Стук в дверь прозвучал неожиданно, будто гром среди ясного неба. Ирина вздрогнула. Никого не ждала. Не сегодня. Выключила телевизор и направилась в прихожую. На пороге стояла женщина. Седая, болезненно худая, с осунувшимся лицом. В первую секунду Ирина не узнала её. А когда узнала, воздух застрял в лёгких.
— Здравствуй, — тихо произнесла женщина. Её голос почти не изменился за эти годы. Тот же тембр, та же мягкая хрипотца.
Весь мир вдруг накренился. Двадцать лет. Двадцать долгих лет Ирина не видела этого лица, не слышала этого голоса. Двадцать лет пыталась забыть. И вот теперь она здесь. На пороге её дома. С потрёпанным чемоданом у ног.
— Мама? — собственный голос показался чужим, надломленным.
Валентина неловко переступила с ноги на ногу. Тонкие пальцы с заметно проступающими венами теребили ремешок видавшей виды сумки.
— Ты… изменилась, — Валентина смотрела на дочь так, будто не могла насмотреться. — Похорошела.
В этих словах не было лести – лишь горькая нежность и бездна невыраженной тоски.
— Что ты здесь делаешь? — Ирина скрестила руки на груди, уже зная ответ.
Холодный осенний ветер врывался в прихожую, и она невольно поёжилась. Валентина тоже дрожала, но явно не только от холода.
— Я могу войти? — дрожащий голос, взгляд, избегающий прямого контакта. — Ненадолго. Просто поговорить.
Ирина молча отступила в сторону. Движения Валентины были неловкими, скованными. Она будто боялась сделать лишний шаг, занять слишком много пространства в доме дочери.
— Красиво живёшь, — Валентина огляделась, ни к чему не прикасаясь, словно боясь оставить следы. — Своими силами?
— А чьими же ещё? — горечь прорвалась в голосе Ирины, и она тут же пожалела об этом. Не хотела показывать, что всё ещё больно.
Они прошли на кухню. Маленькую, уютную, с занавесками цвета топлёного молока. Валентина села на краешек стула, сложив руки на коленях. Странно было видеть её такой — тихой, неуверенной. Ту, что всегда держала спину прямо, говорила властно, смотрела с вызовом.
— Чай? — спросила Ирина, чтобы нарушить невыносимую тишину.
— Если можно.
Звук льющейся в чайник воды, щелчок включения – обыденные звуки, которые сейчас казались неуместно громкими.
— Как ты меня нашла? — Ирина достала из шкафа чашки. Праздничный сервиз, который берегла для особых случаев. Почему достала его сейчас – сама не понимала.
— Через Татьяну, — Валентина не отрывала взгляда от своих рук. — Мы иногда… перезванивались.
Предательство обожгло нутро. Татьяна. Единственная подруга, которой Ирина доверяла. Которая помогала с маленьким Кириллом, когда все отвернулись. Которая знала всё. И всё это время…
— И давно вы «перезваниваетесь»? — Ирина не смогла скрыть обиду.
— С самого начала, — глухо ответила Валентина. — Прости. Я просила её не говорить тебе. Хотела знать, что с тобой всё в порядке.
Ирина с грохотом поставила чашки на стол. Руки предательски дрожали. Двадцать лет она думала, что справлялась одна. Выкарабкивалась. Боролась. А оказывается…
— Зачем ты пришла? — спросила она, наконец повернувшись к матери. — Сейчас. После стольких лет.
Валентина подняла глаза – те же зелёные, как у самой Ирины, но потускневшие, с сеточкой морщин вокруг. Глаза, которые когда-то смотрели на неё с разочарованием и гневом.
— Мне некуда идти, — просто сказала она. В её голосе не было ни жалости к себе, ни мольбы. Только усталость. Бесконечная усталость. — Я заболела. Сердце шалит, и ещё… руки дрожат всё время. Врачи говорят — Паркинсон, начальная стадия.
Ирина замерла, глядя на мать. Только сейчас заметила мелкое дрожание пальцев, бледность кожи, заострившиеся черты лица.
— Что с магазином? — спросила она, зная, как мать дорожила своим маленьким бизнесом – магазином тканей, который открыла ещё когда Ирина была ребёнком.
— Закрылся три года назад, — Валентина печально улыбнулась. — Не выдержал конкуренции с большими сетями. Особенно после па.ндемии. Пыталась держаться, но… не вышло.
Чайник вскипел, отключился. Ирина машинально заварила чай, поставила чашки на стол. Села напротив матери. Их разделяли деревянная столешница и двадцать лет молчания.
