никита— Тётенька, а что это у вас в сумочке? — мальчишка протянул ручонку к потёртой дорожной сумке на соседней полке.
— Гриша, отойди немедленно! — резко одёрнула его молодая женщина. — Сколько раз тебе говорить: не приставай к чужим людям!
Анна Николаевна вздрогнула, словно её окатили ледяной водой. Десять лет она не слышала этого имени из уст родных. Гриша… Её внук. Тот самый мальчик, которого она качала на руках, пока не разгорелся тот проклятый скандал с его матерью.
— Ничего страшного, — тихо проговорила она, стараясь унять дрожь в голосе. — Там просто… игрушки.
Маша — так звали мать Гриши — скривилась, будто услышала что-то неприличное.
— Вот ещё! Чужая тётя будет моему ребёнку игрушки давать. Гришка, садись на место и не крутись!
Вагон плацкарта душно покачивался в такт стука колёс. Анна Николаевна сидела на нижней полке возле туалета — самое неудобное место, которое досталось ей по билету. Напротив, на таких же нижних полках, устроилась молодая семья: мать с пятилетним сыном. И вот уже третий час пути она не могла отвести глаз от мальчика.
Те же тёмные вихры на затылке, что и у её сына в детстве. Те же любопытные карие глаза. Даже привычка теребить край футболки — точь-в-точь как у папы.
— А куда вы едете? — не унимался Гриша, несмотря на строгий взгляд матери.
— На море, — улыбнулась Анна Николаевна. — А вы?
— Мы тоже! Мама говорит, там будет солнце и мороженое!
— Гриша! — голос Маши стал ещё более резким. — Я же сказала: не болтай с посторонними!
Слово «посторонними» ударило Анну Николаевна прямо в сердце. Посторонняя… Для собственного внука она стала посторонней. Десять лет назад, когда Маша выходила замуж за её сына Виктора, всё было по-другому. Анна Николаевна помогала с приданым, готовила свадебный стол, нянчилась с малышом, когда молодые работали. А потом… потом всё рухнуло из-за одной глупой ссоры.
— Можно я посмотрю? — Гриша указал на её сумку большими глазами.
— Нет, нельзя! — почти закричала Маша. — Мало ли что там! Отойди сейчас же!
Анна Николаевна медленно расстегнула замок старой сумки и достала небольшого плюшевого медвежонка. Когда-то она покупала точно такого же для маленького Виктора. А этого — специально для внука, надеясь, что когда-нибудь сможет подарить.
— Ой! — восхищённо выдохнул мальчик. — Мишка!
— Убери немедленно! — Маша вскочила с полки, лицо её пылало от возмущения. — Какое право вы имеете?
— Я просто… — начала Анна Николаевна, но Маша её перебила.
— Ничего «просто»! Мой сын не будет брать подачки от незнакомых тёток! Гришка, садись и не смотри в ту сторону!
Мальчик растерянно заморгал, не понимая, почему мама так сердится на добрую тётю с мишкой. А Анна Николаевна тихонько спрятала игрушку обратно в сумку, чувствуя, как что-то больно сжимается в груди.
«Незнакомая тётка», — эхом отдавались в голове слова невестки. И ведь формально она была права. Они действительно незнакомы. Маша не знает, что эта пожилая женщина — мать её мужа. Что именно она нянчила Гришу первые два года его жизни. Что каждую ночь молится за его здоровье и счастье.
— Мама, а почему тётя грустная? — шёпотом спросил Гриша.
— Не твоё дело, — отрезала Маша. — И вообще хватит! Ложись спать!
В вагоне постепенно стихли голоса, зажглись только ночники над полками. Анна Николаевна лежала с открытыми глазами, слушая сопение внука на соседней полке. Так близко… И так недосягаемо.
Утром Гриша проснулся первым и, как все дети, сразу принялся шуршать пакетами и тормошить маму.
— Мам, а можно я схожу к тёте с мишкой?
