— Извините, но это моё место! — Антонина остановилась у входа в купе, держа в руках билет и глядя на молодую женщину, устроившуюся на нижней полке.
— А вы потише, пожалуйста, — девушка даже не подняла головы, покачивая на руках сопящего младенца. — Мой сын только заснул.
— Я говорю тише! — голос Антонины дрогнул от возмущения. — Место четвертое, нижняя полка, вагон седьмой. Вот билет! А вы тут расположились, будто дома на диване!
Катя, наконец, взглянула на пожилую женщину. Усталые глаза, растрёпанные волосы, измятая кофточка — всё выдавало в ней измотанную молодую маму.
— Ну и что? У меня ребёнок маленький, мне на верхней полке неудобно. Вы же не инвалид? Залезете наверх.
— Да вы совсем того! — Антонина поставила сумку на пол. — Я билет покупала заранее, деньги плачу как все! А тут какая-то нахалка явилась!
— Нахалка? — Катя резко обернулась, крепче прижав к себе ребёнка. — Я просто маму с малышом попросила подвинуться! У вас что, совести нет?
— Совести? — Антонина горько усмехнулась. — Это у меня-то совести нет? Голубушка, я в твои годы четверых детей подняла, и никого не просила о поблажках!
— Ну и молодец! Герой! — Катя встала, укладывая сына на подушку. — А теперь дайте спокойно переночевать! Или вам принципиально старших мучить?
— Старших мучить? — слова будто кипятком обожгли. — Ты мне ещё скажи, что я тебе мешаю жить! Билет у меня на руках, а ты тут разлеглась!
— Мам, ну хватит уже! — из соседнего купе выглянула проводница. — Что за шум на всю половину вагона?
— Гражданочка, вот разберитесь! — Антонина протянула билет. — Моё место заняли, а меня ещё и нахалкой обзывают!
Проводница лениво посмотрела на документ, потом на Катю.
— У вас какое место?
— Верхнее, — Катя кивнула в сторону багажной полки. — Но у меня грудной ребёнок!
— Ну так и ночуйте на верхнем, — проводница пожала плечами. — Билеты есть билеты.
— Лидия Константиновна, ну вы же понимаете! — Катя схватила проводницу за рукав. — Как я с малышом на верхотуру полезу? Он же упасть может!
— А я что, виновата? — проводница освободила руку. — Надо было заранее нижнее место брать.
— На нижнее денег не было! — вырвалось у Кати.
— Вот видите! — торжествующе произнесла Антонина. — Денег на билет не было, а теперь чужое место отбираете!
— Ничего я не отбираю! — Катя снова села на полку, обхватив спящего сына. — Просто прошу по-человечески войти в положение!
— По-человечески! — Антонина всплеснула руками. — А со мной-то по-человечески поступают? Я что, не человек? Мне что, на верхней полке ночевать в мои-то годы?
— Бабушка, ну поймите! — в голосе Кати зазвучали слёзы. — У меня ребёнок болел три ночи подряд! Я не спала совсем! Мне нужно хоть немножко отдохнуть!
— А мне что, легче? — Антонина опустилась на откидное сиденье напротив. — Я всю неделю с внуками возилась, стирала, готовила! Думала, в поезде хоть отдохну!
— Ну так отдыхайте! Кто вам мешает?
— На верхней полке в моём возрасте отдыхать? Ты хоть понимаешь, что говоришь?
Катя молчала, гладя сына по спинке. Антонина смотрела в окно, где мелькали огни станций.
— Слушайте, — тихо сказала Катя. — Может, как-то договоримся? Я до утра полежу, а утром освобожу место?
— До утра? — Антонина повернулась к ней. — А мне где спать? На полу?
— Да ляжете на верхнюю! Одну ночь перетерпите!
— Одну ночь! — горько рассмеялась Антонина. — Легко сказать! А если я упаду оттуда? Кто отвечать будет?
— Да не упадёте вы! Что вы как маленькая!
— Маленькая! — щёки Антонины запылали. — Это я-то маленькая? Да я тебе в мамы гожусь!
В купе повисла тяжёлая тишина. Только стук колёс и тихое сопение ребёнка нарушали напряжённое молчание двух женщин.
— Знаете что, — Антонина достала из сумки термос, — я в твои годы троих детей одна растила. Муж в командировках пропадал, свекровь язвила. И ничего, выкручивалась.
— Ну и что мне с этого? — Катя поправила одеяльце сыну. — Время другое было.