— Я понимаю, что не имею права просить, — Валентина смотрела в свою чашку, как в бездонный колодец. — После всего, что было… что я сделала. Но мне действительно некуда идти.
— А что с твоей квартирой? — спросила Ирина.
— Стоит пустая. Продать не могу – там твоя доля записана. Я ведь покупала её, когда ты ещё несовершеннолетней была. По закону так вышло.
Ирина вдруг вспомнила ту квартиру – уютную, тёплую, пахнущую свежей выпечкой и маминым жасминовым парфюмом. Квартиру, из которой она ушла морозным февральским вечером с одним рюкзаком вещей. Навсегда.
— Ты можешь вернуться туда, — сказала она, стараясь, чтобы голос звучал ровно.
Валентина покачала головой.
— Трудно одной… с этой болезнью. Лестница без лифта, продукты носить, готовить… Руки совсем не слушаются.
Ирина молчала. В голове стучало: «Ты выгнала меня на улицу беременную. Восемнадцатилетнюю. Одну. А теперь просишь помощи?»
— Я бы не пришла, — словно прочитав её мысли, произнесла Валентина. — Но не знаю, сколько мне осталось. Хотела… увидеть тебя. Хотя бы раз. Сказать…
Она запнулась, сглотнула тяжело. Пальцы на чашке дрожали всё сильнее.
— Что сказать? — Ирина почувствовала, как внутри разрастается что-то тёмное, болезненное. Гнев? Обида? Или что-то другое, чему она не могла дать имя.
— Что я была неправа, — голос Валентины надломился. — Что я сожалею. О каждом дне без тебя. О каждом слове, сказанном тогда. О том, что не видела, как рос мой внук. Как ты справлялась одна. Как…
Она не закончила. Слёзы покатились по впалым щекам, оставляя блестящие дорожки. Она не утирала их – просто сидела, обхватив чашку дрожащими пальцами, и смотрела на дочь отчаянным взглядом.
И вдруг Ирина увидела – по-настоящему увидела – как постарела её мать. Как жизнь избороздила морщинами когда-то красивое лицо. Как поседели когда-то каштановые волосы. Как ссутулились некогда гордые плечи.
— Почему сейчас? — тихо спросила она. — Почему не десять лет назад? Или хотя бы пять?
— Гордость, — просто ответила Валентина. — Всё та же проклятая гордость. Хотела, чтобы ты сама пришла. Потом поняла, что не придёшь. А я… боялась. Что оттолкнёшь. Что не захочешь даже видеть.
Ирина усмехнулась горько.
— И только болезнь заставила преодолеть гордость?
— Одиночество, — Валентина покачала головой. — И желание… исправить что-то. Пока не поздно.
За окном шумел осенний ветер, бросая пригоршни дождя в стекло. Ирина смотрела на мать и видела в ней себя – через тридцать лет. Те же глаза, те же скулы, те же руки с длинными пальцами.
— Ты ведь была совсем одна, — вдруг сказала Валентина. — В роддоме. Когда родился Кирилл.
Воспоминание обожгло неожиданной болью. Стерильный бокс, холодный свет, пронзительный крик новорожденного. И никого рядом.
— Откуда ты знаешь? — шёпотом спросила Ирина.
— Я приходила, — тихо ответила Валентина. — Стояла под окнами. Потом… набралась смелости, поднялась в отделение. Медсестра показала мне мальчика через стекло. Сказала: «Вот ваш внук». Я не стала её поправлять.
Ирина ошеломлённо молчала. Всё это время она думала…
— А потом я видела, как пришёл Андрей, — продолжала Валентина. — С цветами. И решила, что у вас всё хорошо. Что ты справишься. Что я… больше не нужна.
— Он бросил нас через пять лет, — слова сорвались сами собой. — Сказал, что не для того рождён, чтобы горбатиться на стройке за копейки. Что у него талант, что его ждёт большое будущее. А мы с ребёнком… помеха.
Валентина кивнула.
— Я знаю. Татьяна рассказала.
Снова это имя. Снова напоминание о том, что всё это время мать незримо присутствовала в её жизни.
— Если ты следила за мной через Татьяну, — медленно произнесла Ирина, — то знаешь и про мои проблемы с институтом. И про то, как я еле сводила концы с концами. И про то, как я чуть не потеряла Кирилла, когда он в три года заболел пневмонией, а у меня не было денег на лекарства.
Валентина молча смотрела на дочь.
— Знаешь ведь? — настаивала Ирина.
