Я как раз возилась на кухне, пытаясь совладать с новым рецептом пирога – Олег так расхваливал мамин яблочный, что я решила попробовать его превзойти, ну или хотя бы не ударить в грязь лицом, – когда в замке провернулся ключ. Не Олег, он бы предупредил. Сердце почему-то сразу ёкнуло. Лидия Васильевна. Свекровь. Не то чтобы я ее не ждала – она вообще редко предупреждала о своих визитах, считая нашу квартиру продолжением своей собственной, – но сегодня ее появление ощущалось как-то особенно… тревожно. Может, из-за этого дурацкого пирога, который никак не хотел получаться, а может, предчувствие какое-то, знаете, как бывает – ни с того ни с сего, а внутри холодок.
Она влетела в кухню, даже не поздоровавшись, сбросила на ходу пальто на стул в прихожей – вечная наша немая битва за вешалку, сколько раз говорила Олегу, ну прибей ты еще пару крючков, нет же! – и смерила меня таким взглядом, будто я не пирог пекла, а как минимум совершала государственную измену. Взгляд у нее, надо сказать, всегда был тяжелый, пронзительный, будто рентгеном просвечивала, но сегодня в нем сквозило что-то особенно неприятное.
Лена, бросай свои кастрюли! – голос у нее был как наждак, резкий, царапающий. – Дело срочное. Важное!
Я выключила миксер, который как раз взбивал белки для меренги, и вытерла руки о фартук. Сердце продолжало частить, отстукивая какой-то тревожный ритм.
Здравствуйте, Лидия Васильевна. Что-то случилось? Олег… он на работе еще, должен скоро…
Она нетерпеливо махнула рукой, обрывая меня на полуслове. Ее тонкие, поджатые губы скривились в нетерпеливой гримасе.
С Олегом все в порядке. Пока. Дело во мне. И в тебе. – Она шагнула ближе, и я невольно отступила к столешнице, чуть не опрокинув вазочку с сахаром. Запах ее духов, терпкий, тяжелый, ударил в нос. Я всегда удивлялась ее выбору – такие ароматы больше подошли бы оперной диве на сцене, а не женщине ее возраста в обычной квартире. – Сейчас же возьми телефон и переведи мне все деньги!
Я замерла. В ушах зашумело, будто миксер снова включился, только теперь внутри моей головы, перемалывая остатки моего утреннего спокойствия. Все деньги? Какие все деньги? Мои? Ей? С какой такой радости? Вопросы роились в голове, как встревоженные пчелы, но ни один не находил ответа.
Что?.. Лидия Васильевна, я не понимаю… Какие деньги? Зачем? – голос мой прозвучал глухо и неуверенно, совсем не так, как хотелось бы. Я почувствовала, как краска стыда заливает щеки – ну почему я вечно перед ней так робею?
Она фыркнула, словно я задала самый глупый вопрос на свете. Взгляд стал еще более колючим.
Какие-какие… Твои! Которые у тебя на карточке, на счетах – все до копейки! Не придуривайся, Лена, ты прекрасно все понимаешь. Мне нужно. Срочно. Позарез!
Наглость. Вот слово, которое вертелось у меня на языке, обжигая его. Откровенная, беспардонная, всепоглощающая наглость. Я сорок четыре года прожила на свете, работала с шестнадцати, после училища сразу на завод, потом заочно институт заканчивала, вечерами подрабатывала где придется – то полы мыла, то заказы на дом брала. Каждую копейку зарабатывала своим трудом, никому на шею не садилась. Да, я помогала – и своим родителям, пока живы были, царствие им небесное, и сестре младшей, пока та на ноги не встала, и даже Лидии Васильевне с Олегом, когда они дачу строили, немалую сумму дала, безвозмездно, между прочим. Никто тогда и слова не сказал про «вернуть». А тут – все деньги? Да еще и таким тоном, будто я ей обязана по гроб жизни? Будто она мне одолжение делает, принимая их!
Внутри что-то начало закипать, вытесняя первоначальный шок и растерянность. Кажется, это была злость. Холодная, давно забытая злость, которую я годами старательно прятала под маской терпения и вежливости. Та самая злость, которая иногда просыпалась по ночам и шептала мне: «Лена, доколе?»
