— Видите, дети, вот так ваша настоящая бабушка пироги пекла! — Валентина Григорьевна развернула старую фотографию перед восьмилетним Димкой и шестилетней Машей. — А эта… — она презрительно кивнула в сторону кухни, где Оксана мыла посуду, — эта даже тесто нормально замесить не может!
Оксана замерла, сжав губку в руке так крепко, что костяшки побелели. Двенадцать лет. Двенадцать лет она терпела эти сравнения с Ниной, первой женой Сергея, которая умерла от рака, когда Димке было всего три года.
— Бабуля, а почему наша мама не умеет готовить как настоящая бабушка? — звонко спросила Маша, разглядывая потёртую фотографию.
— Потому что, золотко, она не наша кровинушка. Чужая тётя, которая заменить родную маму пытается, — Валентина Григорьевна говорила нарочито громко, чтобы каждое слово долетело до кухни.
Оксана обернулась, и свекровь увидела в её глазах что-то новое — не привычную покорность, а холодную ярость.
— Валентина Григорьевна, может, хватит? Дети же слышат.
— А что такого? Правду говорю! — старуха распрямилась, готовясь к бою. — Ниночка моя в твои годы уже и пироги пекла, и борщи варила, и дом в порядке держала. А ты что? Полуфабрикаты разогреваешь да думаешь, что семью кормишь!
— Мам, ну прекрати уже! — Сергей вышел из комнаты, но голос его звучал обречённо, без малейшей твёрдости.
— Молчи! — рявкнула на сына свекровь. — Ты сам виноват, что на такой жениться решил. Ниночка тебя любила по-настоящему, а эта… эта только деньги с тебя тянет!
Оксана швырнула губку в раковину и развернулась всем телом к свекрови. В животе всё сжалось от обиды и злости, накопленной за годы молчания.
— Знаете что, дорогая свекровь? Надоело! Ваша святая Ниночка, ваша святая Ниночка… А может, расскажете детям, какая она была на самом деле?
Валентина Григорьевна побледнела, но тут же выпрямилась, как натянутая струна.
— Как ты смеешь?! Она была ангелом! Светлой памяти человек, а ты… ты просто завидуешь!
— Завидую? — Оксана засмеялась, но смех вышел надломленным. — Женщине, которая спиртное в шкафу прятала? Которая на соседей орала так, что милицию вызывали?
— Ты лжёшь! — взвизгнула свекровь, вскакивая с дивана. — Ниночка не пила! Она была идеальной женой и матерью!
— Мама, хватит орать, — попытался вмешаться Сергей, но его голос потонул в крике свекрови.
— Ты позоришь меня перед детьми! — Валентина Григорьевна указала дрожащим пальцем на Оксану. — Кто тебе позволил так говорить об умершей?!
Дети съёжились на диване, испуганно глядя то на бабушку, то на маму. Машенька всхлипнула и прижалась к Димке.
— Дети, идите в свою комнату, — тихо сказала Оксана, не сводя глаз со свекрови.
— Никуда они не пойдут! — гневно воскликнула Валентина Григорьевна. — Пусть знают правду о том, кто их настоящая бабушка, а кто — самозванка!
— Настоящая бабушка? — Оксана сделала шаг вперёд, и в её голосе появились стальные нотки. — Та, которая детей бросала одних на целый день, пока по подругам шлялась? Та, которая Сергея по голове сковородкой била, когда напивалась?
— Лжёшь! Всё лжёшь! — Свекровь схватилась за сердце, но глаза её пылали яростью. — Она была святая! Святая!
— Святая… — Оксана покачала головой. — Тогда почему Сергей до сих пор просыпается с криками, когда вспоминает, как она его в чулан запирала?
Сергей резко поднял голову, лицо его стало белым как мел.
— Оксан, не надо… не при детях…
— А когда тогда, Сергей? — В голосе Оксаны звучало отчаяние. — Когда твоя мать перестанет меня унижать? Когда дети перестанут думать, что у них неправильная мама?