— Знаю, — шёпотом отозвалась Валентина.
— И что же ты сделала? Ничего! Просто наблюдала со стороны, как мы с Кириллом боремся за выживание!
Валентина опустила глаза.
— Не совсем ничего, — почти неслышно произнесла она.
Ирина замерла.
— Что это значит?
Валентина молчала целую вечность, затем медленно встала, подошла к своему потрёпанному чемодану. Порывшись в нём, достала пожелтевший конверт, протянула дочери.
— Что это? — Ирина не спешила брать.
— Посмотри сама.
Внутри оказались расписки. Десятки маленьких бумажек, исписанных знакомым почерком Татьяны. «Получено 5000 рублей для оплаты задолженности за обучение Ирины». «Получено 3000 рублей для покупки лекарств Кириллу». «Получено 10000 рублей для первого взноса за аренду магазина».
Ирина подняла остановившийся взгляд на мать.
— Что. Это. Такое? — сквозь зубы процедила она.
— Я не могла прийти сама, — Валентина говорила тихо, но твёрдо. — Знала, что ты не примешь помощь от меня. Но и оставить тебя совсем… не могла.
— Так те «неравнодушные люди», о которых говорила Татьяна… — Ирина не могла поверить. — Все эти «анонимные доброжелатели»… это была ты?
Валентина кивнула.
— Как? — только и смогла выдавить Ирина. — На какие деньги?
— Продала бабушкино кольцо с сапфиром, — Валентина теребила край скатерти. — Те самые серьги, что ты всегда любила. Кое-что из мебели. В последний раз – шубу. Ту, норковую.
Ирина помнила эту шубу – мать берегла её как зеницу ока. Надевала только по особым случаям.
— Зачем? — она всё ещё не могла осознать услышанное. — Если ты хотела помочь, почему просто не пришла? Не попросила прощения?
— А ты бы приняла? — Валентина грустно улыбнулась. — После всех моих слов? После того, как я выставила тебя за дверь?
Ирина молчала. Она знала ответ. Тогда – нет, не приняла бы. Гордость не позволила бы.
— Двадцать лет, — прошептала она. — Двадцать лет я думала, что ты вычеркнула меня из своей жизни.
— А я двадцать лет жила призраком, — так же тихо ответила Валентина. — Наблюдала издалека, не имея права быть рядом.
За окном стемнело. Дождь усилился, барабаня по карнизам, по крыше, по разбитой дорожке к дому. В его монотонном шуме слышалась какая-то тоскливая мелодия – песня потерянных лет, несбывшихся надежд, несказанных слов.
— И что теперь? — спросила Ирина, разглаживая на столе мятую расписку. — Чего ты хочешь от меня?
Валентина тяжело вздохнула.
— Можно мне остаться? — спросила она, и Ирина услышала в её голосе то, чего никогда раньше не слышала – мольбу. — Ненадолго. На месяц-другой, пока я… не устроюсь как-то.
Ирина долго молчала, вглядываясь в лицо матери – родное и чужое одновременно.
— Ты выгнала меня двадцать лет назад, а теперь просишь приютить на старости лет? — тихо произнесла она.
Это был не вопрос. Констатация факта. Горькая правда, которую они обе знали.
— Да, — Валентина не отвела взгляд. — И я пойму, если ты откажешь.
Ирина поднялась из-за стола, подошла к окну. Сквозь стекло, по которому стекали дождевые капли, мир казался размытым, нечётким. Как воспоминания о том далёком вечере, когда всё разрушилось.
Она отчётливо помнила, как стояла перед матерью, сжимая в руках тест на беременность. Как дрожал её голос, когда она говорила: «Я оставлю ребёнка». Как каменело лицо Валентины с каждым её словом. А потом прозвучало: «Или избавляйся, или уходи из этого дома. Навсегда».
И она ушла. В февральскую стужу. К Андрею, который клялся в вечной любви, а через пять лет ушёл к другой. В общежитие, где они ютились втроём в комнате девять квадратных метров. В жизнь, полную лишений, тревог и борьбы.
Но если бы ей предложили всё изменить, она бы не изменила ничего. Потому что в итоге у неё был Кирилл. Её сын. Её гордость. Её смысл жизни.
Ирина обернулась. Валентина всё так же сидела за столом, сгорбившись, опустив голову. Постаревшая, больная, одинокая. Когда-то она казалась дочери всемогущей, непогрешимой, вечной. Теперь же…
— Гостевая комната в конце коридора, — сказала Ирина, сама удивляясь своим словам. — Там чисто. Белье в шкафу на второй полке.
