. Утверждала, что сто тысяч, которые когда-то дала Тимуру, были не просто подарком, а вкладом в будущую недвижимость. Мол, помогала ему на первый взнос.
Три месяца судебной тягомотины вымотали всех до предела. Пять заседаний, бесконечные перепалки, горы бумаг.
Сначала свекровь притащила какие-то записи разговоров с Тимуром. Якобы он там обещал, что учтёт её «финансовую помощь». Судья сразу насторожилась — записи-то сделаны тайком, без ведома сына.
Потом адвокат Тимура принёс выписки из банка. По ним выходило, что квартиру он купил целиком на свои деньги, заработанные честным трудом. Но мать не сдавалась. Её адвокат начал плести что-то насчёт обналичивания подаренных денег и сокрытия следов.
К третьему разу Людмила Викторовна откопала откуда-то «расписку» Тимура на обычном листочке — ни даты, ни свидетелей. Пришлось проводить экспертизу почерка. Специалисты только руками развели — не похоже на почерк Тимура.
На четвёртое заседание не явились какие-то мутные свидетели со стороны свекрови. Всё перенесли. Илона тогда чуть не расплакалась прямо в зале суда — они с Тимуром уже не знали, когда этот кошмар закончится.
Июльское, пятое заседание стало переломным. Солнце немилосердно било в окна зала суда, но холод между матерью и сыном ощущался всеми присутствующими.
— Эти деньги были инвестицией в будущее моего сына, — голос Людмилы Викторовны звенел от напряжения. — Я помогала ему встать на ноги, чтобы он приобрел жилье, а не отдавал его первой встречной!
Тимур поднялся. Его лицо было бледным, под глазами залегли тени бессонных ночей.
— Суд уже изучил все документы. Квартиру я купил сам, через пять лет после маминого подарка, — он на секунду запнулся. — Это были её слова: «На будущее, сынок. Когда-нибудь обзаведешься своим жильем». Без условий, без договоров.
Людмила Викторовна хотела что-то возразить, но судья жестом остановила её и обратилась к Тимуру:
— У вас есть свидетели того разговора?
— Нет. Это было между нами… — он помолчал. — Но я представил все доказательства того, что квартира приобреталась на мои средства. Но я представил все доказательства того, что квартира приобреталась на мои средства.
Суд отклонил иск, признав отсутствие доказательств того, что деньги, переданные матерью сыну, имели целевое назначение и были вложены именно в спорную квартиру.
После суда Тимур и мать перестали общаться. Он не блокировал её номер, но не отвечал на звонки. Она не искала встреч. Гордость не позволяла.
На второй день рождения Мити пришла открытка. Без обратного адреса, с аккуратным каллиграфическим почерком. «Ты всё поймёшь, когда она уйдёт».
Илона молча положила её в ящик стола. Тимуру показывать не стала.
Год спустя Илона забеременела снова. УЗИ показало — девочка.
— Девочку можно назвать в честь мамы, — сказал Тимур, глядя в окно. — Людмила.
Илона долго смотрела на его профиль, замечая, как за эти три года он стал одновременно и старше, и сильнее.
Вечером она увидела, как муж сидит на кухне с телефоном в руках. Набирает номер. Слушает гудки.
— Мам… у нас будет девочка. В сентябре…
