– Дарья, выселяйся! Мы продали квартиру, – сообщает радостно мама.
Мамин голос прозвучал, как выстрел в упор, хотя тон был… как будто она новость о распродаже в «Пятёрочке» сообщает. Я стояла у раковины, домывала последнюю чашку после ужина, и губка вдруг замерла в руке. Выселяйся? Продали квартиру? Нашу квартиру?
– Что… что ты сказала, мам? – переспросила я, будто ослышалась. Хотя слышала прекрасно, каждое слово врезалось в уши, отдавалось тупой болью в груди.
Мама сидела за кухонным столом, по-царски восседала на своем любимом стуле с высокой спинкой. Нарядная такая, в новой кофточке в цветочек и с завивкой, которую она делала только по большим праздникам. А тут… будний вечер, вторник.
– Продали, Дашенька, продали. Чего тут неясного? – Мама пожала плечами, словно речь шла о старой табуретке, а не о квартире, в которой я прожила пятьдесят восемь лет, бок о бок с родителями, а потом и одна, после папиного ухода. – Хорошие люди, быстро согласились, деньги уже вот-вот на счет упадут.
Я медленно обернулась к ней, все еще держа губку в руке. Наверное, выглядела как полная дура, с этим мокрым куском поролона. Но слова не шли, комок в горле мешал дышать.
– Мам, ты… ты шутишь? Это какая-то глупая шутка? – в голосе прорезались истерические нотки, и я постаралась взять себя в руки. Нельзя паниковать. Надо спокойно разобраться. – Мама, это наша квартира. Где я буду жить?
Мама отмахнулась от моих слов, как от назойливой мухи.
– Ой, да ладно тебе, Дашка, не маленькая. Придумаешь что-нибудь. Вон, люди и не в таких ситуациях выкручиваются. Зато брату поможем.
Брату… Сережке. Старшенькому, любименькому, вечно проблемному. Как же без него. Сколько себя помню, вся жизнь нашей семьи вращалась вокруг Сережиных «несчастий». То с учебой не ладится, то с работой, то «не сошлась характерами» очередная пассия. И каждый раз мама – первая на баррикадах, спасать, помогать, вытаскивать. А я… я как будто и не в счет. Я же Даша, я сильная, я справлюсь.
– Мам, подожди. Давай по порядку. Почему ты решила продать квартиру? И почему мне об этом говоришь сейчас, вот так, как факт уже свершившийся?
Мама вздохнула, закатила глаза, словно я задавала ужасно глупые вопросы.
– Ну, во-первых, квартира большая, зачем тебе одной такая? Квартплата вон какая, ты жалуешься вечно. А во-вторых… Сережа попросил. У него, сам знаешь, дела не очень. С бизнесом этим прогорел, долги… А тут как раз покупатели подвернулись. Деньги ему очень кстати будут. На ноги встанет.
Серёжа «на ноги встанет»… Эти слова звучали в нашей семье как заклинание, лет тридцать, не меньше. И каждый раз для этого нужно было что-то отдать, чем-то пожертвовать. И обычно жертвой оказывалась я.
– А меня ты спросила? – спросила я тихо, уже понимая, что ответ знаю заранее.
Мама искренне удивилась.
– А тебя-то зачем? Ты же тут живешь, вот и сообщаю, чтоб собиралась. Чего спрашивать? Это же для Сережи, для твоего брата! Ты что, брату родному помочь не хочешь?
«Брату родному помочь». Как же ловко мама манипулирует этими словами. Да, брату помочь нужно. Но не ценой моей жизни, моей стабильности, моего дома! Это не просто стены, это мой мир, мой уют, моя крепость. Здесь каждый уголок пропитан воспоминаниями. Вот на этом диване мы с папой смотрели «В бой идут одни старики», вот за этим столом я готовилась к выпускным экзаменам, а вот в этой спальне… в этой спальне я засыпала, зная, что я дома, в безопасности. И теперь всего этого меня лишают вот так, одним росчерком пера.
– Мама, ты понимаешь, что ты меня просто выкидываешь на улицу? – голос дрогнул, несмотря на все мои усилия. Слезы подступили к глазам, но я сдержалась. Не хватало еще расплакаться перед ней. Она только еще больше укрепится в своей правоте.