Валентина подняла голову, в глазах мелькнуло недоверие.
— Ты… позволишь мне остаться?
— Временно, — Ирина отвернулась к окну, не желая показывать набежавшие слёзы. — Пока мы не решим, что делать дальше.
Она услышала, как скрипнул стул. Как неуверенные шаги приблизились к ней. Почувствовала лёгкое, почти невесомое прикосновение к плечу.
— Спасибо, — прошептала Валентина. — Я знаю, что не заслужила.
Ирина не ответила. Не могла. Комок в горле мешал дышать, не то что говорить.
— Можно спросить ещё кое о чём? — неуверенно произнесла Валентина.
Ирина молча кивнула.
— Кирилл… он знает обо мне?
Этот вопрос Ирина ждала.
— Знает, что у него есть бабушка, — ответила она, не поворачиваясь. — Знает, что мы не общаемся. Но деталей я не рассказывала.
— Это правильно, — Валентина вздохнула. — Детям не нужно знать о ссорах взрослых.
— Они приезжают в субботу, — вдруг сказала Ирина. — Кирилл с женой Леной и дочкой. Сонечке пять месяцев.
Она почувствовала, как вздрогнула рука на её плече.
— У меня есть правнучка? — голос Валентины дрожал от волнения.
— Есть, — Ирина наконец повернулась. — И если ты остаёшься, то познакомишься с ней. И с Кириллом тоже.
— Я могу уйти на выходные, — поспешно сказала Валентина. — Не хочу портить вашу встречу.
Ирина покачала головой.
— Нет. Оставайся. Думаю, пришло время Кириллу узнать всю историю. Нашу историю.
— Ты уверена? — в глазах Валентины мелькнул страх. — Он может… не понять. Возненавидеть меня.
— Кирилл не такой, — Ирина впервые за весь вечер улыбнулась. — Он… мудрее нас с тобой. И добрее.
В ту ночь Ирина долго не могла уснуть. Лежала, глядя в потолок, и думала о превратностях судьбы. О том, как одно решение может изменить всю жизнь. О том, как гордость разрушает семьи, а прощение способно исцелить самые глубокие раны.
За стеной тихо плакала Валентина. Ирина слышала приглушённые всхлипы, но не пошла к ней. Не была готова. Ещё не была готова утешать ту, из-за кого пролила столько собственных слёз.
«Ты выгнала меня двадцать лет назад, а теперь просишь приютить на старости лет?»
Этот вопрос всё ещё звучал в её голове. Но теперь к нему добавился другой: «А разве не в этом суть семьи? Прощать непростительное. Любить, несмотря ни на что. Начинать заново, даже когда кажется, что все мосты сожжены».
Утром, зайдя на кухню, Ирина застала Валентину за приготовлением завтрака. Худые руки дрожали, но она упорно взбивала тесто для блинов.
— Зачем ты встала так рано? — спросила Ирина, подходя ближе. — Тебе нужно беречь силы.
— Хотела сделать что-нибудь… полезное, — Валентина виновато улыбнулась. — Яблочное варенье у тебя есть? Кирилл в детстве любил блины с яблочным вареньем и корицей.
Ирина застыла на месте.
— Откуда ты знаешь?
— Татьяна как-то обмолвилась, — Валентина пожала плечами. — Я запомнила. Мелочь, а приятно.
Ирина молча достала из шкафа банку варенья. Поставила на стол. Потом так же молча взяла у матери венчик.
— Иди, сядь, — сказала она мягче, чем собиралась. — Я сама закончу.
Валентина не стала спорить. Опустилась на стул у окна. Ирина готовила завтрак, ощущая на себе взгляд матери. Тяжёлый, пристальный, полный невысказанной нежности.
— Я горжусь тобой, — вдруг произнесла Валентина. — Всегда гордилась. Даже когда злилась, даже когда думала, что ты совершаешь ошибку… я знала, что ты справишься. Ты всегда была сильнее меня.
Ирина замерла с половником в руке. Эти слова… Сколько лет она мечтала их услышать? Сколько ночей провела, воображая, что однажды мать признает её правоту, её силу, её победу над обстоятельствами?
— Ты бы не сказала этого двадцать лет назад, — тихо произнесла она.
— Не сказала бы, — согласилась Валентина. — Двадцать лет назад я была другим человеком. Упрямым. Самоуверенным. Думала, что знаю, как лучше для тебя. А на самом деле просто боялась.
— Чего? — Ирина обернулась, внимательно глядя на мать.
