— Я не подписывался спонсировать твои ноготочки и реснички, милая моя! Так что больше я тебе на этот бред ни копейки не дам! — Голос Антона, резкий и неприятно высокий, ударил Елену по ушам, едва она переступила порог кухни, надеясь на каплю понимания. Он даже не повернулся от экрана своего нового игрового ноутбука, купленного «по невероятной скидке, почти даром, Ленка, ты не понимаешь, это шикарный вклад в мой отдых!».
Елена устало опустила на стол сумку с продуктами – скромный набор, купленный по акции, как всегда. Целый день цифры, отчеты, вечная гонка перед сдачей отчёта, а дома – вот это. Она не просила золотых гор, не требовала бриллиантов. Всего лишь несчастная тысяча рублей. Тысяча, которой ей не хватало на самый обычный маникюр, потому что львиная доля ее зарплаты, до последней копеечки, уходила на погашение кредита Антона. Того самого кредита, взятого им еще до их свадьбы на «очень перспективный, но прогоревший стартап», о котором он теперь предпочитал не вспоминать, зато ежемесячные платежи тяжелым бременем висели на их семейном, а точнее – на её, Елены, бюджете.
— Антон, я не на «бред» прошу, — попыталась она сохранить спокойствие, хотя внутри уже закипал привычный коктейль из усталости, обиды и глухого раздражения. — У меня просто не хватает сейчас. Ты же знаешь, я почти всё отдала за твой платеж. А мне бы хоть ногти в порядок привести, мастер уже завтра ждет, потом у нее запись плотная. Всего тысяча.
Он наконец оторвался от своего «отдыха», одарив ее взглядом, в котором читалось откровенное пренебрежение. Его лицо, обычно довольно симпатичное, сейчас исказила недовольная гримаса, словно она попросила его продать почку.
— Не хватает ей! А мне хватает, думаешь? Я тут, между прочим, пашу как проклятый, чтобы эту семью содержать, а ты только и думаешь, как бы деньги на всякую ерунду спустить! Маникюр ей понадобился! Лучше бы ужин нормальный приготовила, а не сосиски эти свои отвратные.
Елена посмотрела на него, на его удобное геймерское кресло, на сверкающий бок ноутбука, на котором еще, наверное, и муха не сидела, на коробку от дорогущих беспроводных наушников, небрежно брошенную на диване рядом с разбросанными чипсами.
«Пашет он», — горько усмехнулась она про себя. Его работа менеджером среднего звена в какой-то мутной конторке приносила доход, едва покрывавший его собственные «хотелки» и редкие, весьма скудные, вливания в общий котел под названием «продукты». Основная финансовая нагрузка, включая аренду квартиры и тот самый злополучный кредит, лежала на её плечах, на плечах бухгалтера с не самой большой, но стабильной зарплатой, которую она научилась растягивать, как резину, ужимая себя во всем.
— Антон, давай не будем, а? — она сделала еще одну попытку избежать скандала, который явно назревал, как грозовая туча. — Я устала, правда. Просто дай мне эту тысячу, и забудем. Я тебе потом отдам, как только смогу.
— Отдаст она! — фыркнул он, снова поворачиваясь к монитору. — Ты мне сначала тот долг верни, что я на тебя потратил, когда мы на море ездили два года назад! Я же за всё платил! А ты теперь за каждую копейку удавиться готова, когда мне, может, на новую игру не хватает!
«Море», — мысленно передёрнуло Елену. То самое «море», где она почти всё время провела в номере с солнечным ударом, потому что Антон настоял на самой дешевой «горящей» путевке в самый разгар пекла, а на лекарства и нормальную еду денег уже «не было предусмотрено». И за которое он теперь попрекал её при каждом удобном и неудобном случае.
— Хорошо, — её голос стал заметно холоднее. Она почувствовала, как тонкая ниточка терпения, которую она так старательно удерживала, начинает истончаться и вот-вот лопнет. — Тогда объясни мне, пожалуйста, почему, когда я не успеваю сходить к мастеру и мои руки выглядят, мягко говоря, не очень, ты первый начинаешь ворчать, что я за собой не слежу и становлюсь похожа на замухрышку? Тебе же самому неприятно, когда я неухоженная.
Антон резко развернулся в кресле, да так, что оно скрипнуло. Его лицо побагровело.