Лидия Васильевна, я не могу этого сделать, – мой голос дрогнул, предательски, но я старалась говорить твердо, глядя ей прямо в глаза. Хотя это было непросто – ее взгляд буравил, пытался продавить, заставить съежиться. – Это мои личные сбережения. У меня есть свои планы, свои нужды. Мы… мы собирались ремонт в ванной доделать, вы же знаете, плитка уже куплена…
Она посмотрела на меня так, будто я сказала ей, что Земля плоская и стоит на трех китах. Брови ее поползли вверх, образуя на высоком лбу складки, похожие на морские волны перед штормом.
Планы? Нужды? – переспросила она с издевкой, от которой у меня внутри все похолодело. – Какие у тебя могут быть планы без нашего ведома, Лена? Мы – семья! А в семье все общее. Или ты забыла, кто тебя в эту семью принял? Кто сына своего тебе отдал? Сокровище свое ненаглядное!
Вот оно. Любимый ее козырь. Вечный, неотразимый, как ей казалось. Вечный долг за то, что я, видите ли, стала женой ее драгоценного Олега. Как будто это была не обоюдная любовь и решение двух взрослых людей, а милость, оказанная мне с барского плеча. Как будто он, Олег, не был сорокалетним мужчиной, способным самостоятельно выбирать себе жену. Иногда мне казалось, что она до сих пор видит в нем несмышленого мальчика, которого злая колдунья-невестка увела из-под ее материнского крыла.
Я ничего не забыла, Лидия Васильевна, – я сглотнула комок в горле, который мешал дышать. – И я благодарна за все хорошее. Но мои личные деньги – это мои личные деньги. Я их заработала. Своим потом и кровью, можно сказать.
Заработала она! – свекровь всплеснула руками так картинно, что будь мы в театре, ей бы поаплодировали. – Да что ты там зарабатываешь, копейки свои! Курам на смех! А у меня дело серьезное! Понимаешь, СЕРЬЕЗНОЕ! Такое, что вся наша жизнь может измениться! К лучшему, конечно!
Она понизила голос до зловещего шепота, наклонившись ко мне так близко, что я почувствовала запах ее духов – резких, приторных, как и она сама. Я невольно задержала дыхание.
Мне нужно вложить деньги. В очень выгодное дело. Прибыль будет огромная, всем хватит! Потом верну, конечно. Может быть, даже с процентами. Но сейчас – нужны все, до последней копейки. И не спорь со мной, Леночка, я лучше знаю, как надо. Я жизнь прожила, не то что ты!
«Леночка». Это ее «Леночка» всегда появлялось, когда она хотела чего-то добиться или смягчить свой напор после очередной атаки. Фальшивое, как елочная игрушка, сверкающее снаружи и пустое внутри.
Я покачала головой. Внутри все сжималось от неприятного предчувствия, от воспоминаний, которые тут же нахлынули. Сколько раз я уже слышала про эти «выгодные дела»? То она вкладывалась в какую-то сомнительную пирамиду, где все ее скромные сбережения и сгорели, оставив после себя только горькое разочарование и новые долги. То покупала «чудодейственные» аппараты у коммивояжеров, которые обещали излечение от всех болезней и вечную молодость, а на деле оказывались бесполезным хламом, который потом пылился на антресолях. И каждый раз после таких «вложений» шли тихие просьбы «помочь немного», которые со временем превращались в настойчивые требования, сопровождаемые слезами и упреками. И каждый раз Олег говорил: «Ну, Лен, это же мама… Надо помочь». И я помогала. Потому что «мама».
Лидия Васильевна, я не могу. Правда. Эти деньги отложены на конкретную цель. На очень важную для нашей семьи цель. Кроме того, я не распоряжаюсь такими суммами без… без Олега, – последнюю фразу я добавила скорее для проформы, зная, что Олег, скорее всего, умоет руки, как Пилат, и скажет свое коронное: «Разбирайтесь сами, девочки».
Олега не трогай! – рявкнула она, снова переходя на крик, от которого задрожали стекла в кухонном шкафчике. – Вечно ты им прикрываешься! Как щитом! Я с тобой разговариваю, а не с ним! И не смей мне отказывать! Ты мне должна! Всю жизнь будешь должна за то, что сын мой на тебе женился, а не на дочке тети Раи, умнице-красавице! Она бы матери последние портки отдала, не то что ты, жадина! Бессердечная!