— Что ты повторишь мою судьбу, — Валентина смотрела в окно, на голые ветви деревьев, раскачивающиеся под порывами ветра. — Что будешь так же биться одна, как рыба об лёд, растить ребёнка без отца, без поддержки… как я когда-то.
Ирина медленно опустила половник. Это был разговор, которого они никогда не вели. О прошлом матери, о собственном отце, которого она никогда не знала.
— Расскажи мне, — попросила она, садясь напротив Валентины. — Расскажи всё.
И Валентина рассказала. О том, как полюбила красивого студента художественного училища. Как забеременела в девятнадцать. Как он клялся, что будет рядом, а потом исчез, уехал в столицу строить карьеру. Как она бросила учёбу, устроилась на фабрику. Как жила впроголодь, экономя каждую копейку. Как заболела маленькая Ирина, а денег на лекарства не было, и пришлось продать единственную ценность — бабушкин золотой крестик.
— Я поклялась себе, что ты будешь жить иначе, — тихо закончила она. — Что у тебя будет всё, чего не было у меня. Образование. Стабильность. Уверенность в завтрашнем дне.
— И когда я сказала, что беременна…
— Я увидела, как рушится всё, о чём мечтала для тебя, — Валентина горько усмехнулась. — Я так боялась, что история повторится. Что и тебя бросят с ребёнком на руках. Что и ты познаешь всю тяжесть одиночества.
— Так и вышло, — Ирина пожала плечами. — Только без твоей поддержки было ещё тяжелее.
Валентина опустила голову.
— Я совершила самую большую ошибку в своей жизни, — прошептала она. — И расплачивалась за неё каждый день эти двадцать лет.
Они сидели молча, слушая, как ветер швыряет в окно пригоршни дождя. Две женщины, связанные кровью, разделённые болью, объединённые схожей судьбой.
— Блины остынут, — наконец произнесла Ирина, поднимаясь.
Они завтракали в тишине, изредка перебрасываясь незначительными фразами. О погоде. О том, что нужно бы купить к приезду Кирилла. О лекарствах, которые принимает Валентина.
И только когда посуда была убрана, а стол вытерт, Ирина решилась задать вопрос, который мучил её с самого начала.
— А как ты могла позволить себе помогать нам, если сама еле сводила концы с концами? — она внимательно посмотрела на мать. — Ты говорила, что продала украшения, но их не могло хватить на все эти годы.
Валентина вздохнула, потеребила край своей кофты — нервный жест, который Ирина помнила с детства.
— Я давала уроки шитья, — тихо сказала она. — По вечерам, после работы в магазине. И подрабатывала тем, что шила на заказ — свадебные платья, костюмы, шторы… Всё, что угодно.
Ирина невольно бросила взгляд на руки матери — тонкие, с выступающими венами, с заметно подрагивающими пальцами. Руки, которые когда-то творили настоящие чудеса из ткани. Руки, которые теперь, из-за болезни, едва могли удержать чашку.
— Эти твои «золотые руки», — прошептала Ирина. — Сколько раз ты говорила, что они — твой единственный капитал…
— И благодаря им я могла помогать тебе, — Валентина слабо улыбнулась. — Хотя бы издалека.
Ирина вспомнила, как мать учила её первым стежкам. Как терпеливо показывала, как заправлять нитку в иголку, как делать аккуратный шов. Как гордилась её первой вышивкой — кривоватой, неумелой, но старательной.
— Я до сих пор иногда шью, — неожиданно для себя призналась Ирина. — Платья для Сонечки. Игрушки ей же. Кирилл говорит, что у меня талант.
В глазах Валентины блеснули слёзы.
— Конечно, талант, — прошептала она. — Ты всегда была способной девочкой.
Эта похвала, такая простая, такая обыденная, вдруг отозвалась в сердце Ирины неожиданной теплотой. Сколько всего они потеряли. Сколько моментов, которые никогда не вернуть.
— Я хочу, чтобы ты знала, — Ирина говорила медленно, подбирая слова, — что я не жалею. Ни о чём. Кирилл — лучшее, что случилось в моей жизни. И если бы мне пришлось пройти через всё это снова, я бы сделала тот же выбор.
Валентина молча кивнула.
— Я знаю, — наконец произнесла она. — И больше всего на свете я горжусь тем, что ты оказалась сильнее меня. Смелее. Решительнее. Ты не сдалась, не отступила. И посмотри, чего добилась — свой дом, свой бизнес, сын вырос достойным человеком.
