— Ты опять будешь всю дорогу молчать, как в детстве? — Ольга поправила подушку на нижней полке и укоризненно посмотрела на дочь.
— А о чём нам говорить, мам? — Ирина не отрывала взгляд от окна, где мелькали огни ночных деревень. — О том, как хорошо мы ладим?
— Ира, не начинай. Мы едем хоронить твоего отца.
— Моего? — Ирина резко обернулась. — Того самого отца, которого ты выгнала из дома, когда мне было девятнадцать? Которого я не видела двадцать лет?
Ольга достала из сумочки термос и начала отвинчивать крышку дрожащими руками.
— Не выгнала. Он сам ушёл к этой… к Светлане своей.
— Да, конечно. Все всегда уходят сами. Никого никогда не выгоняют.
Купе вагона покачивалось в такт стуку колёс. Ольга налила чай в пластиковую кружку и протянула дочери.
— На, попей. Дорога долгая.
— Не хочу.
— Иришка, ну что ты как маленькая…
— Не называй меня так! — голос Ирины звенел от сдерживаемой злости. — У тебя нет права называть меня ласково. Не теперь.
Ольга поставила кружку на маленький столик и тяжело опустилась на нижнюю полку.
— Ладно. Не буду. Но чай всё-таки попей. С малиной. Помнишь, ты в детстве любила?
— В детстве я многое любила. А потом разлюбила.
— Что ты хочешь от меня услышать, Ира? Что я плохая мать? Что всё делала неправильно?
Ирина наконец отвернулась от окна и посмотрела на мать. В полумраке купе лицо Ольги казалось старым и усталым.
— Хочу? Я уже ничего не хочу, мам. Мне тридцать девять лет. Поздно что-то хотеть от родителей.
— Тогда зачем приехала? Зачем согласилась ехать со мной?
Ирина помолчала, теребя край одеяла.
— Не знаю. Наверное, хотела убедиться, что между нами действительно ничего не осталось.
Ольга взяла кружку с чаем и сделала небольшой глоток. Руки у неё по-прежнему дрожали.
— И как? Убедилась?
— Почти.
— А что мешает убедиться окончательно?
Ирина встала с верхней полки и спустилась вниз. Села напротив матери, подтянув ноги к груди.
— Мешает то, что ты всё ещё моя мать. И мне всё ещё хочется, чтобы ты меня любила.
— Глупая ты, Иришка…
— Сказала — не называй меня так!
— Извини. Глупая ты, Ира. Как можно сомневаться в том, что мать тебя любит?
— Очень просто. Когда эта мать всю жизнь показывает, что ты для неё неудобная дочь.
Ольга поставила кружку и внимательно посмотрела на Ирину.
— Неудобная? Что за чушь?
— Чушь? — Ирина горько усмехнулась. — Мам, ты хоть раз, хоть один единственный раз выбрала меня?
— О чём ты говоришь?
— О том, что когда папа пил и буянил, ты защищала его, а не меня. Когда я просила купить мне платье на выпускной, ты сказала, что деньги нужнее потратить на папины лекарства. Когда я поступила в институт, ты расстроилась, что я уеду из дома и некому будет помогать тебе с хозяйством.
Ольга молчала, поглаживая край одеяла.
— Это всё в прошлом, Ира.
— Для меня — нет. Для меня это каждый день. Чувство, что я никому не нужна. Что меня всегда можно принести в жертву ради кого-то другого.
Поезд затормозил на какой-то станции. За окном замелькали фонари и силуэты людей на перроне.
— Ира, я делала как умела…
— Знаю. Все всегда делают как умеют. Только почему-то одни умеют любить своих детей, а другие — нет.
Ольга открыла сумочку и достала потёртую фотографию. На ней маленькая Ирина сидела на качелях, а рядом стояла молодая Ольга в цветастом платье.
— Помнишь этот день? Тебе было шесть лет. Мы с тобой в парке были.
Ирина мельком взглянула на фотографию и отвернулась.
— Помню. Ты потом всю дорогу домой ругала меня за то, что я испачкала платье.
— Я не ругала. Я сказала, что нужно быть аккуратнее.
— Мам, ты кричала на меня полчаса. При всех людях в автобусе. А когда пришли домой и папа спросил, как мы провели время, ты сказала: «Нормально, только Ирка опять как поросёнок измазалась».
Ольга спрятала фотографию обратно.