— Куда?! — Маша села на полке, растрёпанные волосы торчали в разные стороны. — Никуда ты не пойдёшь! И вообще забудь про эту… женщину.
Анна Николаевна делала вид, что спит, но каждое слово резало по живому. Она всегда вставала рано — привычка воспитателя, сорок лет проработавшего в детском саду. Могла бы рассказать Грише столько сказок, научить его считать до ста, как когда-то учила его папу. Но теперь она просто «эта женщина».
— А почему нельзя? — не унимался мальчик. — Она добрая!
— Потому что я так сказала! — голос Маши звучал устало и раздражённо. — Мало ли кто в поездах ездит. Может, она вообще ненормальная.
Анна Николаевна сжала кулаки под одеялом. Ненормальная… За то, что хочет обнять внука? За то, что десять лет хранила игрушки, которые так никому и не подарила?
— Мам, а дедушки и бабушки у меня есть? — неожиданно спросил Гриша.
Маша замерла, потом быстро начала рыться в сумке.
— Ешь печенье и не задавай глупых вопросов.
— Но у Димки есть бабушка, она ему конфеты покупает…
— У нас с папой родители… умерли, — отрезала Маша. — Давно. Ты их не помнишь.
Анна Николаевна почувствовала, как слёзы подступают к горлу. Умерла… Для них она действительно умерла в тот проклятый день, когда поссорилась с невесткой из-за какой-то ерунды. Теперь уже и не вспомнить, из-за чего именно. То ли Маша не так постирала пелёнки, то ли она сама не к месту дала совет про кормление. А может, дело было в наследстве — в той самой двухкомнатной квартире, которую Анна Николаевна хотела оставить внуку.
— А где они похоронены? — продолжал допытываться Гриша.
— Далеко, — Маша встала и принялась складывать вещи. — Очень далеко. И хватит об этом!
Поезд начал притормаживать — впереди была длинная остановка. Анна Николаевна тихонько встала и направилась в тамбур. Ей нужно было подышать свежим воздухом, иначе она не выдержит и расплачется прямо здесь, на глазах у внука.
На станции Анна Николаевна вышла на перрон и достала мобильный телефон. Пора было позвонить сыну — может быть, за эти годы что-то изменилось? Может, он наконец простил её за ту давнишнюю ссору?
— Алло, Витя? Это мама.
— Мама? — голос сына звучал удивлённо и холодно. — Что случилось?
— Ничего не случилось. Я просто… я в поезде еду на юг и случайно встретила Машу с Гришей.
Долгая пауза. Потом — тяжёлый вздох.
— Мама, мы же договорились. Не надо встревать в нашу жизнь.
— Но он же мой внук! — не выдержала Анна Николаевна. — Он спрашивает про бабушек и дедушек, а Маша говорит, что мы умерли!
— Может, так и лучше, — устало произнёс Виктор. — Мама, ну сколько можно? Маша до сих пор не может забыть, как ты тогда…
— Как я что? — голос Анны Николаевны дрогнул. — Как я хотела помочь с ребёнком? Как покупала ему вещи? Как сидела с ним, когда вы работали?
— Как критиковала каждый её шаг! Как указывала, что и как делать! Мама, Маша тогда едва не в депрессию впала из-за твоих постоянных замечаний!
Анна Николаевна почувствовала, как земля уходит из-под ног. Неужели она была такой ужасной свекровью? Неужели её забота была только назойливым вмешательством?
— Витя, я же хотела как лучше…
— Дорога в ад вымощена благими намерениями, — перебил сын. — Мама, пожалуйста, не трогай их. Машка и так нервная, а если узнает, что ты в том же поезде…
— Она не знает, кто я, — тихо призналась Анна Николаевна.
— И слава богу! Так и оставь. Отдыхай спокойно, и пусть они отдыхают.
Связь прервалась. Анна Николаевна стояла на перроне, сжимая в руке остывший телефон. Десять лет она надеялась, что сын поймёт, простит, позовёт домой. А он даже не спросил, как её дела, здорова ли она.