— Время! — Антонина открутила крышку термоса, запах ромашкового чая наполнил купе. — Время у нас всегда трудное. А люди стали избалованными.
— Избалованными? — Катя вскинулась. — Вы что про меня знаете? Я одна с ребёнком! Отец смылся, как узнал про беременность. Работаю на двух работах!
— А я разве легче жила? — Антонина отхлебнула чай. — Декретные копейки, квартира коммунальная. Соседка курица, дети орут. И ничего, не ныла!
— Да кто ноет! — возмутилась Катя. — Я просто места попросила!
— Чужого места! — поправила Антонина. — Вот в чём разница. Раньше люди совесть имели.
Катя промолчала, качая сына. В коридоре прошёл пассажир, громко разговаривая по телефону.
— Мам, я же говорила, что еду! — донеслось из-за стенки. — Да нормально всё, место есть!
— Слышите? — Антонина кивнула в сторону голоса. — Вот и у этой место есть. А у вас почему проблемы?
— Потому что на верхнем билет! — Катя устало потёрла глаза. — Объяснила же!
— А почему на верхнем? Экономили?
— А на что мне нижнее покупать? — Катя посмотрела на неё с вызовом. — На пенсию мамину? Она и так последние деньги дала на дорогу!
— Ага, — протянула Антонина. — Значит, экономили. А теперь за чужой счёт комфорт хотите.
— За чей счёт? — Катя прижала ребёнка крепче. — Я же не выгоняю вас из купе! Просто прошу понять!
— Понять! — Антонина поставила кружку на столик. — А меня кто понимать будет? Я всю жизнь другим уступала. Мужу, детям, внукам. А теперь и тебе уступай!
— Никто не заставляет!
— Не заставляет? — горько усмехнулась Антонина. — А как это называется? Заняли моё место, не спрашивая. Это не принуждение?
— Это просьба о помощи, — тихо сказала Катя.
— Помощь, — повторила Антонина, глядя в окно. — Всю жизнь кому-то помогаю. А мне кто поможет?
Ребёнок заворочался, издал тихий всхлип. Катя начала его укачивать, напевая что-то под нос.
— Красиво поёте, — неожиданно сказала Антонина.
— Маме так пела, когда маленькая была, — Катя не подняла головы.
— А она где теперь?
— В больнице лежит. Операцию делали.
Антонина допила чай, закрутила термос.
— И что врачи говорят?
— Что всё нормально будет, — Катя всё ещё качала сына. — Но восстановление долгое.
— Понятно, — кивнула Антонина. — Потому и торопитесь домой.
— Да. К утру должна быть.
В купе снова наступила тишина.
— Лидия Константиновна! — из коридора послышался недовольный голос. — У вас тут что, цирк? Люди спать не могут!
Проводница снова появилась в проёме купе, на этот раз с явным раздражением.
— Ну что у вас тут творится? Весь вагон жалуется!
— Ничего не творится, — Катя виновато поджала губы. — Мы тихо разговариваем.
— Тихо? — проводница посмотрела на Антонину. — Бабуся, а вы чего расселись? Место-то не ваше?
— Как не моё? — Антонина снова протянула билет. — Вот смотрите! Четвёртое место, нижняя полка!
— Да я же говорю — на верхнюю лезьте! — проводница махнула рукой. — Одна ночь, не помрёте!
— Легко сказать! — возмутилась Антонина. — А если свалюсь?
— Поручни есть, держитесь, — проводница уже разворачивалась к выходу.
— Постойте! — окликнула её Катя. — А может, найдёте другое место? У вас наверняка есть свободные купе?
— Какие свободные? — проводница остановилась. — Поезд забит под завязку. Половина без мест едет, в коридоре стоят.
— Тогда может, нас к ним? — неожиданно предложила Антонина. — Пусть девочка с ребёнком тут остается, а я в коридоре постою.
— Бабуся, вы что! — Катя вскочила. — Я не могу позволить! Вы же пожилой человек!
— Пожилой! — горько усмехнулась Антонина. — Значит, когда место отбирать — я не пожилая. А когда в коридор встать — сразу пожилая!
— Да не отбираю я! — Катя прижала руки к вискам. — Господи, да что же это такое!
— А что такое? — в купе заглянула женщина лет сорока с любопытным взглядом. — Мы из соседнего купе. Там уже все переживают.
— Да ничего особенного, — пробормотала Катя. — Разбираемся тут с местами.
— А, понятно, — женщина кивнула. — У нас тоже такое было. Мужик пьяный приехал, своё место найти не мог. Потом оказалось — не в тот вагон сел.
