– Бабка переезжает к вам, вы будете за ней ухаживать. А я продам её дом и куплю дочери квартиру! – отрезала Светлана Петровна, словно гвоздь в крышку гроба вбила. И посмотрела так, что у Анны внутри всё похолодело. Не то чтобы Анна не ожидала подвоха от свекрови, но чтоб вот так, в лоб, цинично и без обиняков… Такого даже она, видавшая виды невестка, не могла представить.
Сидели они на кухне у Светланы Петровны, пили чай – вернее, свекровь пила, а Анна так, ковырялась ложечкой в чашке. Приехала помочь с засолкой огурцов – каждый год помогала, такая уж традиция у них сложилась, вернее, у Светланы Петровны сложилось так, что Анна должна помогать. И вот тебе, «помогла».
– Это… как это переезжает? – растерянно переспросила Анна, чувствуя, как внутри поднимается волна возмущения. – Мария Ивановна? К нам?
Светлана Петровна откинулась на спинку стула, посмотрела на Анну как на умственно отсталую. Ну да, для неё Анна всегда была так, второй сорт, прислуга при сыночке, не чета её Оленьке, дочери ненаглядной.
– А ты думала, к кому же ещё? Не ко мне же, в самом деле! – фыркнула свекровь. – У меня, знаешь ли, своя жизнь, свои планы. А тут – мать старая, болеет, за ней уход нужен. Вот вы и будете ухаживать. Молодые, здоровые, дом просторный. Места всем хватит.
«Молодые, здоровые», – мысленно передразнила Анна. Ей, между прочим, уже скоро полтинник стукнет, а «здоровой» она себя последний раз лет десять назад чувствовала, не меньше. И муж, Дима, хоть и на два года старше, тоже уже не мальчик-колокольчик. Работают оба как проклятые, чтоб хоть как-то сводить концы с концами, какой уж тут уход за пожилым человеком… Особенно если учесть, что квартира у них двухкомнатная, и так впритык.
– Светлана Петровна, ну вы же понимаете… это же совсем не… – начала было Анна, пытаясь подобрать слова помягче, но свекровь её грубо перебила.
– Понимаю я всё прекрасно! – рявкнула она, чуть не подскочив со стула. – Только вот ты, видимо, не понимаешь! Я сказала – бабка переезжает к вам, значит, так и будет! Дом я продаю – Ольге квартиру надо купить, она же у меня одна, кроме Димки, ты должна понимать! А мать… ну что мать? Пристроим куда-нибудь. Вот к вам и пристроим. Делов-то!
Анна онемела. Вот это наглость! Вот это цинизм! Продать дом матери, чтобы купить квартиру дочке, а саму мать… просто «пристроить». Как старую ненужную вещь. И даже не спросить, хотят ли они, могут ли, готовы ли. Просто поставила перед фактом.
– Светлана Петровна, но… Мария Ивановна же… она же не хочет переезжать! – наконец выдавила из себя Анна, вспомнив их последний разговор с бабушкой. Мария Ивановна, хоть и старенькая, но в здравом уме, всё понимает. И свой дом, свой садик, свои воспоминания не хотела бросать ни за что на свете. А Светлана Петровна… ей, видать, плевать на всё, кроме собственной выгоды и благополучия любимой доченьки.
– Что значит «не хочет»? – надменно вскинула бровь свекровь. – Её кто-то спрашивать будет? Я сказала – переезжает, значит, переедет. Ей там одной скучно, за ней ухаживать некому. А вы – семья, должны помогать. И вообще, тебе какое дело? Ты не дочь, ты невестка, твоё дело – молчать и делать что говорят.
Последние слова прозвучали как оплеуха. Анну словно кипятком ошпарили. «Невестка, твоё дело – молчать и делать…» Вот тебе и все семейные ценности, вот тебе и всё уважение. Она для них так, бесплатная рабочая сила, прислуга, которую можно использовать как угодно и когда угодно. А её мнение, её желания, её жизнь – никого не волнуют.
Внутри Анны закипала ярость. Тихая, обычно покладистая Анна, которая всегда старалась быть хорошей невесткой, которая терпела все придирки и уколы свекрови, которая молча выполняла все её поручения… сейчас в ней поднималась волна протеста, которая грозила смести всё на своём пути.
– Нет, Светлана Петровна, – твердо сказала Анна, поднимаясь со стула и глядя свекрови прямо в глаза. – Так не будет. Мария Ивановна никуда не переедет, если сама не захочет. А ухаживать за ней будете вы, как дочь. Или нанимайте сиделку. Но на нас не рассчитывайте. Мы не обязаны расплачиваться за вашу любовь к дочери.
Светлана Петровна аж покраснела от злости. Такого отпора она явно не ожидала. Привыкла, что Анна всегда молчит и соглашается, а тут – на тебе! Взбрыкнула невестка.
– Ты… ты как смеешь со мной так разговаривать? – прошипела она, сжимая кулаки. – Да я… да ты…
– А я смею, Светлана Петровна, – спокойно ответила Анна, хотя внутри всё дрожало от напряжения. – Потому что я тоже человек. И у меня есть свои права. И я не позволю вам распоряжаться нами как вещами. Извините, чай я допивать не буду. До свидания.
И, не дожидаясь ответа, Анна вышла из кухни, хлопнув дверью так, что стёкла зазвенели. Сердце колотилось как бешеное, в ушах стучало, но в душе была какая-то странная, непривычная, но приятная легкость. Словно она скинула с себя тяжелый груз, который носила годами. Она впервые в жизни осмелилась пойти против свекрови, отстоять свою правду. И это было… освобождающе.
Выйдя на улицу, Анна глубоко вдохнула свежий воздух. Солнце светило ярко, птицы пели, жизнь продолжалась. И она, Анна, тоже продолжалась. И она больше не собиралась жить по чужим правилам, под чужую диктовку. Хватит. Натерпелась.