Возвращаясь в вагон, она увидела, что Гриша стоит у окна и машет рукой кому-то на перроне.
— Тётя! — обрадовался он, увидев её. — А я вас искал! Мама в туалет пошла, а мне скучно.
— И что же ты делал? — спросила Анна Николаевна, стараясь говорить ровным голосом.
— Считал вагоны! Вот смотрите — наш третий, а дальше четвёртый, пятый… А вы умеете считать до ста?
— Умею, — улыбнулась она сквозь слёзы. — И даже до тысячи.
— Ух ты! А меня научите?
— Гриша! — резкий голос Маши разрезал воздух. — Что ты делаешь? Я же говорила не общаться с чужими!
— Но мама, тётя умеет считать до тысячи!
— Мне плевать, до скольких она умеет считать! — Маша схватила сына за руку и потащила к полке. — Садись и не высовывайся!
Анна Николаевна молча села на своё место. В сумке лежал плюшевый медвежонок — теперь уже ненужный подарок, который так никому и не достанется. Как и все остальные игрушки дома, которые она покупала для внука все эти годы.
Ближе к вечеру в вагоне стало душно и шумно. Гриша капризничал — устал от долгой дороги, а Маша, видимо, была на пределе.
— Мам, хочу пить! — ныл мальчик.
— Вода кончилась, потерпи до станции.
— А хочу прямо сейчас!
— Гриша, прекрати хныкать! — голос Маши звучал срывающимся. — Сил моих больше нет!
Анна Николаевна тихонько достала из сумки маленькую бутылочку воды. У неё всегда была привычка брать с собой больше, чем нужно — учили годы работы с детьми.
— Мальчик, хочешь водички? — осторожно предложила она.
Гриша кивнул, потянулся к бутылке, но Маша резко отдёрнула его руку.
— Не смей! — почти закричала она. — Откуда мне знать, что там намешано?
— Что вы имеете в виду? — опешила Анна Николаевна.
— А то не знаю! Мало ли каких психов в поездах встретишь! Сначала игрушки предлагает, теперь питьё — классическая схема!
— Мама, но тётя добрая… — попытался вступиться Гриша.
— Заткнись! — рявкнула Маша. — А вы, — она развернулась к Анне Николаевне, — отъезжайте от нас! Хватит крутиться возле ребёнка!
Весь вагон уставился на них. Пассажиры переглядывались, кто-то сочувственно качал головой. Анна Николаевна почувствовала, как щёки горят от стыда и боли.
— Я просто хотела помочь, — прошептала она.
— Помочь?! — фыркнула Маша. — Да кому вы нужны со своей помощью? Думаете, раз одинокая старушка, так все должны вас жалеть?
Слова «одинокая старушка» прозвучали как пощёчина. Анна Николаевна медленно встала с полки.
— Маша, — тихо сказала она. — Остановись.
— Что «остановись»? — не унималась девушка. — Надоели мне такие, как вы! Чужих детей от родителей отваживаете, лезете не в своё дело! У вас что, своих не было?
— Были, — ещё тише ответила Анна Николаевна. — И есть.
Что-то в её голосе заставило Машу замолчать. В вагоне повисла тишина, слышалось только мерное постукивание колёс.
— Маша, — повторила Анна Николаевна, и в этот раз в её голосе звучала не мольба, а что-то другое. — Я — мать Виктора. Бабушка Гриши.
Маша побледнела, будто её ударили.
— Это невозможно…
— Вполне возможно. Анна Николаевна Сомова, воспитатель детского сада номер сорок три, проработала там тридцать восемь лет. Гриша родился двадцать седьмого марта, весил три килограмма двести грамм. Первое слово сказал в десять месяцев — «мама». Ходить начал в год и два.
Маша схватилась за спинку полки, глаза её расширились от ужаса.
— Нет… нет, это не может быть…
— Мама, а что происходит? — испугался Гриша.