— Тут всё по билетам, — устало сказала Антонина. — Просто одни считают, что им можно больше других.
— Больше? — Катя повернулась к ней. — Да я же объяснила! У меня ребёнок!
— А у меня радикулит! — выпалила Антонина. — Мне врач покой прописал! А не лазить под потолок!
— Радикулит? — Катя замерла. — Вы же не говорили…
— А зачем говорить? — Антонина отвернулась к окну. — Чтобы вы ещё больше совести потеряли?
— Мам, может, правда что-то придумаем? — вмешалась попутчица. — Ребёночек же маленький.
— А мне что, легче? — Антонина посмотрела на неё. — Вы думаете, в мои годы приятно по чужим местам просить?
— Да никто не просит! — возмутилась попутчица. — Место ваше, и баста!
— Вот видите! — обрадовалась Антонина. — Хоть кто-то справедливость понимает!
— Но ведь малыш! — попутчица посмотрела на спящего ребёнка. — Как же его наверх тащить?
— А как другие тащат? — Антонина пожала плечами. — Или у неё дети особенные?
— Не особенные, — тихо сказала Катя. — Обыкновенные. Просто я устала очень.
— Все устали, дорогая, — проводница вернулась с подушкой в руках. — Вот, держите. На верхней полке спать будете.
— Спасибо, — Катя взяла подушку, поднялась. — Пойдёмте, сынок. Нам наверх.
— Погодите, — неожиданно остановила её Антонина. — А вы… вы правда одна с ним?
— Правда, — Катя остановилась у лестницы. — Уже полгода.
— И работаете?
— На фабрике, упаковщицей. И ещё дома печенье делаю на заказ.
Антонина молчала, глядя на молодую женщину с ребёнком на руках.
— Тяжело вам, — наконец сказала она.
— Ничего, справляюсь, — Катя начала подниматься по лестнице.
— Стойте, — Антонина встала. — Может, и правда… как-то по-другому устроимся?
— Знаете что, — Антонина опустилась обратно на место, — ложитесь. Я как-нибудь устроюсь.
— Правда? — Катя замерла на полпути вверх. — Вы уверены?
— Да уж куда деваться, — махнула рукой Антонина. — Видно, судьба такая.
— Спасибо вам огромное! — Катя быстро спустилась. — Я так благодарна! Вы не представляете!
— Представляю, — сухо ответила Антонина, доставая из сумки платок. — Сама через это проходила.
— Вы тоже одна детей растили?
— Не одна. Но муж… — Антонина замолчала, сложила платок вчетверо. — Пил. Потом бросил совсем. Когда младшему было два года.
— Ой, — Катя села на край полки. — А я и не знала.
— Откуда знать? — Антонина убрала платок обратно. — Тогда об этом не говорили. Стыдно было. Думали — сама виновата.
— И как справлялись?
— А как? — Антонина пожала плечами. — Работала, детей кормила. Бабушка помогала иногда. Соседи.
— А сейчас? Дети помогают?
— Дети? — горько усмехнулась Антонина. — У каждого своя жизнь. Сын в Америке живёт, дочка тут, но… занятая очень. Карьера, понимаешь.
— А внуки?
— Внуки хорошие. Только я для них — бабушка-нянька. Приезжаю, убираю, готовлю. А как уезжаю — сразу забывают.
Катя молчала, укладывая сына поудобнее.
— Вот и сейчас, — продолжала Антонина, — неделю у них была. Стирала, гладила, борщ варила. Внучка заболела — с ней сидела. А как собираться — даже до вокзала не довезли. «Такси вызови, мам, нам некогда».
— Это жестоко, — тихо сказала Катя.
— Жестоко? — Антонина посмотрела на неё. — А может, справедливо? Может, я сама виновата, что всю жизнь всем уступала?
— Не виновата! — Катя покачала головой. — Вы добрая.
— Добрая! — рассмеялась Антонина. — И что мне с этой доброты? Вот и сейчас — уступаю опять. А дочка завтра спросит: «Ну как доехала?» И не поймёт, если скажу, что всю ночь не спала.
— А вы скажите! Объясните!
— Объясняй, не объясняй, — Антонина махнула рукой. — Всё равно не поймут. Им кажется — я же на пенсии, мне что торопиться?
— Но это неправильно!
— Что неправильно? — Антонина встала, подошла к окну. — То, что я всю жизнь считала других важнее себя? Или то, что теперь жалею об этом?