Ирина хотела сказать, что да, она справилась. Что выкарабкалась из нищеты, что построила жизнь с нуля. Но вместо этого вдруг произнесла:
— Я скучала по тебе. Все эти годы.
Слова вырвались сами собой, непрошенные, неожиданные. Валентина вздрогнула, как от удара, подняла глаза, полные недоверия.
— Правда? — шёпотом спросила она.
— Когда Кирилл пошёл в первый класс, — Ирина смотрела куда-то мимо матери, в окно, за которым всё так же лил дождь, — я стояла на линейке и искала тебя глазами в толпе. Думала — вдруг придёшь.
— Я была там, — тихо отозвалась Валентина. — Стояла за забором, у дальних кустов сирени. В синем плаще и с зонтиком. Шёл дождь, как сегодня.
Ирина резко повернулась, неверяще глядя на мать.
— Правда?
— Я не пропустила ни одного важного дня, — Валентина вытерла глаза уголком платка. — День рождения, последний звонок, выпускной… Всегда где-то на заднем плане, в толпе. Незаметная.
Ирина пыталась вспомнить — видела ли она когда-нибудь мать на этих мероприятиях? Мелькал ли где-то на периферии знакомый силуэт? Но память не сохранила таких моментов.
— Если бы ты только подошла, — с горечью произнесла она. — Хоть раз. Всё могло быть иначе.
— Я думала, ты прогонишь меня, — Валентина покачала головой. — Думала, ты всё ещё злишься.
— Я и злилась, — честно призналась Ирина. — Но иногда… иногда я так нуждалась в маме. В совете. В поддержке. В плече, на котором можно поплакать.
— Прости, — Валентина опустила голову. — Я трусиха. Всегда ею была.
Ирина внезапно поняла — впервые за эти двадцать лет она видит мать настоящей. Без маски строгости, без показной уверенности. Просто женщину, которая когда-то совершила ошибку и заплатила за неё непомерную цену.
— Теперь ты здесь, — сказала она, удивляясь собственным словам. — И Кирилл приедет завтра. И ты познакомишься с правнучкой.
— Ты правда позволишь? — в глазах Валентины мелькнула робкая надежда.
— Я не хочу, чтобы Соня росла, не зная прабабушку, — просто ответила Ирина. — Хватит разрывов в нашей семье.
В этот момент что-то изменилось. Не резко, не кардинально, но ощутимо. Словно невидимая стена, разделявшая их все эти годы, дала первую трещину.
Остаток дня они провели в хлопотах — готовились к приезду Кирилла с семьёй. Ирина ездила за продуктами, Валентина, несмотря на болезнь, настояла на том, чтобы испечь яблочный пирог — «тот самый, который ты любила в детстве».
Вечером, уже перед сном, Ирина зашла в гостевую комнату. Валентина сидела на краю кровати, разглядывая старые фотографии Кирилла, которые сохранила за все эти годы.
— Он так похож на тебя в детстве, — тихо сказала она, не поднимая глаз. — Те же ямочки на щеках, когда улыбается. Тот же взгляд, пытливый, внимательный.
Ирина присела рядом, взяла одну из фотографий — Кирилл лет пяти, на детской площадке, с мороженым в руке, счастливый, беззаботный.
— Нам было нелегко, — сказала она. — Но я старалась, чтобы он не чувствовал себя обделённым. Чтобы у него было детство, несмотря ни на что.
— У тебя получилось, — Валентина осторожно коснулась её руки. — Он вырос прекрасным человеком. А это дорогого стоит.
Они долго сидели рядом, перебирая фотографии, вспоминая. Валентина рассказывала о том, что знала — обрывки информации, которые доносила Татьяна, свои наблюдения издалека. Ирина заполняла пробелы, делилась историями о взрослении Кирилла, о его первых успехах и неудачах.
В какой-то момент Валентина вдруг заплакала — тихо, беззвучно, только слёзы текли по щекам.
— Что случилось? — встревоженно спросила Ирина.
— Я вдруг подумала, — голос Валентины дрожал, — что могла бы участвовать во всём этом. Быть рядом. Видеть, как он растёт. Помогать тебе. Но я всё разрушила своими руками.
Ирина не знала, что ответить. Не нашла слов утешения. Просто накрыла ладонью дрожащую руку матери, впервые за двадцать лет.
— Завтра ты его увидишь, — сказала она. — И Соню тоже. Это главное.
Перед тем как уйти, Ирина помогла матери приготовиться ко сну, дала лекарства, показала, где в ванной лежат полотенца и туалетные принадлежности.