— А что, я не прав? Мужик хочет видеть рядом с собой красивую, ухоженную женщину, а не кухарку с обломанными ногтями! Это твоя прямая обязанность – выглядеть прилично! И если у тебя на это мозгов не хватает, чтобы заранее деньги отложить, то это твои проблемы, а не мои! Я тебе не спонсор и не банкомат! И вообще, могла бы и сама дома ногти накрасить, если такая экономная! Не развалилась бы!
Елена смотрела на него, и в её взгляде уже не было ни усталости, ни просьбы. Там медленно разгорался холодный, сосредоточенный гнев. Она видела перед собой не любимого мужчину, а капризного, эгоистичного ребенка, который привык только брать, ничего не давая взамен, и который искренне считал, что весь мир, и она в частности, ему чем-то обязаны. Тлеющие угольки недовольства внутри неё вспыхнули ярким, обжигающим пламенем. Она поняла, что больше не может и не хочет это терпеть.
— Сама дома накрасить? — Елена усмехнулась, но смех этот был безрадостным, острым, как осколок стекла. Она медленно, словно обдумывая каждое движение, сняла с плеча сумку и положила её на стул, освобождая руки. Её взгляд, прямой и тяжёлый, впился в Антона так, что тот невольно поёжился, хотя и старался сохранить свой напускной апломб. — Это ты сейчас серьезно, Антон? Ты, который ещё неделю назад морщился, когда я не успела перезаписаться к мастеру и ходила с отросшими ногтями, бубня себе под нос, что я «совсем себя запустила» и «похожа на какое-то огородное чучело»? Это были твои слова, не так ли? Или у тебя память такая же короткая, как и твои взносы в семейный бюджет?
Антон дёрнулся, словно его ударили. Он явно не ожидал такой прямой атаки, такого точного попадания в больное место. Обычно Елена старалась сглаживать углы, уступала, чтобы избежать очередного скандала. Но сейчас что-то в ней изменилось. В её голосе не было привычной просительной или оправдывающейся интонации. В нём звучал металл.
— Ну, знаешь ли! — Он вскочил со своего геймерского трона, который, казалось, был единственным предметом в квартире, вызывавшим у него искреннюю заботу. — Сравнила тоже! Одно дело, когда у женщины руки как у доярки, а другое – когда она последние деньги готова выкинуть на какую-то фигню, вместо того чтобы о деле подумать! И не смей меня попрекать моими деньгами! Я работаю, в отличие от некоторых, кто просто бумажки перекладывает и считает это великим трудом!
Его лицо снова начало наливаться краской, но теперь к ней примешивалась и некоторая растерянность. Он чувствовал, что теряет контроль над ситуацией, что его привычные манипуляции и обвинения почему-то не действуют.
— О каком деле ты говоришь, Антон? — Елена сделала шаг к нему, и он инстинктивно отступил на полшага назад, уперевшись в край стола. — О том, чтобы я снова оплатила твой кредит, взятый на очередную «гениальную идею», которая лопнула, как мыльный пузырь, оставив после себя только долги? О том, чтобы я в очередной раз выслушивала твои жалобы на то, как тебе тяжело живётся и как тебе не хватает на новый джойстик или очередную игровую мышь, в то время как я считаю каждую копейку, чтобы мы не вылетели из этой съёмной квартиры? Ты об этом «деле» говоришь?
Она говорила негромко, но каждое её слово било точно в цель, срывая с Антона маску «добытчика» и «главы семьи». Она видела, как меняется выражение его лица, как на нём проступает смесь злости, уязвлённого самолюбия и плохо скрываемого страха.
— Да что ты вообще понимаешь! — взвизгнул он, переходя на фальцет, что всегда случалось с ним в моменты, когда он чувствовал свою несостоятельность. — Ты просто баба, которая ничего не смыслит в настоящих мужских делах! Кредит… Да если бы не тот кредит, я бы сейчас, может, миллионами ворочал, а ты бы у меня как сыр в масле каталась! Но ты же этого не ценишь! Ты видишь только свои ноготочки! Транжира! Только и думаешь, как бы деньги на ветер пустить!
— Транжира? — Елена рассмеялась, на этот раз громко, почти вызывающе. Этот смех, казалось, удивил её саму, но он принёс странное, горькое облегчение. — Это я транжира? Я, которая второй год ходит в одном и том же зимнем пальто, потому что «нам сейчас не до этого, Леночка, потерпи»? Я, которая забыла, когда в последний раз покупала себе что-то дороже новой зубной щётки, потому что все «свободные» деньги уходят на закрытие дыр в бюджете, которые ты так старательно создаёшь своими «мужскими делами»? Ты серьёзно считаешь меня транжирой после того, как сам на прошлой неделе спустил почти мою месячную плату за квартиру на свой новый телефон, потому что старый «устарел»?