— Не помню такого.
— Зато я помню. И ещё помню, как ты собирала папе еду на работу каждое утро, а мне на завтрак давала кусок хлеба с маслом. И как покупала ему новые рубашки, а мне донашивать приходилось вещи соседкиной дочки.
— Ира, у нас денег не было. Папа работал, кормил семью…
— Работал? — Ирина встала и принялась расхаживать по узкому проходу купе. — Он пил, мам. Пропивал зарплату, приходил домой в стельку пьяный и орал на нас. А ты его ещё и защищала.
— Он болел. Алкоголизм — это болезнь.
— А я что, не болела? Когда в седьмом классе у меня была ангина, ты сказала, что к врачу сходить не на что, дома полечимся. Зато когда у папы похмелье было, ты тут же бежала в аптеку за лекарствами.
Поезд снова тронулся. Ольга налила себе ещё чаю и долго дула на горячую кружку.
— Ты многое не понимала тогда. Ты была ребёнком.
— Понимала я достаточно. Понимала, что папа для тебя важнее меня. Что его нужды, его настроение, его проблемы — всё это важнее моих.
— Это неправда.
— Правда, мам. И знаешь, что больше всего болит? Не то, что ты выбирала его. А то, что ты этого до сих пор не признаёшь.
Ольга поставила кружку и посмотрела на дочь усталыми глазами.
— А что бы изменилось, если бы я признала? Время не вернёшь.
— Изменилось бы то, что я поняла бы — ты хотя бы видишь, что делала неправильно. А сейчас получается, что ты и сейчас считаешь, что поступала правильно.
— Я просто пыталась сохранить семью.
— Какую семью, мам? Где пьющий отец терроризирует дом, а мать покрывает его? Это не семья. Это ад.
Ольга сжала губы и отвернулась к окну.
— Легко тебе сейчас рассуждать. У тебя своих детей нет.
— А знаешь почему у меня детей нет? — голос Ирины стал тише, но в нём появились стальные нотки. — Потому что я боюсь стать такой же матерью, как ты. Боюсь не суметь защитить своего ребёнка.
— Зря ты так говоришь, — Ольга повернулась обратно к дочери, и в её голосе появилась обида. — Я защищала тебя, как могла.
— Защищала? — Ирина остановилась посреди купе. — Мам, ты помнишь мой выпускной в школе?
— Конечно помню. Ты была красивая…
— Помнишь, что было после? Когда мы пришли домой?
Ольга замолчала, теребя край платка.
— Папа был пьяный. И когда увидел меня в платье, начал говорить гадости. Что я вырядилась как… ну, ты помнишь, что он говорил.
— Он не то имел в виду…
— А ты знаешь, что сказала мне? — голос Ирины дрожал. — Ты сказала: «Не обращай внимания, он устал на работе». Устал! А когда я заплакала и побежала в свою комнату, ты пошла его успокаивать. Его! А не меня.
— Ира, если бы я не успокоила его, он бы весь дом разнёс…
— И что? Пусть бы разнёс! Зато твоя семнадцатилетняя дочь поняла бы, что мать на её стороне!
Ольга встала и принялась перебирать вещи в сумке, явно нервничая.
— Ты не понимаешь, какого это — жить с алкоголиком. Постоянно ходить по краю…
— Не понимаю? — Ирина села на край нижней полки. — Мам, я жила в том же доме! Я тоже ходила по этому краю! Только ты меня ни разу не защитила. Ни разу не встала между мной и его пьяными выходками.
— Я пыталась сделать так, чтобы он не злился…
— На тебя не злился! А на меня ему можно было злиться сколько угодно. Помнишь, как он выкинул мои учебники в окно? Сказал, что они слишком много места занимают. А ты что сделала?
Ольга не отвечала, продолжая рыться в сумке.
— Ты пошла и собрала их с земли. Молча. И даже не сказала ему ни слова. Зато мне сказала, что надо было аккуратнее складывать, тогда б он не заметил.
— Зачем ворошить старое, Ира? Что толку?
— Толку в том, что это старое до сих пор со мной! — Ирина поднялась и снова принялась ходить. — Знаешь, что я чувствую каждый раз, когда мужчина на меня повышает голос? Страх. И не за себя. А страх, что я сделала что-то не так. Что заслужила этот крик.