– Ну что ты такое говоришь, Дашка! Какая улица! – мама даже возмутилась. – Никто тебя никуда не выкидывает. Поживешь пока у меня, места хватит. А там видно будет. Может, Сережа как раз раскрутится, тебе комнатку снимет. Ну или… ну что-нибудь придумаем.
«Комнатку снимет»… Сережа, который вечно по уши в долгах, снимет мне комнатку. Смешно до боли. А «пожить пока у мамы» – это вообще из области фантастики. В нашей двушке, где и так яблоку негде упасть, где каждый сантиметр заставлен мамиными «нужными» вещами, где мама хозяйка до мозга костей, я просто не выживу и недели. Она меня со свету сживет своими придирками и поучениями.
– Мам, я не хочу жить у тебя. Я хочу жить здесь. Это мой дом, понимаешь? Мой дом! И ты не имеешь права вот так просто его продавать, не спросив меня. Не поставив меня в известность заранее!
– Да что ты заладила, «права», «права»! – мама замахала руками, словно отгоняя от себя мои «права». – Я хозяйка квартиры, что хочу, то и делаю. Я мать, я лучше знаю, как будет правильно. Я о Сереже думаю, о своем сыне! А ты… ты эгоистка, только о себе и думаешь. Вот вся в отца пошла, вечно своевольничала.
Вот оно. «Вся в отца». Это в нашей семье самое страшное проклятие. Папа… Папа был замечательным человеком. Добрым, честным, справедливым. Но для мамы он всегда был «своевольным», «непослушным», «сложным». Потому что он имел свое мнение, не боялся его высказывать и отстаивать. В отличие от Сережи, который всегда умел подстроиться под мамино настроение, сказать то, что она хочет услышать, выглядеть «хорошим мальчиком» в ее глазах.
– Мам, папа бы никогда так не поступил, – сказала я тихо, но твердо. Эти слова почему-то дались мне с трудом, хотя именно сейчас они были так важны. – Папа всегда считался с моим мнением. Он бы никогда не продал наш дом без моего согласия.
Мама вдруг замолчала. Смотрела на меня исподлобья, молчала, губы поджала. Кажется, слова про папу задели ее за живое. Хотя вряд ли она вспомнила его доброту и справедливость. Скорее, опять обиделась, что я «ставила ей в пример» ее покойного мужа. В ее глазах папа всегда был «недостаточно хорош». А Сережа… Сережа – это ее «золотой мальчик». Даже в свои сорок с лишним лет он все еще «мальчик», которого надо спасать и опекать. А я… я просто «Дашка», которая «как-нибудь справится».
– Ладно, – сказала мама вдруг устало. – Нечего тут разводить демагогию. Квартира продана, дело сделано. Собирай вещи и ищи себе жилье. Я тебе дам… ну, тысяч сто на первое время. Хватит, чтобы комнатку снять?
Сто тысяч. На комнатку. В Москве. Когда цены на аренду взлетели до небес. Сто тысяч – это даже на месяц не хватит. А что потом? Куда мне идти? На улицу?
Внутри все кипело от обиды и гнева. Но я старалась держать себя в руках. Понимала, что криком и слезами ничего не добьюсь. Мама уперлась, как танк. И переубедить ее сейчас – невозможно. Нужно время. Нужно подумать, как действовать дальше.
– Хорошо, мама, – сказала я, стараясь, чтобы голос звучал ровно и спокойно. – Я поняла тебя. Квартира продана. Значит, надо что-то решать. Только… только давай договоримся. Я не собираюсь выезжать завтра же утром, как ты, наверное, хочешь. Мне нужно время, чтобы найти жилье, собрать вещи… И, мам, я хочу поговорить с Сережей. Лично. Хочу услышать от него самого, как ему «приспичило» меня из квартиры выселять.
Мама скривилась, словно от зубной боли.
– А Сережу-то зачем беспокоить? Он тут ни при чем. Это я все решила, я продала. Он только согласился. Ему деньги нужны, вот и все.