— Тебе я читала «Колобка» каждый вечер, — продолжала Анна Николаевна, глядя на внука. — А ты всегда просил: «Ещё разок, бабуля, ещё разок». У тебя была любимая соска — голубая, с картинкой слоника. И одеяльце вязаное, которое я сама связала…
— Замолчите! — закричала Маша. — Замолчите немедленно!
— Мама, это правда моя бабушка? — тихо спросил Гриша, подходя ближе.
Анна Николаевна опустилась на корточки, чтобы быть на одном уровне с внуком.
— Да, мой дорогой. Я твоя бабушка. Та самая, которая тебя очень-очень любит.
— Но мама говорила, что вы умерли…
— Не умерла. Просто… просто мы поссорились с мамой давным-давно. А сейчас я еду на море, как и вы.
Гриша протянул маленькую ручку и осторожно коснулся её лица.
— А почему вы плачете, бабушка?
Анна Николаевна даже не заметила, когда слёзы покатились по щекам.
— От радости, внучек. От радости, что увидела тебя.
— Уберите от него руки! — истерично завопила Маша, отталкивая Анну Николаевну. — Не смейте к нему прикасаться!
— Мама, не надо! — заплакал Гриша. — Это же бабушка!
— Никакая она не бабушка! — Маша схватила сына на руки, прижала к себе. — Гришка, она плохая! Она нас бросила!
— Я вас не бросала, — тихо сказала Анна Николаевна. — Это вы…
— Заткнитесь! — глаза Маши горели лихорадочным блеском. — Проводник! Проводник, сюда!
Появился проводник — полный мужчина в мятой форме.
— Что тут происходит?
— Эта женщина приставает к моему ребёнку! — задыхаясь, выпалила Маша. — Пересадите нас в другой вагон! Немедленно!
— Мам, я хочу остаться с бабушкой! — рыдал Гриша, вырываясь из рук матери.
— Никуда мы не пойдём! — проводник развёл руками. — Поезд набитый, свободных мест нет.
Маша металась по проходу, как загнанный зверь. Потом резко схватила сумки.
— Тогда мы выходим на следующей станции!
— Мама, но мы же ехали на море! — не понимал Гриша.
— На другом поезде поедем! — Маша уже запихивала вещи в сумку дрожащими руками. — Только бы подальше от этой… от неё!
Анна Николаевна достала из сумки плюшевого медвежонка и протянула внуку.
— Гришенька, возьми. Это тебе.
Мальчик потянулся к игрушке, но Маша выхватила мишку и швырнула на пол.
— Не нужно нам ваше барахло!
Медвежонок упал под полку, и кто-то из пассажиров нечаянно наступил на него грязным ботинком. Анна Николаевна смотрела на растоптанную игрушку и чувствовала, как что-то окончательно ломается внутри.
Поезд остановился. Маша, волоча рыдающего Гриша, направилась к выходу.
— Бабушка! — кричал мальчик, протягивая к ней руки. — Бабушка, не уезжайте!
— Я не уезжаю, — прошептала Анна Николаевна, но её слов уже никто не слышал.
Через минуту поезд тронулся. Анна Николаевна подняла затоптанного медвежонка, отряхнула его и прижала к груди. В вагоне все делали вид, что ничего не происходило, но она чувствовала на себе сочувствующие взгляды.
За окном мелькали перроны, столбы, поля. Впереди было море, солнце, отпуск. Но Анна Николаевна уже знала, что ей нечего будет рассказать соседкам о своей поездке. Как объяснить, что встретила внука и потеряла его снова? Что десять лет ожидания закончились одним разговором в душном вагоне?
Она закрыла глаза и попыталась вспомнить лицо Гриши — такое знакомое и такое далёкое. Завтра он проснётся в незнакомом городе и будет спрашивать маму про бабушку. А Маша снова скажет, что бабушки нет. Что её никогда и не было.
Медвежонок в её руках был тёплым и мягким. Совсем как тот, давний, который она когда-то покупала для маленького Виктора.