— Ты преувеличиваешь…
— Преувеличиваю? Мам, я в тридцать девять лет до сих пор извиняюсь за каждое своё слово! До сих пор думаю, что если кто-то недоволен, то виновата в этом я!
Поезд качнуло на повороте, и Ольга схватилась за поручень.
— А помнишь мой день рождения, когда мне исполнилось четырнадцать? — продолжала Ирина. — Ты испекла торт. Красивый, с розочками из крема. А потом пришёл папа, пьяный, и сказал, что торт дурацкий, зря продукты перевела.
— Ира, хватит…
— И ты знаешь, что сделала? Ты взяла этот торт и выкинула его в мусорное ведро. При мне. И сказала: «Да, действительно, получился невкусный».
Ольга резко обернулась.
— Я хотела избежать скандала!
— Ценой моего дня рождения! Мам, это был единственный торт, который ты испекла специально для меня! И ты его выкинула, лишь бы папочка не расстроился!
— Я же потом испекла тебе другой…
— Когда потом? Через неделю? Это был уже не день рождения, мам. Это была подачка.
Ольга тяжело опустилась на полку и закрыла глаза.
— Господи, да сколько можно? Сколько можно помнить каждую мелочь?
— Это для тебя мелочи. А для меня это была жизнь.
— Мелочи? — Ирина остановилась и медленно повернулась к матери. — Мам, а ты помнишь, что случилось, когда мне было шестнадцать? Когда я пришла домой вся в синяках?
Ольга замерла, держа в руках носовой платок.
— Ира, не надо…
— Нет, надо! Надо вспомнить, как твой муж избил меня за то, что я не успела помыть посуду. Помнишь, что он кричал? «Дармоедка! Только жрёт и спит!»
— Он был болен…
— А я что была? Воздухом? — голос Ирины сорвался. — Мне было шестнадцать лет, мам! Шестнадцать! И когда я прибежала к тебе вся в крови, знаешь, что ты сказала?
Ольга сжала платок в кулаке и отвернулась.
— Ты сказала: «Ну зачем ты его злишь? Знаешь же, какой он, когда выпьет». Я — его злю! Шестнадцатилетняя девочка злит взрослого мужика!
— Ирочка, я понимаю, что тебе было больно…
— Не смей! — Ирина шагнула к матери. — Не смей говорить мне, что понимаешь! Ты никогда не понимала! И знаешь, что самое страшное? На следующий день ты послала меня к нему извиняться!
— Нужно было помириться…
— Мириться? Он меня избил, а мириться должна была я? — Ирина схватила свою сумку с верхней полки. — Знаешь, что я тогда поняла? Что в этом доме я никто. Что можно делать со мной всё что угодно, и ты всё равно будешь на его стороне.
Поезд начал притормаживать. За окном показались огни станции.
— Куда ты собралась? — Ольга поднялась с полки.
— Выходить. Здесь. — Ирина натянула куртку.
— Это же глухая станция! Тут ничего нет!
— И прекрасно. Лучше переночую на вокзале, чем ещё секунду буду слушать твои оправдания.
— Ира, не делай глупостей! Мы же едем к отцу…
— К твоему мужу. Не к моему отцу. — Ирина взяла сумку. — Мой отец умер для меня двадцать лет назад. В тот день, когда ты выбрала его вместо меня в последний раз.
— Я никого не выбирала!
— Врёшь! — Ирина обернулась. — Всегда выбирала! И знаешь что? Хватит! Мне тридцать девять лет, и я больше не буду жить с ощущением, что я неправильная дочь!
Поезд остановился. В коридоре послышались голоса и шаги.
— Ирина, сядь! Поговорим нормально!
— О чём говорить, мам? — Ирина открыла дверь купе. — О том, как ты всю жизнь принижала меня ради его спокойствия? О том, как учила меня, что мои чувства не важны? О том, что я до сих пор не могу поверить, что кто-то может меня любить?
— Я тебя люблю…
— Нет! — Ирина развернулась, и слёзы блестели на её щеках. — Ты любишь удобную дочь. Тихую, послушную, которая никого не беспокоит. А настоящую меня ты никогда не видела!
— Ира, постой…
— Знаешь, что я думала, когда узнала, что он умер? — голос Ирины стал тише, но злее. — Я подумала: «Наконец-то». Наконец-то этот кошмар закончился. И знаешь, чего я ждала? Что ты позвонишь мне и скажешь: «Дочка, прости. Я была неправа».