«Он только согласился»… Как же удобно снимать с себя ответственность, перекладывая ее на сына. Сереженька – белый и пушистый, он «только согласился». А «виновата» во всем мама. Хотя я прекрасно понимала, кто на самом деле «заказал музыку». Сережа, конечно же, Сережа. Он всегда умел «уговорить» маму на все, что ему нужно. И в этот раз, видимо, «уговорил» очень убедительно.
– Нет, мам, я хочу поговорить с Сережей, – повторила я упрямо. – И пока я с ним не поговорю, никуда не поеду. Это мое последнее слово.
Мама посмотрела на меня долгим, тяжелым взглядом. В ее глазах мелькнула какая-то тень – то ли раздражение, то ли… даже не знаю, что. Может быть, слабое подобие вины? Вряд ли. Мама никогда не признавала своих ошибок. Особенно передо мной.
– Ну, говори, если так хочется, – буркнула она наконец. – Только потом не говори, что я тебя не предупреждала. Сережа сейчас не в настроении для разговоров. У него проблемы, между прочим. А ты тут со своими «хочу поговорить».
«У него проблемы»… А у меня, значит, проблем нет. Я – робот, который не чувствует боли, обиды, страха. Я должна «как-нибудь справиться». Как всегда.
Я развернулась и вышла из кухни. Губка так и осталась лежать на раковине, мокрая и бесполезная. В голове была пустота, в груди – тяжесть. Я прошла в свою комнату, села на край кровати и уставилась в окно. На улице уже стемнело. Город за окном жил своей обычной жизнью, шумел, гудел, светился огнями. А моя жизнь, моя привычная, устоявшаяся жизнь, только что рухнула в одночасье. И все – из-за маминой «радостной» новости.
Я достала телефон, нашла в контактах номер Сережи. Набрала. Гудки шли долго, томительно долго. Наконец, он ответил. Голос сонный, недовольный.
– Чего тебе? – буркнул он.
– Сереж, это Даша. Нам надо поговорить.
– О чем? У меня нет времени.
– О квартире, Сереж. О нашей квартире. Мама сказала, вы ее продали.
В трубке повисла тишина. Потом Сережа вздохнул. Тяжело, раздраженно.
– Ну, продаем. И что? Тебе-то какое дело?
«Мне какое дело?» Он спрашивает «мне какое дело?» Про квартиру, в которой я прожила всю жизнь, про мой дом, про мою судьбу…
– Сереж, ты серьезно? Это моя квартира тоже! Я здесь живу! Куда мне теперь идти?
– Ой, Даш, не начинай, а? У меня и так голова болит. Мама тебе все объяснила, чего ты еще хочешь? Деньги нужны, понимаешь? Деньги! И квартира эта твоя… ну, большая слишком для тебя одной. Только место занимает. А так хоть польза будет.
«Польза»… Деньги. Вот и все, что их интересует. Деньги и «польза». А мои чувства, мои переживания, моя жизнь – это все «не польза», это «не считается».
– Сереж, я хочу встретиться. И поговорить нормально. Не по телефону. Завтра. Вечером. Здесь. В квартире. Договорились?
В трубке снова повисла пауза. Слышно было только его тяжелое дыхание. Потом он снова вздохнул.
– Ладно, – сказал он неохотно. – Завтра так завтра. Вечером… Ну, часов в семь, смогу. Только недолго, ладно? У меня дела.
– Хорошо, – сказала я, хотя ничего хорошего в этом «согласии» не было. Просто маленькая отсрочка приговора. – В семь вечера. Жду.
И отключилась. Положила телефон на тумбочку. И почувствовала, как по щекам потекли слезы. Настоящие, горячие, соленые слезы бессилия и отчаяния. Слезы о потерянном доме, о преданной семье, о рухнувшей жизни. И никто, никто в этом мире не понимает, как мне сейчас больно и страшно. Никто, кроме разве что… папы. Если бы ты был сейчас рядом, папа… Что бы ты мне сказал? Что бы ты сделал?
Но папы нет. И я осталась одна. Со своей болью, со своим страхом, со своей «ненужной» квартирой, которую так «радостно» продали моя родная мать и мой «любимый» брат. И завтрашний вечер – единственная слабая надежда хоть что-то изменить. Хотя надежды почти нет. Есть только горечь и горькое предчувствие будущей одинокой жизни на чужбине.