Валентина Григорьевна медленно опустилась на диван, но взгляд её оставался полным ненависти.
— Ты разрушаешь нашу семью, — прошептала она. — Ниночка никогда бы не позволила себе такого… такого хамства.
— Ваша Ниночка разрушила жизнь вашему сыну ещё до того, как умерла! — взорвалась Оксана. — И вы это прекрасно знаете!
Тишина повисла в комнате, тяжёлая и напряжённая. Только детское всхлипывание Маши нарушало её. Валентина Григорьевна медленно поднялась, взяла фотографию со стола и прижала к груди.
— Завтра же перееду к Раисе Ивановне, — ледяным тоном произнесла она. — Не буду больше терпеть подобного неуважения к памяти моей дочери.
— Мам, не уходи, пожалуйста, — взмолился Сергей, но свекровь уже направилась к выходу.
— Внуки должны знать правду о своей настоящей бабушке, — бросила она через плечо. — И они её узнают.
Дверь захлопнулась с таким грохотом, что задрожали стёкла в окнах.
Оксана опустилась на кухонный стул, чувствуя, как дрожат руки. Сергей молча собирал осколки разбитой чашки — Машенька уронила её, когда плакала.
— Папа, а бабуля больше не придёт? — тихо спросил Димка, заглядывая на кухню.
— Придёт, сынок. Бабушка просто расстроилась, — Сергей избегал смотреть на жену.
— Серёж, нам надо поговорить, — Оксана дождалась, пока дети ушли в комнату. — Так больше продолжаться не может.
— Ты зачем при детях всё это начала? — он устало потёр лицо руками. — Мама старый человек, больной…
— Больной? — Оксана невесело усмехнулась. — Твоя мамочка здоровее нас с тобой будет. А вот психика у детей от её рассказов про «настоящую бабушку» действительно пострадать может.
Сергей молчал, разглядывая паркет. Двенадцать лет назад, когда они познакомились, он рассказывал совсем другие истории о первом браке. О том, как тяжело было одному с маленьким ребёнком, как Нина пила, как била его и сына. Но когда появилась Оксана, Валентина Григорьевна словно переписала семейную историю.
— Помнишь, что ты мне рассказывал про Нину, когда мы только встретились? — мягко спросила Оксана. — Про синяки, которые она тебе оставляла? Про то, как Димка в три года научился прятаться в шкафу, когда она напивалась?
— Оксан, не надо… — Сергей сжал челюсти. — Она умерла. Зачем ворошить прошлое?
— Потому что твоя мать из этого прошлого сделала оружие против меня! — Оксана встала, подошла к окну. — Двенадцать лет я терплю сравнения с женщиной, которая истязала вас обоих. А дети растут с мыслью, что у них неправильная мама.
— Мама просто… тяжело переживает. Нина ведь тоже её дочерью была.
— Дочерью? — Оксана обернулась. — Сергей, твоя мать знает правду лучше всех. Она же прибегала, когда Нина тебя молотком гонялась. Она же Димку к себе забирала, когда Нина запоем пила.
Сергей опустил голову. Оксана видела, как он борется с собой — между желанием защитить жену и страхом перед материнским гневом.
— Может, она просто… хочет лучше о покойной думать? — неуверенно предположил он.
— Хочет лучше думать? — Оксана села напротив мужа. — Серёж, а что если твоя мать действительно решит рассказать детям «правду» о бабушке Нине? Только свою версию правды?
— О чём ты?
— О том, что завтра Димка с Машей пойдут в школу и детский сад и расскажут всем, какая у них плохая мачеха. О том, что соседи начнут на меня косо смотреть. О том, что твоя мать сделает из меня чудовище, которое очерняет память святой.