Антон задохнулся от возмущения. Он не привык, чтобы ему так открыто и безжалостно указывали на его же промахи и несоответствия.
— Да как ты смеешь! — прошипел он, приближаясь к ней вплотную, так что она почувствовала неприятный запах вчерашнего пива и чипсов. — Это мои деньги! Я их заработал и имею право тратить, как хочу! А ты – жена! Ты должна меня поддерживать, а не пилить! Нормальные жены, знаешь ли, успевают и работать, и дом в порядке содержать, и за собой следить, и мужу мозг не выносить из-за каждой тысячи! Они как-то умудряются! А ты только ноешь и требуешь!
Его слова, пропитанные ядом и презрением, больше не ранили Елену так, как раньше. Она смотрела на него, на его искаженное злобой лицо, на бегающие глаза, и видела не грозного обвинителя, а жалкого, инфантильного эгоиста, не способного нести ответственность ни за свои поступки, ни за свои слова. И чем больше он кричал, тем сильнее в ней крепла уверенность, что этот разговор – последний. Что дальше так продолжаться не может. Градус скандала стремительно повышался, и Елена чувствовала, как внутри неё рушатся последние барьеры, сдерживавшие её слишком долго. Она больше не собиралась быть «нормальной женой» в его извращенном понимании этого слова.
— Нормальные жены? — Голос Елены был обманчиво спокоен, но в этой тишине таилась буря, готовая вот-вот обрушиться. Она обвела взглядом кухню: его грязная кружка с недопитым кофе на столешнице, крошки от чипсов на полу возле его «трона», стопка его нестираных футболок, сиротливо ждущих своей очереди на спинке стула. Картина «нормальной» семейной жизни, как её, видимо, представлял Антон. — Ты действительно считаешь, что имеешь право говорить о «нормальности», Антон? Ты, который живёт за мой счёт, как избалованный подросток, и при этом ещё смеет меня попрекать куском хлеба и требовать, чтобы я выглядела как модель с обложки, не вкладывая в это ни копейки своего драгоценного «заработка»?
Её взгляд скользнул по комнате и остановился на потёртом кожаном кошельке Антона, небрежно брошенном им на кухонный подоконник рядом с увядающим кактусом, который она когда-то пыталась реанимировать, но давно бросила эту затею, как и многие другие, связанные с их совместной жизнью. В этот момент в её голове что-то щелкнуло. Не просто злость или обида – это было нечто другое, холодное и решительное. Словно годами натянутая до предела струна наконец лопнула, и вместо боли пришло странное, почти ледяное спокойствие, предвещающее нечто необратимое.
Не говоря больше ни слова, Елена сделала несколько быстрых, выверенных шагов к подоконнику. Её движение было настолько неожиданным и стремительным, что Антон, всё ещё кипящий от собственной тирады, не сразу понял, что происходит. Он увидел лишь, как её рука, рука, которую он только что уничижительно сравнил с руками доярки, протянулась и цепко схватила его кошелек.
— Эй! Ты что творишь? Положи на место! — взревел он, мгновенно осознав её намерение. Его лицо исказилось от ярости и какого-то почти животного страха за свою собственность, за этот символ его мнимой власти и состоятельности.
Он ринулся к ней, пытаясь перехватить кошелек, но Елена оказалась проворнее. Она крепко сжимала добычу, и в её глазах, когда она на мгновение встретилась с ним взглядом, он увидел такое ледяное презрение, что невольно отшатнулся.
— Я сказала, положи! Это мои деньги! Ты не имеешь права! — Он попытался вырвать кошелек из её рук, их пальцы на мгновение сплелись в короткой, яростной борьбе. Но Елена держала крепко, как утопающий хватается за соломинку, как человек, доведенный до последней черты, хватается за единственную возможность отстоять себя.
Её движения были резкими, лишенными женской мягкости, которую он так привык в ней видеть и которой так бессовестно пользовался. Она не кричала, не плакала, не впадала в истерику. Она действовала. С силой, которой он от неё никак не ожидал, она оттолкнула его, так что он, потеряв равновесие, неуклюже попятился и едва не врезался в холодильник.