Щеки у меня вспыхнули от обиды и несправедливости. Сравнение с мифической дочкой тети Раи было еще одним из ее излюбленных приемов. Эта дочка тети Раи в ее рассказах была просто эталоном всех добродетелей: и красавица, и умница, и рукодельница, и мать бы на руках носила, и мужа бы на пьедестал возвела. Интересно, знала ли сама тетя Рая, какую завидную партию упустила ее дочь в лице Олега, который большую часть времени проводил на диване перед телевизором, пока его «умница-красавица» Лена вкалывала на двух работах, чтобы закрыть ипотеку за квартиру, в которой теперь Лидия Васильевна чувствовала себя полновластной хозяйкой?
Я посмотрела на часы, висевшие над плитой. Старенькие, с кукушкой, подарок еще моей мамы. Олег должен был скоро прийти с работы. Часть меня отчаянно ждала его появления, как ждут спасательный круг в бушующем море, надеясь на поддержку, на то, что он наконец-то скажет свое мужское слово. А другая, более циничная, уже знала – поддержки не будет. В лучшем случае, он попытается отмолчаться, сделать вид, что «это женские разборки, я тут ни при чем». В худшем – начнет уговаривать меня: «Ну, мам, ну Лен, ну что вы как маленькие, договоритесь как-нибудь». И это «договоритесь» всегда означало, что я должна уступить. Потому что она – мама. А я – всего лишь жена.
Я не жадина, Лидия Васильевна, – сказала я, стараясь, чтобы голос не дрожал, хотя внутри все ходило ходуном. – Я просто хочу, чтобы уважали мои личные границы и мой труд. Это не так много, согласитесь.
Границы? – она расхохоталась мне в лицо, громко, неприятно, так, что у меня заложило уши. – Какие у тебя могут быть границы в МОЕЙ семье? Ты что, забыла, где живешь? В квартире, которую МОЙ сын купил! На свои кровные!
Это была откровенная, наглая ложь. Квартиру мы покупали вместе, в ипотеку, которую тянули оба, но основной груз всегда лежал на мне. Олег получал немного, да и то часто его зарплата уходила на какие-то его «срочные нужды» – то на новую удочку, без которой он «жить не мог», то на запчасти для машины, которая чаще стояла в гараже, чем ездила, то на «посиделки с друзьями», после которых он возвращался под утро с пустым кошельком и головной болью. Но Лидия Васильевна свято верила, что все заслуги принадлежат ее сыну. А я… я так, приложение. Бесплатное.
Это НАША с Олегом квартира, Лидия Васильевна. И я в ней такая же хозяйка, как и он. И вкладывала я в нее не меньше, а то и больше, – возразила я, чувствуя, как терпение мое истончается, как натянутая струна.
Мое терпение подходило к концу. Этот вечный прессинг, это постоянное унижение, это ощущение, что ты вечно всем должна… Сколько можно? Я ведь не железная. Я живой человек, со своими чувствами, желаниями, мечтами.
Свекровь побагровела. Кажется, такой откровенный отпор она слышала от меня впервые. Обычно я старалась сглаживать углы, уходить от прямых столкновений, переводить все в шутку или просто молча проглатывать обиды, уходя плакать в подушку, чтобы Олег не видел. Но сегодня что-то во мне сломалось. Или, наоборот, что-то наконец-то выпрямилось, окрепло. Словно стальной стержень внутри появился.
Ах ты так! – прошипела она, и глаза ее сузились, превратившись в две злые щелочки. – Значит, ты против меня идешь? Против матери? Ну, погоди у меня! Я расскажу Олегу, какая у него жена змея подколодная! Я расскажу всем родственникам, какая ты неблагодарная тварь! Тебя все презирать будут! Ты останешься одна, никому не нужная! С тобой даже кошки срать рядом не сядут!
Угрозы. Стандартный набор. Я слышала это уже не раз, по разным поводам. Но сегодня они почему-то не пугали так, как раньше. Наоборот, вызывали какую-то злую решимость. Пусть! Пусть рассказывает! Может, хоть кто-то наконец узнает правду, а не ту прилизанную версию, которую она всем скармливала.
В этот момент в коридоре послышался шум – открылась входная дверь. Олег. Пришел. Словно по заказу, как в плохом спектакле.
Лидия Васильевна тут же изменилась в лице. Злость схлынула, уступив место страдальческому выражению. Она схватилась за сердце, картинно закатила глаза.