Сергей поднял глаза, и в них Оксана увидела знакомый страх — тот же, что появлялся у маленького Димки, когда пьяная мать начинала кричать.
— Что ты предлагаешь?
Оксана вздохнула, потёрла виски. В глубине души она знала — сегодняшний разговор был неизбежен. Но она не ожидала, что так испугается собственных слов.
— Не знаю, Серёж. Но жить с твоей святой ложью я больше не могу.
На следующий день Оксана поняла — война объявлена официально. Димка вернулся из школы мрачнее тучи.
— Мам, а Лёшка Петров сказал, что ты плохая, — он бросил портфель у двери и недоверчиво посмотрел на неё. — Его бабушка с нашей бабулей разговаривала. Она сказала, что ты нашу настоящую бабушку ругаешь.
Оксана присела на корточки перед сыном, сердце бешено колотилось.
— Димочка, а ты помнишь маму-Нину?
— Немножко… — мальчик нахмурился. — Она была красивая. И пироги пекла вкусные.
— А больше ничего не помнишь?
Димка потупился, подёргал ремешок портфеля.
— Она иногда кричала. И пахла странно… как дедушка Коля, когда он болел.
Дедушка Коля — это алкоголик из соседнего подъезда, который умер два года назад. Оксана сглотнула, обняла сына.
— Димочка, мама-Нина была больная. Она не хотела никого обижать, но болезнь её заставляла.
— А бабуля говорит, что она была святая, — Димка с детской прямотой посмотрел в глаза Оксане. — Кто из вас врёт?
Прежде чем Оксана успела ответить, зазвонил телефон. Сергей снял трубку, и лицо его вытянулось.
— Да, мам… Понял… Хорошо, поговорим.
— Что она сказала? — спросила Оксана, когда муж повесил трубку.
— Мама собирает семейный совет. Завтра приедут тётя Лида с дядей Витей, двоюродные братья… — Сергей не смотрел на жену. — Хочет, чтобы все знали, как ты… как ты неуважительно отзываешься о Нине.
— Семейный совет? — Оксана почувствовала, как внутри всё оборвалось. — Серёж, ты понимаешь, что она нас судить собирается?
— Мам, а что такое семейный совет? — заинтересовался Димка.
— Это когда вся семья собирается и решает важные вопросы, — машинально ответила Оксана, но мысли её были далеко.
Вечером, когда дети легли спать, Сергей долго ходил по кухне, потом резко остановился у окна.
— Оксан, а помнишь, что я тебе рассказывал про тот день, когда Нина умерла?
— Конечно. Ты был на работе, мама вызвала скорую…
— Не всё, — голос у Сергея стал хриплым. — Я не всё рассказывал. В тот день… в тот день она избила Димку табуреткой. За то, что он молоко разлил.
Оксана замерла, ложка с супом повисла на полпути ко рту.
— Что?
— Мама приехала, увидела синяки на спине у Димки и… и сказала Нине всё, что думает. А потом у Нины случился сердечный приступ. — Сергей обернулся, лицо его было бледным. — Мама винит себя в её смерти. Поэтому и придумала эту сказку про святую Ниночку.
— Боже мой… — Оксана отложила ложку. — Серёж, а Димка помнит?
— Не знаю. Не спрашивал. Боялся… боялся, что вспомнит.
— Значит, твоя мать знает правду, но предпочитает врать детям и всем вокруг?
— Ей так легче жить, — Сергей опустился на стул. — Понимаешь, если признать, что Нина была… какой была, то получается, что мама могла раньше вмешаться. Могла нас спасти.
В этот момент из детской донёсся тихий всхлип. Оксана и Сергей переглянулись, на цыпочках подошли к двери. Димка сидел на кровати, обнимая подушку.
— Сынок, что случилось? — шепотом спросила Оксана.
— Мам, а правда, что мама-Нина меня била? — слёзы катились по его щекам. — Мне приснилось… она была злая и кричала, что я плохой мальчик.