— Не знаю, — честно ответила Катя. — Просто мне жалко вас.
— Жалко! — Антонина резко обернулась. — Вот этого мне не хватало! Чтобы меня жалели!
— Я не хотела обидеть!
— А что хотели? — голос Антонины дрожал. — Получить место и забыть? Как все?
— Нет! — Катя вскочила, прижимая ребёнка. — Я просто… я сама так устала! Мне казалось — если попрошу по-доброму…
— По-доброму! — Антонина засмеялась сквозь слёзы. — А если бы я отказала — что тогда? Злая старуха, да?
— Нет!
— Да! — Антонина вытерла глаза. — Именно так и подумали бы! Что бессердечная! А то, что у меня тоже болит, тоже устала — это никого не волнует!
— Меня волнует! — выкрикнула Катя. — Правда волнует!
— Ага, — кивнула Антонина. — Волнует. Потому что я уступила. А если бы не уступила?
Катя молчала, качая заплакавшего сына.
— Вот видите, — устало сказала Антонина. — Всё просто. Уступила — хорошая. Не уступила — плохая.
— Это несправедливо, — прошептала Катя.
— Жизнь несправедливая, — Антонина села обратно. — Я это поняла поздно. А вы молодая, может, ещё успеете.
— Что успею?
— Научиться сначала себя ценить. А потом уже других.
Ребёнок успокоился, снова задремал. В купе стало тихо, только стук колёс мерно отсчитывал километры.
— Антонина Фёдоровна, — тихо позвала Катя.
— Что?
— А вы… вы правда будете на верхней полке спать?
— А где ещё? — устало ответила Антонина. — В коридоре, что ли?
— Может, поменяемся? На полночи? Я до двух полежу, а потом вы?
— Зачем? — Антонина посмотрела на неё. — Вам же нужно до утра.
— Нужно. Но справедливо — это по очереди.
Антонина долго смотрела на молодую женщину.
— Знаете что, — наконец сказала она. — Может, и правда попробуем по-справедливому. Впервые в жизни.
Проводница зашла в купе около полуночи, увидела Катю на верхней полке, а Антонину — на нижней.
— Вы как договорились? — удивилась она.
— По-честному, — ответила Антонина, не открывая глаз. — До двух я, потом она.
— Впервые такое вижу, — покачала головой проводница и ушла.
В два часа ночи Антонина тихонько разбудила Катю.
— Ваша очередь, — шепнула она.
— Спасибо, — Катя осторожно спустилась с ребёнком. — Как спалось?
— Нормально, — Антонина начала подниматься наверх. — А вы не передумали?
— Нет. Договор есть договор.
Утром Катя первой проснулась. Аккуратно уложила сына, достала из сумки термос.
— Антонина Фёдоровна, — позвала она тихо. — Кофе будете?
— А что, есть? — Антонина спустилась, поправляя волосы.
— Есть. Вчера в дорогу заварила.
Они сидели напротив друг друга, попивая кофе из одного термоса.
— Знаете, — сказала Катя, — я вчера поняла одну вещь.
— Какую?
— Что жалость — это не всегда хорошо. Иногда она унижает.
— А я поняла, — улыбнулась Антонина, — что справедливость — это не эгоизм. Это уважение к себе.
— И к другим тоже.
— И к другим тоже.
Поезд начал тормозить.
— Моя станция, — сказала Катя, собирая вещи. — Спасибо вам. За всё.
— И вам спасибо, — Антонина помогла ей сложить детские вещи. — За урок.
— За какой урок?
— За то, что показали — можно договариваться. Без слёз, без скандала. Просто по-честному.
Катя взяла ребёнка на руки.
— А вы мне показали, что можно отстаивать своё. И это не значит быть плохой.
— Антонина Фёдоровна, — Катя остановилась в проходе. — А если встретимся когда-нибудь ещё?
— Обязательно поделимся местом поровну, — засмеялась Антонина.
— Обязательно.
Катя вышла, помахала из окна. Антонина помахала в ответ.
Проводница зашла убирать постельное бельё.
— Хорошо устроились в итоге? — спросила она.
— Прекрасно, — Антонина откинулась на подушку. — Впервые в жизни — по справедливости.
— А что это значит?
— Это значит, — Антонина закрыла глаза, — что я наконец поняла: уважение нужно заслуживать. И требовать тоже.
Поезд набирал скорость, унося её дальше — туда, где её ждала новая жизнь. Жизнь, где она больше не будет просто уступать. Где будет договариваться.
По-честному.