Олежек, сынок! – простонала она, едва он вошел на кухню, устало стягивая ботинки. – Наконец-то ты пришел! Твоя Лена… она… она меня до инфаркта доведет! Скорую вызывай!
Олег посмотрел на мать, потом на меня. На его лице отразилась привычная растерянность и усталость. Он явно не хотел вникать в очередной скандал. Он всегда их ненавидел, эти наши с его матерью стычки. Но и разрешить их по-мужски, раз и навсегда, тоже не мог или не хотел.
Мам, Лен, ну что опять случилось? Я только с работы, устал как собака. Нельзя хоть один вечер спокойно прожить?
Спокойно? – взвилась свекровь, тут же забыв про «инфаркт» и «скорую». Артистизм ее был на высоте. – Да как тут можно спокойно жить, когда родная невестка мать из дома выгоняет, денег жалеет! Я у нее попросила в долг, на очень важное дело, а она… она мне отказала! Сказала, что это ее личные деньги и она мне ничего не должна! Представляешь, сынок, какая черствость! Какая неблагодарность!
Олег перевел взгляд на меня. В его глазах я не увидела ни поддержки, ни понимания. Только молчаливый упрек: «Ну зачем ты опять ее злишь? Не могла уступить? Тебе что, жалко?»
И вот тут, глядя в его уставшие, избегающие моего взгляда глаза, я поняла – это конец. Конец моему терпению, конец моим надеждам на то, что он когда-нибудь встанет на мою сторону, защитит меня от своей матери. Если я сейчас сдамся, если позволю ей и дальше так с собой обращаться, значит, я не стою ни гроша. Значит, все эти годы унижений были напрасны. Значит, я так и останусь вечной должницей, вечной терпилой, о которую можно вытирать ноги.
Я глубоко вздохнула, собирая всю свою волю в кулак. Воздуха в легких почему-то не хватало, хотя, казалось бы, дыши – не хочу. Но слова, которые так долго зрели во мне, рвались наружу, как птица из клетки.
Олег, – я посмотрела прямо на мужа, стараясь не отводить взгляд, стараясь, чтобы он увидел в моих глазах не привычную покорность, а что-то новое, твердое, – твоя мама потребовала, чтобы я перевела ей все свои деньги. Не в долг, как она сейчас говорит, а просто отдала. Потому что ей «нужно». Потому что она считает, что имеет на это право.
Олег поморщился, словно от зубной боли. Потер лоб.
Мам, ну зачем все-то? Может, как-то по-другому можно? Лен, ну может, ты сможешь какую-то сумму ей дать? Ты же знаешь, маме отказывать… себе дороже выйдет.
Вот оно. То самое. «Какую-то сумму». «Маме отказывать нельзя». Он даже не попытался разобраться, не спросил, что за «важное дело», не возмутился самим фактом такого бесцеремонного требования. Он просто хотел, чтобы все поскорее закончилось, чтобы я снова уступила, и он мог спокойно пойти ужинать и смотреть свой футбол. Его любимый футбол, который был ему дороже, чем мир в его собственной семье.
Лидия Васильевна тут же воспряла духом, увидев, что сын, хоть и вяло, но склоняется на ее сторону. Ее глаза заблестели торжествующе.
Вот видишь, Лена! Даже Олег понимает, что ты неправа! Ну что тебе стоит, а? Ты же не обеднеешь! А мне действительно очень нужно! Это для нашего общего блага, пойми! Мы потом все вместе будем радоваться!
«Общее благо»… Сколько раз я слышала эту фразу? И всегда это «общее благо» почему-то оборачивалось только ее личной выгодой или решением ее проблем за мой счет. А мы с Олегом потом еще долго расхлебывали последствия этих «благих» начинаний.
И тут я поняла. Окончательно и бесповоротно. Хватит.
Больше не будет никаких «каких-то сумм». Больше не будет молчаливого проглатывания обид. Больше не будет страха перед ее криками и угрозами. Больше не будет этой вечной роли козла отпущения.
Я выпрямилась. Посмотрела сначала на Лидию Васильевну, в ее алчные, горящие нетерпением глаза. Потом на Олега, в его потухший, безвольный взгляд. И во мне не осталось ни капли жалости. Только холодная, звенящая решимость.
Нет.
Одно короткое слово. Но оно прозвучало в оглушающей тишине кухни как выстрел.