Сергей побледнел как мел, сел на край кровати и крепко обнял сына.
— Димочка, ты не плохой. Ты самый лучший мальчик на свете. А мама-Нина… она была больная.
— А почему бабуля говорит, что она была хорошая?
Оксана села с другой стороны, погладила сына по голове.
— Иногда взрослые не могут признать правду, потому что им очень больно.
Утром Валентина Григорьевна появилась с чемоданом и решительным выражением лица.
— Раиса Ивановна заболела, не может меня принять, — объявила она, входя в квартиру без стука. — Но ничего, потерплю в родном доме до семейного совета.
— Мам, может, не надо никакого совета? — попытался возразить Сергей.
— Надо! — отрезала свекровь. — Пусть все знают, какая у моего сына жена. Пусть знают, как она оскверняет память святой Ниночки!
Димка, собираясь в школу, внимательно слушал каждое слово.
— Бабуль, а что значит «оскверняет»? — спросил он, натягивая рюкзак.
Валентина Григорьевна наклонилась к внуку, говорила тихо, но Оксана всё слышала:
— Это значит, золотко, что некоторые люди говорят плохо о хороших людях. Но мы-то с тобой знаем правду, да?
Димка неуверенно кивнул и убежал в школу. А Оксана поняла — завтрашний семейный совет решит всё. Либо она наконец докажет правду, либо станет изгоем в собственной семье.
К воскресенью квартира превратилась в зал суда. Тётя Лида приехала с мужем и двумя взрослыми сыновьями, дядя Витя — с женой, двоюродная сестра Таня — с детьми-подростками. Все рассаживались в гостиной, а Валентина Григорьевна торжественно заняла кресло во главе стола.
— Собрались мы сегодня, чтобы поговорить о святой памяти нашей Ниночки, — начала свекровь, окидывая строгим взглядом присутствующих. — Некоторые… — она многозначительно посмотрела на Оксану, — позволяют себе поливать грязью светлый образ покойной.
— Тётя Валя, да что она такого сказала? — поинтересовалась Таня, с любопытством разглядывая Оксану.
— Сказала, что Ниночка пила! Что била! Что детей обижала! — голос свекрови дрожал от возмущения. — Представляете, какую ложь она детям в головы вкладывает?
Тётя Лида возмутилась:
— Как можно! Ниночка была образец материнства! Помню, как она с маленьким Димочкой возилась, как пироги пекла…
— Именно! — подхватила Валентина Григорьевна. — А эта… эта неблагодарная только и умеет, что клеветать на святую душу!
Оксана сидела молча, сжав руки в замок. Димка и Маша прятались в детской, но она знала — они всё слышат через тонкие стены.
— Простите, — тихо произнесла она, поднимаясь с места, — но я не могу больше молчать.
— А ты и не должна молчать! — гневно воскликнула Валентина Григорьевна. — Покайся! Попроси прощения у всех за свою клевету!
— Валентина Григорьевна, — Оксана посмотрела свекрови прямо в глаза, — а вы помните, что делали в морге, когда опознавали тело Нины?
Свекровь побледнела, но тут же выпрямилась:
— При чём тут морг? Какое ты имеешь право…
— Помните, как рыдали? Не от горя, а от облегчения. И сказали санитару: «Наконец-то закончился этот кошмар».
Тишина повисла в комнате, как удушающий туман. Родственники переглядывались, не понимая, к чему ведёт разговор.
— Ты лжёшь! — прошипела свекровь. — Санитар! Где ты его найдёшь?
Из коридора раздались шаги. В дверях появился мужчина лет пятидесяти с седыми висками.
— Здравствуйте, — сказал он. — Меня зовут Михаил Петрович Громов. Я работал в морге тринадцать лет назад.
Валентина Григорьевна застыла, как громом поражённая.
— Вы… что вы здесь делаете?