Ольга сделала шаг к дочери.
— Ира…
— Но нет. Ты позвонила и сказала: «Папа умер, поедешь на похороны?» Даже не спросила, как я себя чувствую. Не подумала, каково мне хоронить человека, которого я ненавидела.
— Не говори так! Ненависть — это грех!
— А что он делал со мной — это не грех? — Ирина шагнула в коридор. — А то, что ты позволяла ему это делать — тоже не грех?
— Ирина, вернись! Не оставляй меня одну!
Ирина остановилась на пороге купе и медленно обернулась.
— Одну? А как же он? Твой драгоценный муж? Ах да, он же умер. — Она горько усмехнулась. — Получается, я нужна тебе только когда больше никого нет?
— Это не так…
— Это именно так, мам. Всю жизнь именно так. — Ирина взяла сумку крепче. — Но знаешь что? Больше не будет. Больше я не буду твоей запасной дочерью.
Она повернулась и пошла к выходу из вагона.
— Ира! Ира, стой!
Ирина была уже у выхода из вагона, когда услышала за спиной торопливые шаги. Ольга бежала по коридору, придерживая сумочку.
— Что тебе ещё надо, мам? — Ирина не оборачивалась.
— Ты права.
Ирина замерла, рука уже лежала на поручне двери.
— Что?
— Ты права. Во всём права. — Ольга подошла ближе, тяжело дыша. — Я выбирала его. Всегда выбирала его.
Ирина медленно повернулась. Ольга стояла в коридоре вагона, и по её щекам текли слёзы.
— Мам…
— Нет, дай договорю. — Ольга вытерла глаза платком. — Ты была маленькая, беззащитная девочка. Моя девочка. И я должна была тебя защищать. А я… а я думала только о том, как бы его не разозлить.
Поезд дал второй звонок. Проводница крикнула: «Посадка окончена!»
— Я испортила тебе детство, — продолжала Ольга. — Испортила жизнь. Научила тебя, что ты ничего не стоишь. И даже сейчас, когда ты говоришь мне правду, я пытаюсь оправдаться вместо того, чтобы просто сказать…
— Что сказать? — голос Ирины дрожал.
— Прости меня. — Ольга сделала шаг к дочери. — Прости меня, Иришка. Я была плохой матерью. Я не защитила тебя. Я дала ему тебя в обиду.
Ирина опустила сумку на пол.
— Мам…
— А знаешь, что самое страшное? — Ольга всхлипнула. — Что я это понимала. Понимала и молчала. Потому что боялась остаться одна. Боялась, что если я встану на твою сторону, он уйдёт.
— И что бы в этом было плохого?
— Ничего. Абсолютно ничего. — Ольга покачала головой. — И ты знаешь, когда я это поняла? Позавчера. Когда он умер. Я подумала: «Наконец-то в доме будет тишина». А потом подумала о тебе и поняла, что потеряла дочь ради человека, которого сама боялась.
Поезд тронулся. За окнами поплыла тёмная станция.
— Поздно об этом думать, — тихо сказала Ирина.
— Может быть. Но я хочу, чтобы ты знала правду. — Ольга подошла вплотную. — Хочу, чтобы ты знала: ты была самым лучшим, что было в моей жизни. Ты была умная, добрая, красивая девочка. И ты не заслуживала того, что с тобой делали.
— Мам…
— И ещё я хочу сказать… — Ольга взяла дочь за руку. — Что если бы мне пришлось выбирать сейчас между тобой и кем угодно, я бы выбрала тебя. Потому что ты — главная. Ты всегда была главной.
Ирина смотрела на мать широко открытыми глазами.
— Ты это серьёзно?
— Да. — Ольга крепко сжала её руку. — Ты главная, Иришка. И прости меня за то, что поняла это так поздно.
Ирина молчала долго, глядя в глаза матери. Потом медленно обняла её.
— Я так долго ждала этих слов, — прошептала она.
— Знаю. Я тоже знаю.
Они стояли в коридоре покачивающегося вагона, обнявшись, пока поезд нёс их через ночную степь к утру, которое обещало быть совсем другим.
— Пойдём в купе, — тихо сказала Ольга. — Попьём чаю. Расскажешь мне о своей жизни. Настоящей.
— Хорошо, мам. — Ирина подняла сумку. — Расскажу.