Лидия Васильевна замерла с полуоткрытым ртом, ее рука, тянувшаяся было ко мне, застыла в воздухе. Олег вздрогнул и уставился на меня так, будто увидел впервые. Будто перед ним стояла не его Лена, тихая и покладистая, а совершенно незнакомая женщина.
Что «нет»? – наконец выдавила из себя свекровь, в ее голосе смешались недоверие и подступающая ярость. Она даже слегка заикнулась.
Нет, Лидия Васильевна, – повторила я, и на этот раз мой голос звучал твердо и уверенно, без единой дрожащей нотки. Я сама удивилась его силе. – Я не дам вам никаких денег. Ни всех, ни «какой-то суммы». Ни копейки. Мои деньги – это мои деньги. Я их заработала, и я сама буду решать, как ими распоряжаться. И ни вы, ни кто-либо другой не будет мне указывать, что я должна или не должна с ними делать.
Я говорила, и с каждым словом чувствовала, как спадают с меня невидимые путы, которые сковывали меня все эти годы. Страх уходил, уступая место какому-то новому, пьянящему чувству – чувству собственного достоинства. Я вдруг ощутила себя высокой, сильной, способной противостоять любому урагану.
Лидия Васильевна медленно наливалась багровой краской. Ее лицо исказилось от злобы, черты заострились.
Ах ты… Ах ты дрянь такая! – закричала она, и ее голос сорвался на визг, от которого у меня зазвенело в ушах. – Да как ты смеешь?! Как ты смеешь мне, матери, отказывать?! Да я тебя!.. Я тебя сейчас научу родину любить!
Она замахнулась, будто хотела меня ударить, ее рука с короткими, пухлыми пальцами взметнулась вверх. Но я не отступила ни на шаг. Я просто смотрела на нее – спокойно, прямо, не мигая. И в моем взгляде, наверное, было что-то такое, чего она раньше никогда не видела – не страх, не покорность, а холодная, непреклонная решимость. Это заставило ее руку замереть в воздухе.
Не смейте на меня кричать, Лидия Васильевна, – сказала я тихо, но так, чтобы каждое слово дошло до нее, врезалось в память. – И тем более не смейте поднимать на меня руку. Я вам не ваша прислуга и не девочка для битья. Я – жена вашего сына, и я требую к себе уважения. Если вы сами не умеете уважать других, то хотя бы не ждите этого от них.
Она отшатнулась, будто обожглась. Такого отпора она точно не ожидала. Она привыкла, что я молчу, глотаю, терплю. А тут…
Олег стоял как вкопанный, переводя испуганный взгляд с матери на меня и обратно. Кажется, он до сих пор не мог поверить в происходящее. Его рот был приоткрыт, глаза испуганно моргали.
Олег! – взвыла Лидия Васильевна, поворачиваясь к сыну, ища у него поддержки, защиты, как всегда. – Ты слышал?! Ты слышал, что она сказала?! Твоя жена! Она… она меня оскорбила! Она меня унизила! Ты должен что-то сделать! Ты должен поставить ее на место! Она же совсем от рук отбилась!
Олег открыл рот, потом закрыл. Было видно, как в нем борются два желания: угодить матери, как он привык делать всю жизнь, и не ввязываться в еще больший скандал, из которого ему точно не выйти сухим.
А я смотрела на него и ждала. Что он скажет? Чью сторону примет? Хотя, в глубине души я уже знала ответ. Или, по крайней
мере, догадывалась.
Он прокашлялся и промямлил, глядя куда-то в пол:
Мам, ну… Лена, ну зачем так резко? Может, вы… вы поговорите спокойно? Ну, найдите какой-то компромисс…
Спокойно? Компромисс? После всего этого? Я горько усмехнулась. Какой может быть компромисс между рабом и хозяином? Между тем, кто требует, и тем, кто вынужден отдавать?
Лидия Васильевна поняла это по-своему. Она увидела в его нерешительности слабость, и это придало ей новых сил. Она снова почувствовала себя хозяйкой положения.
Разговаривать с ней?! С этой хамкой?! Да я… – она снова повернулась ко мне, и ее глаза метали молнии. – Ты еще пожалеешь об этом, Лена! Ох, как пожалеешь! Я всем расскажу, какая ты! Я позвоню тете Вере, дяде Коле, всем-всем! Они узнают, какую змею пригрел на груди мой сын! Ты будешь изгоем в нашей семье! Поняла?! От тебя все отвернутся!