— Твои деньги? — прошипела она, быстро раскрывая кошелек. Её пальцы, на удивление ловко, нырнули внутрь, игнорируя его кредитные карты и визитки. Она искала наличные. — А где здесь мои деньги, Антон? Те, которые я вкладываю в твою жизнь, в твои долги, в твоё комфортное существование? Где они отражены в этом твоём символе «заработка»?
Она вытащила несколько купюр. Тысячу, которую просила. И еще несколько, не считая. Просто взяла. Небрежно сунула их в карман своей старенькой домашней кофты. Затем, с той же холодной решимостью, она швырнула его кошелек обратно на подоконник. Он упал с глухим стуком, несколько монет выкатилось и разлетелось по грязному линолеуму.
— Вот, — сказала она, и её голос звучал ровно, почти безэмоционально, но в этой ровности была сталь. — Это на маникюр. И на реснички. И, может быть, ещё на что-нибудь, что я сочту нужным для себя, «милый мой». А теперь слушай сюда внимательно, Антон, потому что повторять я не буду.
Антон стоял, прислонившись к холодильнику, тяжело дыша и глядя на неё широко раскрытыми, ошарашенными глазами. Он всё ещё не мог поверить в происходящее. Его покладистая, тихая Лена, которая всегда всё прощала и всё понимала, вдруг превратилась в фурию, в чужого, незнакомого человека, который не только посмел перечить ему, но и совершил немыслимое – посягнул на его святая святых, на его кошелек.
— С этого дня, — продолжила Елена, и каждое её слово падало в напряженную тишину кухни, как удар молота, — ни одной копейки из моей зарплаты на погашение твоего кредита ты не увидишь. Ни одной. Запомни это. Ты взрослый мальчик, сам наделал долгов – сам и расхлёбывай. Мои деньги – это мои деньги. И я буду тратить их на себя. На свои «ноготочки», на свои «реснички», на новую одежду, на косметолога, на всё, что я захочу. Потому что я устала быть твоей бесплатной служанкой и спонсором твоих провальных «проектов». Устала экономить на себе, чтобы ты мог покупать себе очередные игрушки. Хватит. Эта лавочка закрывается. Навсегда.
Она смотрела ему прямо в глаза, не отводя взгляда, и в её глазах он больше не видел ни любви, ни жалости, ни даже привычной усталости. Только холодную, беспощадную решимость. Он понял, что это не просто очередная ссора. Это было что-то гораздо большее. Это был бунт. Настоящий, сокрушительный бунт его «ручной» женщины. И он, к своему ужасу, осознал, что совершенно не знает, что с этим делать. Его мир, такой удобный и предсказуемый, рушился на его глазах.
Тишина, повисшая на кухне после слов Елены, была плотной, почти осязаемой. Антон всё ещё стоял, прижавшись к холодному боку холодильника, словно ища в нём опору. Его лицо, только что бывшее багровым от ярости, теперь стало бледным, с проступившими красными пятнами. Осознание произошедшего доходило до него медленно, как тяжелый состав, набирающий ход. Не просто ссора из-за тысячи рублей. Не просто женский каприз. Это было объявление войны. И, что самое страшное, он чувствовал, что эту войну он уже проиграл, даже не успев начать сражаться привычными ему методами – криком, обвинениями и манипуляциями.
Его взгляд метнулся к кошельку, валявшемуся на подоконнике, к рассыпанным монетам. Это было не просто посягательство на его деньги. Это было посягательство на его авторитет, на его мужское эго, на всю ту систему координат, в которой он привык существовать, где он был центром вселенной, а Елена – лишь послушным спутником, обслуживающим его потребности. И теперь этот спутник сошел с орбиты, угрожая разнести вдребезги всю его уютную вселенную.
— Ты… ты что себе позволяешь?! — Наконец выдавил он, и голос его был уже не грозным, а скорее растерянным и звенящим от бессильной злобы. — Ты понимаешь, что ты наделала? Ты разрушаешь семью! Из-за каких-то грёбанных ногтей!
Елена медленно повернула голову в его сторону. На её лице не дрогнул ни один мускул. Усталость последних лет словно смылась волной праведного гнева, оставив после себя холодную, отстраненную ясность.
— Семью? — переспросила она, и в её голосе прозвучала горькая ирония. — Какую семью, Антон? Ту, где один пашет, как ломовая лошадь, а второй лежит на диване и жалуется на жизнь, периодически тратя общие, а точнее мои, деньги на свои хотелки? Ту, где жену можно безнаказанно унижать, попрекать каждым куском, каждой потраченной копейкой, а потом требовать, чтобы она была красивой и ухоженной, не давая на это ни гроша? Это ты называешь семьей? Извини, но на такую «семью» я больше не подписываюсь. Мой контракт истёк. Без возможности продления.