— Спасибо, — Валентина стояла посреди комнаты, маленькая, хрупкая, потерянная. — За всё. Я не заслужила такой доброты.
— Я делаю это не только для тебя, — честно ответила Ирина. — Для себя тоже. И для Кирилла. И для Сони. Чтобы однажды она не задавала вопросов, на которые нет ответа.
Уже в дверях Ирина обернулась:
— Когда ты выгнала меня двадцать лет назад, я поклялась, что никогда не вернусь. Что больше ты для меня не существуешь. Что я справлюсь сама, назло тебе.
Валентина молча кивнула, принимая эти горькие слова.
— И я справилась, — продолжила Ирина. — Выкарабкалась. Построила жизнь. Вырастила сына. Но знаешь, что я поняла сегодня?
Валентина вопросительно подняла глаза.
— Что я так и не простила, — тихо сказала Ирина. — Все эти годы носила обиду в себе, как камень. И он тянул меня вниз, мешал жить полной жизнью. Может быть, пришло время отпустить.
Она не дождалась ответа — просто вышла, тихо закрыв за собой дверь. В своей комнате Ирина ещё долго сидела на краю кровати, вспоминая тот февральский вечер, когда захлопнула за собой мамину дверь. Тогда ей казалось, что это навсегда. Что пути назад нет. Что есть точка невозврата, за которой уже ничего нельзя исправить.
Сейчас она не была так уверена.
Ночью ей приснился странный сон: маленькая Соня бежит через осенний парк, размахивая разноцветными листьями, а за ней, взявшись за руки, идут они с Валентиной, улыбаясь друг другу, словно никогда не расставались.
Проснувшись, Ирина долго лежала, глядя в потолок, и думала: может ли прошлое быть переписано? Не в реальности, конечно, но в сердце, в душе, в воспоминаниях?
Утро субботы выдалось солнечным, словно сама природа решила поддержать их в этот важный день. Ирина проснулась раньше обычного, долго стояла под душем, размышляя о том, как пройдёт встреча Кирилла с бабушкой.
Зайдя на кухню она обнаружила там Валентину — та уже приготовила завтрак и теперь сидела у окна, разглядывая двор, залитый солнечным светом.
— Не спится? — спросила Ирина, наливая себе кофе.
— Волнуюсь, — призналась Валентина. — Боюсь, что Кирилл… не примет меня.
Ирина присела напротив.
— Я вчера позвонила ему, — сказала она. — Рассказала, что ты здесь. Не всё, конечно, но… предупредила.
Валентина побледнела.
— И что он сказал?
— Что давно хотел познакомиться с бабушкой, — Ирина улыбнулась, вспоминая реакцию сына. — Сказал: «Наконец-то! Я уж думал, вы никогда не помиритесь».
— Он… не сердится на меня? — недоверчиво спросила Валентина.
— Он тебя не знает, — мягко ответила Ирина. — Пока ты для него просто моя мама. Его бабушка. Часть семьи, которую он никогда не видел.
Валентина опустила глаза.
— А когда узнает, что я сделала…
— Он поймёт, — Ирина удивилась собственной уверенности. — Кирилл… он мудрее нас с тобой вместе взятых. Всегда был таким.
В полдень раздался звонок в дверь. Ирина вздрогнула, поправила волосы, бросила быстрый взгляд на мать. Та сидела в кресле в гостиной, выпрямив спину, сложив руки на коленях — как примерная ученица на экзамене.
— Всё будет хорошо, — шепнула Ирина, проходя мимо, и сама почти поверила в эти слова.
Открыв дверь, она оказалась в объятиях сына — высокого, широкоплечего, с знакомой улыбкой и ямочками на щеках.
— Привет, мам! — Кирилл чмокнул её в щёку и отстранился, окидывая взглядом. — Прекрасно выглядишь! Отдохнула?
— Можно и так сказать, — Ирина улыбнулась и обняла вошедшую следом Лену — миниатюрную блондинку с доброй улыбкой. — Здравствуй, родная! Как доехали?
— Отлично, — Лена передала ей укутанную в одеяльце Соню. — Малышка всю дорогу спала, только что проснулась.
Ирина осторожно приняла свёрток, заглянула в крохотное личико. Сонечка смотрела на бабушку ясными глазами, такими же зелёными, как у самой Ирины, как у Валентины.
— Привет, маленькая, — прошептала она. — Соскучилась по бабуле?
Кирилл, расправившись с верхней одеждой, заглянул в гостиную и замер на пороге. Ирина, держа на руках Соню, встала рядом с ним.