— Оксана Викторовна попросила приехать. Сказала, что вы опровергаете мои слова о том дне.
Тётя Лида недоумённо оглядела присутствующих:
— Валя, что он говорит? Какие слова?
Михаил Петрович достал из кармана потёртый блокнот:
— Тринадцать лет назад я принимал тело Нины Сергеевны. Алкогольное отравление, цирроз печени в последней стадии. — Он поднял глаза на Валентину Григорьевну. — Помню, как вы говорили: «Слава богу, больше не будет мучить сына и внука».
— Неправда! — закричала свекровь, вскакивая с места. — Я такого не говорила!
— Говорили. И ещё сказали, что три года молили бога, чтобы он забрал её, пока она совсем не убила ребёнка.
Дядя Витя растерянно посмотрел на сестру:
— Валя, это правда? Нина пила?
— Ты что, забыл? — вдруг подала голос жена дяди Вити. — Лариса Ивановна из пятого подъезда всем рассказывала, как Нина орала на всю округу, когда напивалась. Как милицию вызывали.
— Молчи! — завизжала Валентина Григорьевна. — Все вы молчите! Ниночка была святая! Она страдала, болела, но святая!
Оксана медленно подошла к шкафу, достала старую коробку из-под конфет.
— Сергей нашёл это на антресолях вчера, — сказала она, открывая коробку. — Справки из наркодиспансера. Протоколы вызовов милиции. Больничные карты.
Тётя Лида взяла одну из справок, пробежала глазами и побледнела:
— «Хронический алкоголизм, вторая стадия… неоднократные госпитализации…»
— А это, — Оксана достала детский рисунок, — Димка нарисовал в детском саду. Воспитательница сохранила.
На рисунке чёрными красками была изображена злая женщина с поднятой рукой и плачущий ребёнок в углу.
— «Моя мама», — прочитала Таня подпись внизу листа.
Димка вдруг появился в дверях детской, лицо его было серьёзным не по годам:
— Бабуль, а зачем ты всем врала? — тихо спросил он. — Я же помню, как мама-Нина меня в тёмный угол ставила. И как пахла странно.
Валентина Григорьевна рухнула в кресло, закрыла лицо руками. Плечи её тряслись от рыданий.
— Я… я не хотела… — всхлипывала она. — Я так виновата… Могла раньше забрать вас… могла не допустить… А когда она умерла, я подумала… если все будут думать, что она была хорошая, то значит, и я не такая плохая бабушка…
— Мам, — Сергей присел рядом с матерью, — ты не виновата в том, что Нина пила. Но ты виновата в том, что двенадцать лет травила мою жену ложью.
Тётя Лида неловко поднялась с места:
— Валя, нам, наверное, пора. Это… это ваши семейные дела.
Родственники стали молча собираться, избегая смотреть друг другу в глаза. Михаил Петрович деликатно поклонился и тоже вышел.
Когда квартира опустела, Валентина Григорьевна подняла на Оксану покрасневшие от слёз глаза:
— Ты меня уничтожила. Теперь все знают, какая я… какая плохая мать и бабушка.
— Нет, — твёрдо сказала Оксана. — Теперь все знают правду. И мы можем начать жить честно.
— Бабуль, — Димка подошёл к свекрови, взял её за руку, — а ты будешь теперь говорить правду?
Валентина Григорьевна долго смотрела в глаза внука, потом медленно кивнула:
— Буду, золотко. Буду.
Прошло три недели. Валентина Григорьевна по-прежнему жила в семье, но словно стала другим человеком. Она больше не рассказывала детям сказки про святую Ниночку, не сравнивала Оксану с покойной невесткой. Вместо этого молча помогала по хозяйству и избегала смотреть в глаза.
— Бабуль, а ты меня любишь? — спросила Машенька однажды вечером, забравшись к свекрови на колени.