Домой Анна ехала как на крыльях. Хотелось поскорее рассказать всё мужу, поделиться своей новой решимостью. Она знала, что Дима, скорее всего, не поддержит её сразу, он у неё маменькин сынок, боится мать как огня. Но она надеялась, что сможет его переубедить, достучаться до его разума и сердца. В конце концов, речь ведь идёт не только о них, но и о Марии Ивановне, о его родной бабушке, которую его мать так бесцеремонно собирается выставить на улицу ради корыстных целей.
Приехав домой, Анна застала Диму на диване перед телевизором. Как всегда. Работает он на заводе, устаёт, ничего не скажешь. Но и дома тоже особо не шевелится, всё больше лежит и смотрит телевизор. Домашние дела – полностью на Анне. Ну, это тоже привычное дело. Она давно уже привыкла всё тащить на себе.
– Дим, нам надо поговорить, – сказала Анна, садясь рядом с мужем на диван. Голос у неё звучал твёрдо, как никогда раньше.
Дима оторвался от экрана, удивлённо посмотрел на жену. – Что случилось? Ты какая-то… необычная.
– Я от твоей мамы приехала, – ответила Анна, стараясь сохранять спокойствие. – И у меня для тебя новости. Не очень хорошие.
И она рассказала ему всё – про разговор со Светланой Петровной, про её планы продать дом бабушки и перевезти Марию Ивановну к ним на попечение, про квартиру для Оленьки, про своё возмущение и отказ. Дима слушал молча, хмурился, теребил в руках пульт от телевизора. Видно было, что новость ему не понравилась.
– Ань, ну зачем ты так с мамой? – укоризненно сказал он, когда она закончила рассказ. – Ну что тебе стоило согласиться? Бабушке же уход нужен, а мама одна не справится.
– А мне что, справляться? – не выдержала Анна. – А я не устаю? А у меня нет своих дел, своей жизни? Почему я должна за всех расплачиваться? И почему твоя мама решила, что имеет право распоряжаться судьбой своей матери и нашей жизнью? Она хоть бабушку спросила, хочет ли она переезжать?
– Ну, мама говорит, что так лучше для всех, – неуверенно пробормотал Дима. – Что бабушке в городе лучше будет, врачи рядом, магазины. А в деревне… там же скучно, одиноко.
– Скучно и одиноко ей будет без своего дома, без своего сада, без своих привычных вещей! – горячо возразила Анна. – Ты хоть раз с бабушкой по-человечески поговорил? Ты знаешь, что она чувствует? Ей этот дом – вся жизнь! А твоя мама хочет её лишить всего ради своей эгоистичной доченьки!
Дима молчал, опустив голову. Видно было, что слова Анны задели его, заставили задуматься. Он любил бабушку, хоть и редко её навещал. И он понимал, что мать, скорее всего, действует только в интересах Ольги, а на чувства и желания Марии Ивановны ей наплевать. Но против матери он идти боялся. Привык слушаться её во всём с детства.
– Ань, ну ты пойми, мама же… она же для Оли старается, – снова заговорил Дима, глядя на жену виноватыми глазами. – Оля же у нас… не устроенная, квартиры своей нет, живёт по съёмным углам. А тут такая возможность – дом продать, деньги будут. Ну, неужели тебе жалко для племянницы?
– Мне не жалко для племянницы, Дима, – спокойно ответила Анна, стараясь не повышать голоса. – Мне жалко бабушку. Мне жалко нас. Мне жалко справедливости, в конце концов! Почему мы должны жить в тесноте, заниматься уходом за пожилым человеком, когда это должна делать её собственная дочь? Почему мы должны расплачиваться за чужой эгоизм? И почему никто не думает о бабушке, о её желаниях, о её чувствах? Она что, не человек? Она что, мебель, которую можно переставлять с места на место по чьей-то прихоти?
Слова Анны, наконец, достигли цели. Дима поднял голову, посмотрел на жену уже другими глазами – удивлёнными, растерянными, но уже не такими равнодушными, как раньше. Он увидел в глазах Анны не просто обиду и гнев, но и боль, и усталость, и отчаяние. И он понял, что она права. Что так нельзя. Что надо что-то менять.
– Ань… – тихо сказал он, беря её руку в свою. – Ты… ты права. Я… я не подумал. Я как-то всё мамиными словами… а надо было… надо было бабушку послушать, тебя послушать. Прости меня.
Анна почувствовала, как камень свалился с сердца. Неужели? Неужели он понял? Неужели прозрел? Неужели хватит сил пойти против матери, отстоять их общую правду?
– Дима, ты понимаешь, что мы должны что-то делать? – с надеждой в голосе спросила Анна. – Мы не можем позволить твоей маме так поступить с бабушкой. И с нами тоже.
– Понимаю, Ань, – твердо ответил Дима, впервые за долгое время глядя жене в глаза с решимостью. – Понимаю. И мы что-нибудь придумаем. Мы не дадим бабушку в обиду. И тебя тоже не дадим. Обещаю.
Анна улыбнулась, впервые за весь этот тяжёлый день по-настоящему искренне и светло. Она знала, что впереди их ждёт непростая борьба, что свекровь не сдастся так просто, что придётся выдержать много давления и упрёков. Но теперь она не боялась. Теперь она знала, что не одна. Что рядом с ней – её муж, который, наконец, проснулся от многолетнего сна и готов бороться за их счастье и справедливость. И вместе они справятся. Обязательно справятся. Ради себя, ради бабушки, ради справедливости. И ради той самой семейной чести, о которой так любила рассуждать Светлана Петровна, но которую сама же так грубо и цинично попирала.