— Кирилл, — тихо сказала она, — познакомься. Это твоя бабушка, Валентина Сергеевна.
Валентина поднялась, нервно оправляя платье. В её глазах читался неприкрытый страх.
— Здравствуй, — выдохнула она. — Ты… совсем как твоя мама в молодости.
Кирилл молчал несколько секунд, разглядывая пожилую женщину. Потом вдруг улыбнулся — той самой улыбкой, которая всегда обезоруживала Ирину, когда он, нашкодив, просил прощения.
— А вы — как мама сейчас, — сказал он, делая шаг вперёд. — Теперь я понимаю, в кого она такая красивая.
Он подошёл и, к изумлению обеих женщин, просто обнял Валентину — осторожно, бережно, словно боялся сломать.
— Рад, что наконец-то познакомился с вами, — сказал он, отстраняясь. — Мама не рассказывала, но я всегда знал, что однажды вы появитесь в нашей жизни.
Валентина стояла, оглушённая этим простым, бесхитростным принятием. В её глазах стояли слёзы.
— Ты… не злишься на меня? — неуверенно спросила она.
— За что? — Кирилл склонил голову набок, совсем как Ирина, когда чего-то не понимала.
— За то, что меня не было рядом все эти годы, — Валентина бросила быстрый взгляд на дочь. — За то, что я…
— Бабушка, — мягко перебил её Кирилл, — у вас с мамой своя история. И я уверен, что в ней нет абсолютно правых и виноватых. Важно, что сейчас вы здесь. И это замечательно, потому что…
Он обернулся к Лене, которая всё это время стояла у порога, наблюдая за сценой воссоединения.
— Лена, иди сюда, — позвал он. — Познакомься с моей бабушкой. А вы, бабушка, — он улыбнулся Валентине, — познакомьтесь с моей женой. И, — он кивнул на сверток в руках Ирины, — с вашей правнучкой, Софией.
Валентина затрепетала, как осенний лист на ветру.
— Можно… можно посмотреть на неё? — шёпотом спросила она.
Ирина подошла ближе, осторожно приоткрыла одеяльце. Соня смотрела на мир широко распахнутыми глазами, в которых отражалось изумление и любопытство.
— Боже мой, — выдохнула Валентина, глядя на правнучку. — Такая крошечная… и такая красивая.
Она протянула руку, но тут же отдёрнула, испуганно взглянув на Ирину:
— Можно?
Ирина кивнула, передавая матери свёрток. Та приняла его с благоговением, словно величайшую драгоценность.
— Здравствуй, маленькая, — прошептала она, вглядываясь в лицо ребёнка. — Я твоя прабабушка. Познакомимся?
Соня вдруг улыбнулась — беззубой, счастливой улыбкой младенца. И протянула крохотную ручку, схватив Валентину за палец.
— Она приняла тебя, — тихо сказала Ирина. — Дети чувствуют хороших людей.
Валентина посмотрела на дочь, и в её взгляде читалось столько благодарности, что Ирине стало неловко.
— Спасибо, — одними губами произнесла Валентина. — За всё.
Кирилл обнял мать за плечи.
— Видишь, — шепнул он ей на ухо, — всё наладится. Просто нужно было время.
Ирина кивнула, не в силах произнести ни слова из-за комка в горле.
Время… Двадцать лет потерянного времени. Двадцать лет обид, недосказанности, гордости. Двадцать лет врозь, когда можно было быть вместе.
Но глядя на мать, бережно укачивающую правнучку, на сына, стоящего рядом, на невестку, улыбающуюся этой семейной сцене, Ирина вдруг поняла: ещё не поздно. Ничего не потеряно окончательно. Пока мы живы, пока мы способны любить и прощать — всегда есть шанс всё исправить.
«Ты выгнала меня двадцать лет назад, а теперь просишь приютить на старости лет?»
Этот вопрос больше не звучал обвинением. Теперь в нём слышалось удивление перед причудливыми поворотами судьбы, которая, разлучив их на долгие годы, теперь вновь свела вместе.
Может быть, их история не заканчивается счастливым воссоединением. Может быть, впереди у них ещё много трудных разговоров, непонимания, боли. Но сегодня, в этот солнечный осенний день, когда четыре поколения женщин собрались под одной крышей, Ирина впервые за долгие годы почувствовала себя по-настоящему дома.
И это было начало. Нового пути. Новой истории. Истории о том, как два упрямых человека наконец нашли в себе силы переступить через гордость ради любви.