Валентина Григорьевна крепко обняла внучку, голос её дрожал:
— Конечно, золотко. Просто… просто бабушка была глупая. Думала, что любовь — это когда врёшь, чтобы не было больно.
— А теперь ты умная? — серьёзно поинтересовалась Маша.
— Теперь учусь быть умной, — свекровь улыбнулась, первый раз за три недели.
Димка, делавший уроки за столом, поднял голову:
— Бабуль, а расскажи мне про маму-Нину правду. Не страшную, а как было на самом деле.
Валентина Григорьевна замолчала, потом тихо заговорила:
— Она была красивая, твоя мама-Нина. И добрая, когда не болела. Любила тебя очень, но болезнь её заставляла делать плохие вещи. А я… я боялась тебе правду сказать.
— Боялась, что я маму разлюблю?
— Боялась, что ты бабушку разлюбишь. За то, что не смогла маму вылечить.
Оксана, готовившая ужин, почувствовала, как что-то тёплое разливается в груди. Впервые за двенадцать лет свекровь говорила с детьми честно.
— Валентина Григорьевна, — позвала она, — помогите, пожалуйста, с тестом. У вас лучше получается.
Свекровь осторожно подошла к столу, взяла скалку. Работали молча, плечом к плечу.
— Оксаночка, — вдруг тихо сказала Валентина Григорьевна, — я знаю, что прощения не заслуживаю. Двенадцать лет отравляла тебе жизнь.
— Заслуживаете, — Оксана продолжала месить тесто. — Вы же меня не со зла мучили. Вы сами мучились.
— Мучилась… — свекровь вздохнула. — Каждую ночь вспоминала, как могла раньше вмешаться. Как могла Серёжу с Димочкой спасти. А потом придумала себе сказку, что Ниночка была хорошая, значит, и я не виновата.
Сергей появился на кухне, увидел их за общим делом и остановился в дверях.
— Мам, Оксан… вы вроде… разговариваете нормально?
— Разговариваем, — Оксана улыбнулась мужу. — Правда объединяет лучше, чем ложь.
— А помнишь, Серёжа, как Оксаночка в роддом ехала с Машенькой? — неожиданно сказала свекровь. — Я так боялась, что не полюблю её дочку… А полюбила с первого взгляда.
— Мам…
— Не перебивай. Полюбила, а потом стала врать себе, что это внучка от Ниночки. Чтобы не признавать, что Оксана лучше неё во всём.
Машенька прибежала на кухню, взяла маму за руку:
— Мам, а теперь у нас хорошая семья? Без вранья?
Оксана присела перед дочкой:
— Теперь хорошая, солнышко. Честная.
Вечером, когда дети легли спать, Валентина Григорьевна достала из шкафа старую коробку с фотографиями Нины. Долго перебирала снимки, потом решительно отложила половину в сторону.
— Что это? — спросил Сергей.
— Убираю фотографии, где Нина с синяками или пьяная. Оставлю только хорошие, чтобы дети помнили — мама их любила, просто была больная.
Оксана взяла одну из отложенных фотографий — Нина обнимала годовалого Димку, лицо её светилось материнской нежностью.
— А эту оставьте. Пусть дети знают — их мама умела любить.
Валентина Григорьевна посмотрела на невестку удивлённо:
— Ты… ты не боишься, что они начнут скучать по ней?
— Нет, — Оксана покачала головой. — Я боялась лжи. А правда не страшная, даже если больная.
Свекровь молча обняла Оксану — впервые за двенадцать лет.
— Прости меня, доченька.
— Прощаю, мама.
За окном начинался рассвет. На кухонном столе остывали пироги, которые они испекли вместе. Димка проснулся первым, вышел на кухню и обрадованно воскликнул:
— Ого! Вы вместе пироги пекли! Значит, теперь у меня две настоящие бабушки — живая и в памяти!
Валентина Григорьевна улыбнулась сквозь слёзы:
— Правильно, золотко. И обе они тебя любят по-настоящему.