Она схватила свой телефон, который до этого так и сжимала в руке, видимо, в полной уверенности, что я сейчас же начну переводить ей деньги. Теперь же этот телефон превратился в ее оружие. В средство шантажа и давления.
Сейчас! Я сейчас же всем позвоню! Пусть знают! Пусть осудят!
И она начала судорожно тыкать пальцем в экран, ища нужные номера в записной книжке. Ее руки дрожали от ярости.
А я стояла и смотрела на нее. И мне было… все равно. Абсолютно все равно. Пусть звонит. Пусть рассказывает. Те, кто меня действительно знают и любят, поймут. А мнение остальных… Какое мне до него дело? Я слишком долго жила с оглядкой на чужое мнение, на то, «что скажут люди». Хватит.
Я сделала то, что должна была сделать. Я сказала «нет». И это было самое важное. Это было мое личное, выстраданное «нет».
Лидия Васильевна, пыхтя и что-то бормоча себе под нос про «неблагодарных змей» и «испорченную молодежь, которая старость не уважает», действительно начала кому-то звонить. Я слышала обрывки ее громких, возмущенных фраз, обращенных в трубку:
Вера, ты представляешь?! Эта… Лена… Да, наша Лена! Она… она мне отказала! В помощи! Да нет, ты не поняла, она просто… она меня из дома выгнала, можно сказать! Денег пожалела! Родной матери! Ну, почти матери…
Я не стала дослушивать. Какой смысл? Все было сказано. Все было решено. Для меня.
Я молча развернулась и вышла из кухни. Прошла в нашу спальню, плотно прикрыв за собой дверь. Села на край кровати. Руки немного дрожали, но это была уже не дрожь страха. Скорее, отголосок пережитого напряжения, как рябь на воде после брошенного камня.
Внутри была странная пустота. Не опустошенность, нет. А именно пустота, как будто освободилось место, которое раньше было заполнено тревогой, обидами, чувством вины и этим вечным «я должна». Теперь там было… тихо. И спокойно. Как после сильной грозы, когда воздух становится чистым и свежим.
Я не знала, сколько времени прошло. Может, десять минут, может, полчаса. За дверью сначала слышались приглушенные крики свекрови, ее голос то взлетал до фальцета, то опускался до утробного рычания. Потом ее голос стал тише, видимо, она перешла на более доверительный тон, жалуясь очередному «арбитру» на свою нелегкую долю и неблагодарную невестку. Голос Олега я почти не слышала – кажется, он предпочитал отмалчиваться или что-то невнятно бормотать, пытаясь то ли успокоить мать, то ли просто исчезнуть из эпицентра бури.
Потом все стихло. Я услышала, как хлопнула входная дверь. Громко, со злостью. Лидия Васильевна ушла.
Еще через некоторое время дверь в спальню тихонько приоткрылась, и в щель просунулась голова Олега. Вид у него был… побитый. Словно это он, а не я, выдержал многочасовой бой.
Лен? Ты как? – спросил он виновато, почти шепотом.
Я посмотрела на него. Уставший, растерянный. И, кажется, немного напуганный. Напуганный мной? Или тем, что привычный мир рухнул?
Нормально, – ответила я ровно. И это была правда. Я чувствовала себя нормально. Даже хорошо.
Она… ушла. Очень злая. Сказала, что ноги ее больше в этом доме не будет. Никогда.
Я пожала плечами.
Это ее решение.
Олег вошел в комнату, присел рядом на кровать. Помолчал, разглядывая свои руки. Потом поднял на меня глаза.
Лен, ты… это… ты правда так решила? Насчет денег? И… вообще? Это не просто слова, сказанные в сердцах?
Я кивнула.
Правда, Олег. Я больше не позволю так с собой обращаться. Ни ей, ни кому-либо еще. И я больше не буду тянуть на себе все, пока ты стоишь в стороне и ждешь, чем все закончится. Я устала быть сильной за двоих.
Он вздохнул. Тяжело, прерывисто, так, будто ему не хватало воздуха.
Я понимаю… Наверное, ты права. Я… я просто не знал, как… Мама, она такая… всегда была. Ее не переделаешь.
Я знаю, какая она, Олег. Я почти двадцать лет это знаю. Вопрос в том, какой ты. И какой будет наша семья дальше. Будет ли она вообще, наша семья, если мы не научимся уважать друг друга и защищать свои границы.