Антон смотрел на неё, и в его глазах мелькнул страх. Не просто страх потерять контроль, а страх потерять тот комфорт, ту налаженную жизнь, где все его проблемы, особенно финансовые, решались как бы сами собой, её руками, её зарплатой. Он вдруг отчётливо понял, что без её денег ему придётся очень туго. Его зарплаты едва хватало на его собственные развлечения и мелкие расходы. Кредит, аренда квартиры, коммуналка – всё это висело на ней. И если она действительно выполнит свою угрозу…
— Да ты… ты пожалеешь об этом! — выпалил он, хватаясь за единственное оставшееся у него оружие – угрозы. — Я… я на развод подам! Вот увидишь! Такая жена мне не нужна! Которая мужа не уважает, которая деньги его ворует!
И тут произошло то, чего он никак не ожидал. Вместо слёз, мольбы, паники или хотя бы испуга, Елена рассмеялась. Громко, почти истерично, но в этом смехе не было безумия. Был какой-то злой, освобождающий триумф. Она смеялась ему в лицо, и этот смех хлестал его по щекам похлеще любой пощёчины.
— Развод? — отсмеявшись, она вытерла выступившие от смеха слёзы тыльной стороной ладони, той самой, на которой скоро будет свежий маникюр. — Антон, милый, да ты мне сейчас самый большой комплимент в моей жизни сделал! Развод! Да я об этом мечтаю последние пару лет, каждый раз, когда выгребаю последние копейки из кошелька, чтобы заплатить за твой очередной «гениальный» провал! Давно пора это сделать, дорогой! Только кто же тебя, такого «ценного кадра», содержать будет? Кто будет оплачивать твои игрушки и твои долги? Неужели ты думаешь, что найдётся ещё одна такая ненормальная, как я?
Её слова были безжалостны. Каждое из них било точно в цель, в самые уязвимые точки его раздутого самомнения. Он стоял, открывая и закрывая рот, как выброшенная на берег рыба, не находя слов для ответа. Все его заготовленные фразы, все его обвинения рассыпались в прах перед этой новой, незнакомой ему Еленой.
— Ты… ты… — заикаясь, он пытался подобрать хоть какое-то оскорбление, но ничего путного на ум не приходило. Вся его злость, весь его апломб куда-то испарились, оставив после себя лишь пустоту и растерянность.
— Что «я»? — Елена подошла к нему почти вплотную, и теперь уже он смотрел на неё снизу вверх, хотя был выше ростом. В её глазах горел холодный, неумолимый огонь. — Я больше не твоя бесплатная рабыня, Антон. Я не твоя финансовая подушка безопасности. Я не девочка для битья, на которую можно сваливать все свои неудачи и плохое настроение. Я – человек. И я заслуживаю уважения. А ты… ты просто жалкий, инфантильный эгоист, который не способен любить никого, кроме себя. И мне тебя даже не жаль.
Она отвернулась от него, чувствуя невероятную лёгкость, словно с её плеч упал огромный, неподъемный груз, который она тащила слишком долго. Она подошла к столу, взяла свою сумку.
— Я ухожу, — сказала она спокойно, не оборачиваясь. — Не сейчас, не в эту минуту. Но я ухожу из этой квартиры и из твоей жизни. И чем быстрее это произойдёт, тем лучше для меня. А ты… ты можешь оставаться здесь, со своим ноутбуком, со своими играми и со своим кредитом. Удачи тебе в его погашении. Она тебе понадобится.
Антон молчал. Он смотрел ей в спину, и на его лице было выражение полного краха. Он вдруг понял, что она не шутит. Что это конец. Не просто очередной ссоры, а конец их совместной жизни, конец его беззаботного существования за её счёт. И впервые за долгие годы он почувствовал настоящий, леденящий страх перед будущим. Страх остаться одному, без её поддержки, без её денег, без её молчаливого всепрощения.
Елена же, не дожидаясь его ответа, вышла из кухни. Она не хлопнула дверью. Она просто ушла, оставив его одного посреди руин их «семьи», наедине с его эгоизмом, его долгами и горьким осознанием того, что он сам, своими собственными руками, разрушил всё, что у него было. Скандал достиг своего апогея и завершился полным и безоговорочным разрывом. Никто не просил прощения, никто не пытался ничего исправить. Мосты были сожжены. Окончательно и бесповоротно…
