никита— Плита окончательно сломалась? — Пётр посмотрел на женщину в дверях кухни.
— Да уж, — вздохнула Татьяна. — Она старенькая, как я. Иногда и у людей контакты отходят.
Он улыбнулся, не из вежливости — искренне. Простая фраза без обиды и без натяжки.
— Посмотрю, может, ещё можно оживить.
— Не спешите, — сказала она тихо. — Здесь никто никого не гонит.
Осень, Химки, серый влажный день. Под ногами — мокрые листья, улицы пустынны.
Пётр шёл на вызов — старая плита в квартире на улице Горького. Такие заказы он не любил: чужие дома, чужие разговоры. Но этот порекомендовал друг — мол, вдова, женщина порядочная, техникум ведёт.
Он надел рабочие перчатки ещё на улице — как броню.
Татьяна открыла дверь почти сразу. Высокая, с лёгкой сединой в волосах, в уютном вязаном жилете. У неё были спокойные глаза — не те, что сверлят насквозь, а те, где можно отдохнуть.
— Проходите. Плита на кухне. Жду с девяти, — сказала она и ушла вглубь квартиры.
Никакого контроля, никаких лишних вопросов.
В квартире пахло травами — будто в деревне у бабушки.
Плита, конечно, древняя. Пётр сразу понял: надолго не хватит. Разобрал корпус, заизолировал провода, проверил розетку.
Работал молча. Женщина не мешала. Лёгкие шаги, скрип кресла за стеной.
Через полчаса закончил:
— Можно пользоваться. Но лучше готовьтесь менять.
— Спасибо. Всё ли взяли?
Он проверил. Вроде бы всё. Но на улице вспомнил: забыл отвёртку. Вернулся.
Татьяна открыла опять — будто и не удивилась. Заваривала чай.
— Хотите с душицей? Хорошо для спины.
Он хотел уйти. Но остался.
Чай пили молча. Никто не расспрашивал про личную жизнь.
Она рассказала про студентов, как трудно утром вставать, как погиб муж.
Через неделю позвонила снова — полку повесить. Потом — смеситель. Потом — розетка барахлит.
Он начал оставаться на обед. А потом — и на ночь.
Она не спрашивала: «Останешься?» Просто вешала второй халат. Покупала два йогурта.
Впервые Пётр понял: его тишина — не груз. А просто часть жизни.
Однажды он услышал, как она говорила кому-то по телефону:
— Тихий. Но я таких и люблю. Не на показ.
У него сжалось горло — и от тепла, и от страха потерять это новое «место».
Но потом появились Галина Павловна и Аркадий Иванович.
Без предупреждения. Суббота, восемь утра. Домофон:
— Танюша, открой! Потолок обвалился, нас выгнали! Некуда идти!
Она нажала кнопку. Не успела даже подумать.
Через пять минут — в прихожей: сухонькая Галина с ворохом пакетов, её муж с чемоданом.
— Мы как родные, — приговаривала она. — У тебя и остановимся.
Сказать «нет» было уже поздно. Они уже переобулись, разместились.
С первого дня стало тесно — даже не в метрах, в воздухе.
Галина начала двигать мебель: «так правильней». Расставила посуду по-своему. Ужин — ровно в шесть.
Пётр начал уезжать — «на вызовы». Даже если не было заказов. Просто домой, в пустую комнату.
— Мужик с руками должен работать, а не за кастрюлей стоять, — бросила как-то Галина, увидев его на кухне.
— У всех у вас тут такие тихие мужички? Или сейчас это модно?
Пётр молчал. Но внутри нарастала тоска — как будто его снова не существует.
Аркадий всё записывал: что починил, что купили, когда ходил за хлебом. Казалось — собирает «прайс», чтобы предъявить.
И вот один вечер.
Простой ужин. Картошка, капуста, огурцы. Галина, отставив тарелку, бросила:
— Всё у тебя, Таня, скучно. Еды — как в больничке. Ни уюта, ни мужика настоящего. Этот твой… молчит как рыба.
Татьяна опустила глаза. Пётр сжал вилку.
И вдруг услышал:
— Вы мне не мать. И не хозяйка. Вы помогли моей маме — спасибо. Но я вам ничем не обязана. Ни тишиной, ни ужином, ни местом. Это моя квартира. И если не нравится — катитесь отсюда.
Впервые за долгое время Пётр захотел остаться. Не убежать.
Он встал, подошёл, положил ей руку на плечо.
Галина вскинулась:
— Вот как… Ну и ладно. Мы уйдём.
Аркадий долго собирал вещи. Перед уходом положил свой блокнот на стол.
— Крепче ты, чем кажешься.
Они ушли.
В квартире стало пусто. Воздух очистился.
— Прости, — сказала Татьяна. — Я раньше не умела «нет» говорить. Даже когда нужно.
Он только покачал головой. Не нужно было слов.
На следующий день ей позвонили. Женский голос в трубке:
— Это ты выгнала мою маму?! У вас совесть есть? Они вам как родные были!
Татьяна выдохнула:
— Родные не командуют. Не передвигают чужую мебель. Не указывают моему человеку, кто он. Никто у меня командовать не будет.
Она повесила трубку.
Следующие дни — в настоящей тишине. Тёплой. Своей.
Пётр остался. Вешал новые полки, клеил обои. Просто жил.
Однажды сказал:
— Надо переделать крепления. Тут будет по-другому.
— Конечно, по-своему, — ответила она.
И впервые за долгое время в этой квартире было по-настоящему хорошо. По-настоящему — для двоих.