Он посмотрел на меня долгим, изучающим взглядом. В его глазах мелькнуло что-то новое. Может быть, уважение? Или хотя бы понимание того, что я больше не та безотказная Лена, которой можно было помыкать, как безвольной куклой.
Я… я поговорю с ней, – сказал он неуверенно. – Постараюсь объяснить… что она неправа.
Не надо, Олег. Не объясняй. Она все равно не поймет. Или не захочет понять. Просто прими как факт. Мои деньги – это мои деньги. Мои границы – это мои границы. И если она хочет общаться с нашей семьей, ей придется это уважать. А если нет… что ж, значит, так тому и быть. Мы проживем.
В последующие дни телефон действительно разрывался. Звонили тети, дяди, какие-то дальние родственники, которых я и в глаза-то не видела, а они, оказывается, живо интересовались нашей жизнью. Одни – с осуждением, пересказывая слова Лидии Васильевны о моей «черствости», «жадности» и «неблагодарности». Другие – с любопытством, пытаясь выведать подробности скандала, словно это была очередная серия мыльной оперы. Некоторых я выслушивала, спокойно, без эмоций, объясняя свою позицию. Другим просто говорила, что это наше личное дело, и вешала трубку. Я больше не собиралась ни перед кем оправдываться.
Лидия Васильевна, как и обещала, больше не появлялась. И, честно говоря, я почувствовала огромное облегчение. Дом как будто вздохнул свободнее. Исчезло это вечное напряжение, ожидание очередного ее визита, очередного требования, очередного скандала. Стало тише. И эта тишина была не гнетущей, а умиротворяющей.
Олег первое время ходил сам не свой. Видимо, ему тоже доставалось от матери по телефону. Она наверняка изливала на него потоки жалоб и обвинений. Но он, на удивление, не пытался меня переубедить или заставить извиниться. Наоборот, стал как-то внимательнее, заботливее. Начал помогать по дому без напоминаний, чего раньше за ним почти не водилось. Иногда я ловила на себе его задумчивый взгляд, и мне казалось, что он действительно о чем-то задумался. О чем-то важном. О нас.
Прошло несколько недель. Звонки от родственников прекратились. Жизнь потихоньку входила в новую, более спокойную колею. Я закончила ремонт в ванной – сама наняла мастера, сама выбрала сантехнику. И это принесло мне огромное удовлетворение.
Однажды вечером, когда мы с Олегом ужинали – я приготовила его любимую запеканку, – он вдруг сказал, глядя мне в глаза:
Знаешь, Лен… А ты молодец. Что тогда так… решительно. Я бы, наверное, не смог. Я всегда ее боялся… то есть, ну, уважал очень.
Я посмотрела на него с удивлением. Это было первое открытое признание моей правоты с его стороны. И такое откровенное признание в собственной слабости.
Я просто больше не могла по-другому, Олег. Дошла до ручки, как говорится.
Я понимаю. И… прости меня. За то, что я всегда… ну, ты понимаешь. Молчал. Не заступался. Был трусом.
Я улыбнулась. Слегка, немного грустно. Но в этой грусти уже не было горечи.
Лучше поздно, чем никогда, Олег. Главное, чтобы ты действительно все понял.
Я не знала, как сложатся наши отношения с Лидией Васильевной дальше. Может быть, со временем она остынет и поймет, что была неправа. А может, и нет. Но это уже не имело для меня такого значения, как раньше. Я не собиралась больше жертвовать своим покоем и своим достоинством ради иллюзии «хороших отношений».
Главное – я отстояла себя. Свои деньги, свое достоинство, свое право на личную жизнь и личное пространство. Я сказала «нет» там, где давно нужно было это сделать. И это «нет» открыло для меня дверь в новую жизнь. Жизнь, где я сама хозяйка своей судьбы. Жизнь, где меня уважают – и, что самое важное, я сама себя уважаю.
И тот пирог, кстати, у меня тогда так и не получился. Подгорел немного, пока мы с Лидией Васильевной выясняли отношения. Я его потом выбросила. Но это было уже неважно. Потому что в тот день я испекла нечто гораздо более ценное – свою свободу. И этот «пирог» оказался на удивление вкусным. С легкой горчинкой пережитого, но такой сладкий на вкус свободы.
